Страница 5 из 57
Тело мое действительно было в их власти. Совершенно обнаженный, я лежал на широкой кровати, руки были прикованы наручниками к изголовью, ноги двумя ремнями удерживались в разведенном состоянии. Я не мог воспользоваться методикой знаменитого эскаписта Гудини и «разобрать» суставы кисти, чтобы потом вытащить ее из браслета, так как не в состоянии был пошевелить руками. Я даже не мог потереть себе шею, которая ужасно болела. Наверняка петля Ларри оставила на ней странгуляционную борозду, и хорошо еще, если этот застенчивый любитель-этнограф не повредил мне хрящи гортани.
Но кое в чем мой собеседник ошибался. Несмотря на беспомощное состояние, им никогда не удастся сломить мой дух пытками. У меня было по меньшей мере две возможности оставить их в дураках, как говорят блатные, "нарисовать себе лодочку, сесть в нее и уплыть".
Во-первых, я мог по способу невольников-негров "проглотить язык", так убивали себя, не желая становиться рабами, гордые черные вожди, когда в тесных трюмах парусников их везли через Атлантический океан на хлопковые и сахарные плантации Америки. Недаром инструкция по оказанию первой помощи утопленнику требует во время искусственного дыхания удерживать язык пострадавшего или попросту пришпилить булавкой к его же губе, иначе он может завернуться и попасть в дыхательное горло.
Во-вторых, в отличие от гладкой мускулатуры кишечника и других внутренних органов, мышца сердца имеет поперечно-полосатую структуру, как и все остальные повинующиеся нашей воле мышцы. При должном умении и достаточной тренировке ею можно управлять. Я мог, пользуясь методикой йогов, которую в свое время изучал и которой неплохо овладел, замедлить биение своего сердца до полной его остановки.
Однако, мне не хотелось пока что прибегать к таким крайним мерам.
Ладно, в этот раз я по собственной глупой неосторожности проиграл и надо платить. Терпеть напрасные мучения, в результате которых я мог стать неизлечимым калекой, было вовсе ни к чему. И хотя меня разбирала вполне естественная злость, я понимал, что если хочу отомстить, надо по возможности остаться живым и сохранить здоровье и силы.
Думаю, что и мой собеседник хотел сохранить меня целым и невредимым, хотя, подозреваю, совсем с другими намерениями. Поэтому он с явным облегчением воспринял мое согласие выполнить любые их требования. Об этом я заявил довольно хриплым голосом, причем, мне почти не пришлось притворяться.
Кто был разочарован, так это Ларри. Наверное, он предвкушал, как станет пытать меня, как заставит молить о пощаде… Очевидно, его самолюбие было уязвлено той ролью жалкого просителя, которую ему пришлось сыграть, хотя на мой взгляд, он должен был бы, напротив, гордиться, что так ловко сумел меня провести. Возможно, он просто был садистом.
Во всяком случае, он с такой яростью освобождал меня от моих пут, что причинил сильную боль, и я невольно охнул, не считая нужным сдерживаться и демонстрировать силу воли. После драки кулаками не машут.
— Что, профессор, бо-бо? Ручки-ножки болят? — Он издевательски ухмыльнулся и схватил меня растопыренной пятерней за лицо. Ладонь его пахла какой-то сладкой дрянью, вероятно, он недавно брился или смазывал волосы бриллиантином.
Я уже полностью овладел собой и вполне мог стерпеть его выходку, но из тактических соображений следовало сразу же поставить юношу на место. Как ни противно было касаться его липкой кожи, я откачнулся назад, уперся своей ладонью в его ладонь, переплел свои пальцы с его наманикюренными пальчиками ("А не гомосексуалист ли этот тип?" — мелькнула у меня мысль) и рванул его руку вниз, выворачивая ему кисть и заламывая пальцы против их естественного сгиба.
Ларри взвыл и упал на колени.
— Что, мальчик, бо-бо? П-шел прочь, сопляк!
Пинком ноги я отшвырнул его в противоположный конец комнаты, по дороге он опрокинул стул и плетеную подставку для цветов. Не скрою, проделал все это я с большим удовольствием — как-никак, а все-таки разрядка. Кроме того, надо же было размяться после долгого лежания в неудобной позе.
