Невская битва

— Ушел он, княже! Давно ясна стала наша победа.

Не хотелось верить в то, что не состоится их встреча,

но приходилось. Опечалившись, Александр выехал об­ратно на берег озера, где затухала и сворачивалась бит­ва. Немцы и чухонцы сдавались в плен, а если кто не сдавался — того безжалостно добивали. Страшная и ве­личественная картина открылась взору Александра от­сюда, с Суболичского берега — огромное озеро, лед ко­торого был красен от крови и весь представлял собою широченное кровавое пятно, сплошь усыпанное мерт­выми телами людей и лошадей. На Теплом озере, возле Узмени, темнело другое широкое пятно, изрябленное множеством ледяных глыб, плавающих над студеной и черной водою. Там провалилась значительная часть немцев и чухны.

— Гаврило, Сбыслав! — кликнул князь Олексича и Якуновича. — Стягивайте войско! Следует выстро­иться здесь, на этом берегу, и стройно преследовать во­рога. Ежели позволят силы, мгновенно двинемся от­сюда на Юрьев. Довольно ему Дарбетой именоваться. По следу уходящего неприятеля, на его спинах во­рвемся в старинный град Ярослава Мудрого.

Но погорячился князь Александр. Нескоро смогли воеводы выстроить полки наши на Суболичском бере­гу, и вид у воинства русского был усталый и потрепан­ный. При виде бегства немцев казалось, их во много раз больше погибло, но теперь выяснялось, что вели­кую цену пришлось заплатить за победу на озере — в каждом полке не досчитывались половины числив­шихся до битвы, а в полках чела и того хуже — на каждого уцелевшего приходилось по три-четыре пав­ших. И самих воевод немало побило — новгородцы по­теряли Жидяту и Твердисила, Падко Лущинича и Растрепал, погиб славный Ванюша Тур, предводи­тель москвичей и коломенцев, пал смоленский воево­да Кондрат Белый, суздальский Ратислав, погибли Таврило Лербик, Свяка Ладожский, Ярополк Забава, многие другие славные витязи.

Снова тучами стало заволакивать небо над крова­вым озером, снова солнце лишь изредка выплескивало лучи свои, не желая глядеть на окровавленную ледя­ную поверхность, по которой сновали уборщики, уно­сящие тела и снаряжение на тот берег, который и ут­ром был русским. Только лошадиные туши, освобож­денные от доспехов и сбруи, оставались на радость воронью, оно нетерпеливо каркало в окрестных лесах и уже нагло кружилось в небе.

Расположив десяток застав на Суболичском бере­гу, Александр велел остальным возвращаться на дру­гой берег, уходить в села и деревни, где они останавли­вались накануне битвы, главным образом — в Кобы­лье Городище.

—    А мы куда? — спросил Ратисвет, видя, что сам князь-победоносец поворачивает Аера направо.

—    В Узмень поедем, — ответил Александр. — За­берем тело Саввы. Привезем его ко всем остальным, доблестно павшим в этой битве.

Он прибоднул Аера и поехал краем Суболичского берега, то и дело поглядывая на озеро и размышляя о Боге — что Он думает, глядя на дело рук человечес­ких? Он, создавый Небо и Землю, украсивший небеса солнцем и белоснежными облаками, а долы — лесами и реками, морями и озерами, весной превращающий все в зелень, а осенью в золото, зимой услаждающий взор человека бескрайнею белизной снега, подобной белизне облаков небесных; Он, еще вчера радовавший­ся тому, как сверкает белой гладью это прекрасное озеро, что Он думает о том, как эту белизну окровави­ли люди?

И Александр не чувствовал радости от своей вели­кой победы, а лишь усталость и раскаяние за грехи человечества, до сих пор не научившегося жить в мире. Ему даже стало стыдно за то, как он радовался извес­тию о провале немцев под лед, ибо, ликуя о нашем тор­жестве, нельзя было веселиться о гибели людей. И ка­кая страшная смерть — миг, и ты в студеной воде, и тяжелые доспехи влекут тебя к темному дну, где те­бе лежать и разлагаться. А как только станет теплее, местные жители возьмутся нырять к тебе, чтобы по­живиться доспехами и оружием, и лишь остатки того тела, которое некогда родила твоя любимая мать, ни­кому не понадобятся, их доедят рыбы, затянет в себя дно озера…

—    Не хотел бы я так же! — весело произнес Ратисвет, когда они скакали мимо огромной полыньи.

—    Не приведи Боже, — согласился Терентий Мо­роз.

