Невская битва

—    Ну уж это ты, княже, перегнул, — усмехнулся Мефодий. — Как ни крути, а в запасе стоя, больше уве­рен, что сегодня в живых останешься, чем когда в челе. Храбрись, не храбрись, а жить хочется. Я, к примеру, доволен, что Александр нас не в чело поставил.

—    Да и я тоже, — согласился Ратислав.

—    Если честно, то и я, — засмеялся Андрей.

—    Все ж дак велика свинья немецкая! — молвил отрок Евсташа. — Так и чешутся руки в бок ей вда­рить, ага.

—    Сказывают, — вступил все же в разговор Ники­та, — будто они даже баб в латы одевают и ведут с собою.

—    Это ты немцев с татарами перепутал, — возра­зил князь Андрей и хотел было начать какую-то но­вую беседу, чтобы не дать воли Переяске, но не сообра­зил, о чем говорить, и Переяска взял верх:

—    Прости, княже, но не перепутал я, а от надеж­ного человека слышал, будто у них даже есть какой-то воевода — баба. С черными власами и темным ли­ком. И по имени барон фон Россолана. А родом из не­коей Скотьей страны. И войско у Россоланы сплошь из лютых баб состоит. Какие только есть на свете наи­лютейшие бабы, их туда собрали. А им безразлично,

с кем воевать, лишь бы мужчин бить. Какие были женщины мужьями обижены, те в войско к Россолане и пошли. Вот как. И, сказывают, лучше им не по­падаться — зубами рвут нашего брата на кусочки.

Жена, коли злая — самый жестокий ритарь. Но ходят слухи, что местер Андрияш опасается, как был Россо-лана не стала вместо него местером, и ради сего поста­вил ее на такое место, где бы она могла скорее всего погибнуть.

—    Известно, какое у свиньи женское место! — за­хохотал Ратислав.

—    Не иначе как нам и достанется в то место лезти, — поддержал Ратислава Мефодий.

—    Напрасно вы столь легко к сему относитесь, — нахмурился Переяска. — Баба в бою хуже самого хра­брого мужа. К примеру, коли вам сие неведомо, то на святой горе Афоне вообще ничего женского не допус­кается.

—    Как это? — спросил Мефодий со смехом.

—    Да не слушайте вы его! — воскликнул Андрей Ярославич. — Абие начнет балаболить, только дай ему волюшку, — не умолкнет до гробовой доски!

—    Однако любопытно послушать про Афон, все скорее ожидание пройдет, — сказал Ратислав.

—    Так он же на Афоне был, что ли? — встрял Евсташа Туреня.

—    Быть не был, но от афонских паломников зело наслышан, — важно заявил Переяска. — Так вот, они сказывают…

—    Прогоню тебя из своих отроков, ей-богу, про­гоню!

—    …Они сказывают, что, первым делом, никаких ни жен, ни дев, ни старых, ни малюток на Афон не пу­скают, это — раз. Мало того, вторым делом, никаких собак или кошек там тоже нет, одни коты и псы, это — два. А также и всякий скот представлен токмо в муж­ском роде, это — три. Ни тебе коз, ни коров, ни овец, ни свиней, а одни козлы, быки, бараны и боровы. Ко­ней много, а лошадей — ни одной. Тако же и с птицею. Гусь есть, а гусыни не отыщете. Петух поет, а курица не квохчет. Селезень — вот летает, а утку — хоть голос сорвите, зовуще, не накличете.

—    По-твоему, выходит, скоты, звери и птицы там тоже монастырский устав читали? — с сердитой ус­мешкой спросил Евсташа.

—    Они, может, и не читали, а Господь Бог им по молитвам монашеским внушил сей устав, — невозму­тимо отвечал Никита. — Мало того, вы не поверите, ибо все маловерны, но даже соловей поет в рощах афонских, а потом улетает прочь к своему гнезду, по­тому что соловьиха проживает отдельно, за пределами Афона.

—    Получается, что у нас тут как бы тоже Афон, — молвил Ратислав. — Бона сколько мужей собралось — десятки тысяч одного мужеска пола.

—    Ежели не считать Россоланы с ее бабьим вой­ском, — усмехнулся Мефодий.

—    Про которое Никитка соврал и дорого невзял, — добавил гневно Андрей. — Довольно сего гор-мотушку слушать. И — последняя битва. Отселе буду себе нового отрока искать.

—    Али я плохо служу? — возмутился Никита.

—    Молкни! — топнул ногой князь. Долго стояло молчание, но от нестерпимости ожидания Ратислав снова с усмешкой обратился к Переяске с вопросом:

—    А насекомые? Скажем так — жуки там, на Афо­не, имеются, а жужелицы тоже чрез Господа монас­тырскому уставу обучены и не объявляются?