Ларри поднялся, с трудом выпутавшись из нагромождения мебели, на ноги и вытащил пистолет. По-видимому, я повредил ему кисть, ибо он держал оружие как-то неловко, скривившись от мучительной боли.
— Брось! — рявкнул толстяк, приподнимаясь на руках в своем кресле. Брось, говорю тебе! И убирайся отсюда. Сам виноват, не надо было нарываться.
Какое-то время Ларри колебался, я начал уже опасаться, что он ослушается приказа и выстрелит. Я напрягся, чтобы в тот момент, когда обиженный в своих лучших чувствах юноша начнет нажимать на спуск, нырнуть ему в ноги. Но дисциплина возобладала, и бросив на меня взгляд, полный ненависти, он повернулся и все еще держа пистолет в полуопущенной руке, волоча ноги, вышел из комнаты. Когда он открывал дверь, я заметил, что напротив, за окнами застекленной террасы-коридора, фары подъехавшей машины освещают листья какого-то тропического растения.
Оглядевшись, я не обнаружил своей одежды. Хотя и было довольно жарко, расхаживать совершенно голым, как на нудистском пляже, мне не позволяло воспитание. Я вопросительно взглянул на толстяка.
— Сейчас вам принесут халат. Я прошу вас какое-то время быть моим гостем, чувствуйте себя, как дома. Ваша одежда находится в отведенной вам комнате. Машина стоит в гараже.
Значит, отметил я про себя, он заранее рассчитывал на такой исход нашего разговора. Если бы они хотели только выпытать у меня нужные сведения, а потом избавиться от моего изуродованного пытками трупа, не стоило готовить для меня специальную комнату, аккуратно складывать там одежду и загонять мою машину в гараж. Проще было бы держать все под рукой, чтобы потом инсценировать автомобильную катастрофу.
Я не заметил ни кнопки, ни того, как нажимал ее толстяк, но где-то она должна была быть, раз без всякого видимого или слышимого сигнала появился рослый негр в белоснежном кимоно и молча протянул мне домашний халат.
— Проводи гостя в его комнату, — сказал мой гостеприимный хозяин. Не хотите ли чего-нибудь выпить?
Я отказался, и негр провел меня в спальню. Это была довольно большая комната, светлая и уютно обставленная современной мебелью. Восьмиугольные часы с двухнедельным заводом, висевшие на стене, напоминали о том, что я нахожусь в одной из стран Британского содружества.
Как только негр удалился, я подошел к окну. Оно выходило в парк, и кроме черной зелени, освещенной невидимым отсюда фонарем, я ничего не мог рассмотреть. Попытка открыть окно не увенчалась успехом: рама не поднималась. Возможно, это было сделано для того, чтобы не дать обитателю спальни воспользоваться окном в качестве двери, а может просто потому, что воздух в комнате освежался кондиционером. В крайнем случае, можно было попробовать разбить окно, но я не стал этого делать. Стекло в нем наверняка из тех, что ставят на витрины ювелирных магазинов. Лучше было выспаться как следует…
Завтрак мне принес в спальню все тот же негр. Было уже восемь, комнату заливало солнце, и взяв у него из рук поднос, я попытался встретиться с ним глазами, но мне это не удалось, он все время держал их опущенными. А жаль, хотелось увидеть их выражение, оценить, что это за персонаж в нашем спектакле, какую роль он может играть. Очень уж многоплановыми актерами были те, с кем мне приходилось в последнее время встречаться.
Я благоразумно не пытался выйти из своей комнаты и скучал до пяти часов пополудни, когда снова появился негр и с учтивым полупоклоном жестом пригласил меня следовать за ним.
Миновав небольшой коридор, мы очутились в библиотеке — так, во всяком случае, определил я по обилию шкафов с книгами назначение этого помещения. Впрочем, я не удивился бы, если по нажиму какой-нибудь скрытой кнопки оно превратилось бы в пыточную камеру, центральный зал управления баллистическими ракетами или еще во что-нибудь, столь же далекое от академически строгого интерьера хранилища человеческой мудрости и опыта прошедших поколений. Я давно уже разучился доверять виду помещений, людей и предметов, какими бы благообразными они не казались на первый взгляд. Ведь любое отклонение от этой постоянной настороженности могло привести, как подтвердил случай с Ларри, к самым неприятным последствиям.