—    А ведь и ты, Терёша, мог туда кануть, — про­должал Ратисвет. — До гробовой доски благодари и почитай отца своего, что перешел он на службу к Александру.

—    Я буду, — не шутя вздохнул Терентий. — Ведь и вправду, если бы не он, быть мне сегодня в войске у Андрияша, и хорошо, если бы оказался взят в пленили пал бы на льду, а если б, как они…

Слушая их бодрые речи, Александр тоже хотел приободриться — ведь все-таки победа! — но не мог. Да и с грустной целью ехал он в Узмень — забирать еще одного покойника, любимого Савву.

Вот показались дымы и крыши огромного и богато­го Узменского села, и Аер вдруг громко и пронзитель­но заржал.

— Чуешь, за кем мы приехали, Аер, — сказал ему Ярославич. — Чуешь, брат мой.

Он выехал на широкую узменскую улицу и напра­вился в сторону дома Владимира Гущи, стоящего поч­ти на самом берегу Теплого озера. Жители Узмени, увидев большой отряд Александра и самого князя, вы­бегали навстречу и кричали:

— Слава! Слава Александру Ярославичу! Хвала и слава победителям! Господне благословение!

И вот уже показался дом Гущи, из ворот которого выбегали ребятишки. Их ведь много у Владимира, за то его и Гущей прозвали… Но что это?..

Александр не мог глазам своим поверить и едва не свалился с коня, летевшего рысью.

Сам покойник, за которым они прискакали сюда, стоял на крыльце большого дома, опираясь на руки и плечи хозяев. И, подскочив к воротам, Александр спрыгнул с Аера, упал лицом в снег, тотчас поднялся и побежал, будто мальчик, к своему живому оруже­носцу-отроку. И пока он бежал, ему до тех пор не вери­лось в сие чудо, покуда Савва не крикнул ему слабым криком:

—    Славич!

—    Саввушка! — отозвался Александр, подбежал и подхватил Савву, шагнувшего из объятий хозяев до­ма в объятия князя.

НАШИ СЛЕЗЫ

Вот уж дал мне Господь мучений в Узмени! Мало того, что раны мои продолжали терзать меня невыно­симой болью и лишь мало-помалу стали заживляться, а тут еще выпал сей день сражения, которое проходи­ло у меня под боком, а я никак не мог в нем участво­вать! Сия мука похлеще любых болестей оказалась. Едва только пришло известие о том, что Александр и Андреяш схлестнулись тут, на льду Чудского озера, дом доброго Гущи опустел, и надолго. А я лежал тут, всеми позабытый и покинутый, одинокий израненный боец. Ох и тошно мне сделалось, братцы, ох и сумрач­но! От бессилья своего, от неподвижности израненного тела хотелось мне воспарить и улететь — туда, туда, где хряск расщепляемых костей и звон железа, где стоны и крики, и веселье битвы. И слезы отчаяния по­катились из глаз моих, всего меня затрясло от горя, я плакал, как малое дитя, осознающее свою слабость пе­ред властью и всесильностью взрослых, не позволяю­щих тебе делать то, чего тебе так безумно алчется. Я хватал себя ладонью за лицо, и ладонь моя погружа­лась в горячую лужу горьких слез.

Но слезы только у баб неиссякаемы. У нашего бра­та их запасы скудны и быстро кончаются. Так и у ме­ня. Все еще дрожа от отчаяния, я уже чувствовал, что глаза не могут более источать горькую влагу. Отсмор­кавшись в припасенную для меня льняную ширинку, я тщательно вытер себе засморганную рожу, несколь­ко раз вздохнул и постарался успокоиться. Но сердце стучало сильно, ударяя в голову, особенно за ушами, где так и слышались тугие удары. И откуда только взялось во мне крови, чтобы снова так ходить и сту­чать по голове? Казалось, вся моя жильная жидкость из ран источилась, а поди ж ты, за шесть ден, что ми­новали от Мостовского сражения, новой крови во мне достаточно народилось.

Так я лежал тихо, стараясь думать о Боге и молить­ся Ему. Но это только у тебя, Славич, хорошо, легко получается — взять да и отдать себя всего целиком мо­литве. Но на то ты и есть солнце земное, а мы, греш­ные, сплошь из глины соделаны, нам не просто очеса свои небу поднимать, вся наша жизнь глиняная в те­лесах зудит, только ее малость смиришь да притоп­чешь — она наново распрямляется, и уже всего хочет, всего осязаемого, чувствительного, горячего.