—    Не токмо жужелицы, но и мухи, — вмиг ожи­вился Никита. — Мушиные мужья жужжат и летают, а мух нет. Комары гудят по вечерам, а чтобы комарица пищала — не услышишь. И сие есть величайшее в мире христианское чудо. Даже блохи…

Но он не успел договорить про блох, ибо в сей миг случилось то, чего они тут столь томительно ждали не­сколько часов кряду. Вдалеке, на вершине Вороньего Камня, вспыхнула золотая точка — это сверкнул золо­тым своим шитьем владимирский лев на алом знамени князя Александра Ярославича, которое наконец под­нялось над Божьим миром. Тотчас же и солнце, внезапно выглянув из-за туч, озарило окрестности, будто и оно было послушно Александровой воле. А еще через несколько мгновений до слуха долетели призывные звуки труб и дуделок, грохот тулумбасов.

Сердце князя Андрея бешено заколотилось, лицо вспыхнуло алым пламенем. Он повернулся к своим со­ратникам:

— Блохи… Я те дам блохи!.. Настал наш час, бра­тья! Не посрамим славы Русской!

Все пришло в долгожданное движение, все вскочи­ли на коней и поскакали к своим полкам — выводить их на лед Чудского озера. Доселе зажатая пруга стре­мительно распрямлялась, и сейчас, когда князь Анд­рей уже скакал впереди своего войска в сторону врага, казалось диким и далеким то долгое ожидание боя, будто окончился тягостный сон и наступило бодрое ве­селое утро. Далеко оторвавшись от пешцев, конные от­ряды, осыпаемые стрелами, первыми ударили в пра­вый бок свинье, вломились в дрогнувшие ряды немцев, вступили в яростную сечу. Видный ритарь в белом пла­ще, украшенном черными лапчатыми крестами, пер­вым бросился навстречу князю Андрею, увидев в нем предводителя и явно радуясь близкой схватке. Огром­ная когтистая орлиная лапа, вылитая из красной меди, торчала из темени его шлема, и Андрей даже успел по­любоваться таким грозным воинским украшением, прежде чем нанести ритарю первый удар перначом. Отрок Никита бился неподалеку с оруженосцами того же ритаря и как-то очень быстро и умело расправился с ними, да еще крикнул при этом князю Андрею:

— Ужо не прогонишь мя теперь!

И лишь после этого Андрею удалось пробить шлем, украшенный когтистой орлиной лапой, он тотчас пе­рекинул пернач Евсташе, выхватил из ножен меч и до­бил важного тевтонца, свалил его к ногам коня на за­брызганный кровью, влажный и чавкающий под нога­ми и копытами лед. В следующее мгновение другой, более могущественный ритарь выдвинулся и, наско­чив на Евсташу, мощным ударом огромной палицы выбил скромного Андреева отрока из седла. Шлем это­го тевтонца был украшен медной дланью с указующим перстом, и сей перст будто указывал — ты моя следу­ющая жертва! И князь Андрей хотел было сразиться с этим мощным воином, но бой вокруг него столь загу­стел, что трудно было теперь затевать поединки. Подо­спели пешцы, наперли сзади, и пошло сражение та­кое, в каком желаешь лишь одного — не задеть кого-либо из своих, ибо бьешь направо-налево, вперед и назад, всюду видя окрест себя врагов. Он успевал лишь выхватывать мгновенья — вот упал указующий перст, вот мелькнуло под копытами мертвое тело Ев-сташи, лежащее в огромной кровавой луже, вот еще один красавец-ритарь бросился на Андрея, желая за­брать его жизнь, — у этого шлем был столь искусно изукрашен, что Андрей даже успел пожалеть о том, что нет времени полюбоваться замечательным искус­ством оружейника-шлемодела. Некая летящая мед­ная дева с мечом в руке бежала по шлему тевтонца, ед­ва касаясь его своей босой ножкой. И жаль было, ког­да чья-то тяжелая дубина, будто муху, смахнула эту изящную деву со шлема ритаря, а потом и самого пре­красного шлемоносца вышибли из седла, пронзили, искололи и затоптали.

Сражение продолжалось. Оно было долгим, а про­носилось как единый миг. И то, что казалось тяжелым и нескончаемым, вдруг оканчивалось, и вот уже Анд­рей с восторгом видел, как широким потоком русские войска разделили свинью надвое, поглощая голову и плечи, окружив их и истребляя, а широкую заднюю часть медленно отодвигая и поворачивая в сторону Уз-мени. Все сбывалось по замыслу Александра!