Я - Шарлотта Симмонс

— Да ничего, — ответил Джоджо. — Ничего. Просто умаялся сегодня. — Мысленно он прикинул, что разговор об усталости подтолкнет товарищей подумать, кто же именно так утомил его — и как он поставил этого кое-кого на место.

Однако никто из ребят не клюнул на эту наживку, и Джоджо решил конкретизировать тему разговора:

— Этот новенький, Конджерс, меня достал. Всю дорогу прямо на спине висел. Я себя так чувствую, будто три часа занимался какой-нибудь хреновой борьбой сумо.

Ребята смотрели на него так, как смотрят на какую-нибудь не особо интересную статую.

Тем не менее Джоджо не спешил отступать и настойчиво перешел к разговору в открытую:

— Кстати, а кто-нибудь знает, как там этот Конджерс? Очухался?

Чарльз переглянулся с Андре и сказал:

— Ну, вроде того. Это же все так, шуточки, а то, что из него чуть дух не вышибло, так это ничего. Молодой, оклемается.

Шуточки! Чуть дух не вышибло! Каждый раз одно и то же! Всё как всегда! Случись что-нибудь с кем-то из черных игроков — остальные тотчас же распишут дело так, будто его на куски порезали. И еще одна их привычка ужасно раздражала Джоджо: они все время говорили не просто на своем немыслимом жаргоне, но еще и с каким-то специфическим акцентом. За годы общения Джоджо вполне освоился с этим языком и не только хорошо понимал его, но и мог изъясняться не хуже любого из его «носителей». Тем не менее стоило ему подойти к товарищам по команде, как они, желая лишний раз напомнить Джоджо, что не принимают белого за своего, переходили на обычный, общепринятый английский язык. А с учетом их постных физиономий становилось понятно, что сегодня негры его не просто сторонятся, а откровенно отталкивают. Даже на лице Чарльза застыло непроницаемое выражение. И это Чарльз, капитан команды, который, оказавшись наедине с Джоджо и Майком на площадке, первым посмеялся над тем, что произошло, и даже косвенно похвалил Джоджо за решительность! Теперь же, стоя рядом с Андре, Кёртисом и Кантреллом, он даже не хотел говорить на эту тему. Крутой Чарльз Бускет обращался с ним не как с товарищем по команде, а как с назойливым болельщиком, случайно просочившимся в раздевалку.

В разговоре повисла неприятная пауза. Делать вид, что ничего не происходит, Джоджо больше не мог. Хватит с него.

— Ладно… пойду приму душ. — Он направился к своему шкафчику за полотенцем.

— Давно пора, иди помойся, — бросил ему в спину Чарльз.

А это еще что значит? Даже отыграв в этой команде два сезона, Джоджо до сих пор не мог сказать наверняка, что на уме у этих чернокожих. Вот сейчас, спрашивается, что случилось? Почему они вдруг так демонстративно дали ему понять, что он для них — чужак? Потому что Джоджо вдруг возомнил, что может запросто, войдя в раздевалку, присоединиться к разговору этой четверки, — или чо? Или никто из них не считал уместным говорить при нем о конфликте между черными игроками в присутствии других черных игроков? Или дело в том, что Джоджо позволил себе перефразировать присказку: «Что-что, а играть ты умеешь», считавшуюся принадлежностью языка чернокожих? Черт его знает, что у них на уме, у этих нигге… Джоджо постарался заставить себя успокоиться. Для этого ему пришлось несколько раз повторить про себя, что дело в расизме, свойственном не одним только белым. В конце концов, он всю свою жизнь состязался с черными баскетболистами в той игре, в которой, по их мнению, белые не могли с ними соперничать. Джоджо же доказывал обратное и этим гордился. Эта гордость, кстати, и позволила ему сегодня поговорить с Майком на тему расовых противоречий и предрассудков в профессиональном и студенческом баскетболе. И разве он не прав? Весь его жизненный опыт подсказывал ответ. Джоджо вырос в Трентоне, штат Нью-Джерси. Его отец, ростом шесть футов шесть дюймов, был центровым и капитаном баскетбольной команды «Хэмилтон Ист», которая при его участии выходила в финал чемпионата штата; пару раз его прощупывали рекрутеры, но, по-видимому, он все же играл недостаточно хорошо, чтобы какой-нибудь колледж предоставил стипендию, а без этого ему было не обойтись. В общем, он стал в итоге механиком по установке и обслуживанию систем охранной сигнализации, как в свое время и его отец. Мама Джоджо, достаточно умная для того, чтобы стать врачом или еще кем-нибудь в том же роде, работала техником в радиологической лаборатории больницы Святого Франциска. Джоджо обожал свою мать, но львиная доля ее любви и внимания (по крайней мере, ему так казалось) доставалась его брату Эрику, Его Высочеству Ослепительному Первенцу, который был на три года старше. Эрик был отличником в школе, лучшим учеником класса и имел массу достоинств, о которых Джоджо все уши прожужжали чуть ли не с самого рождения.

Сам Джоджо относился к учебе без особого рвения. Кроме того, его всегда отличала от брата нестабильность: сегодня он мог блеснуть знаниями и способностями, а завтра полностью провалиться по тем же самым предметам. Что ж, если ему не дано быть отличником вроде Эрика, то стать душой компании, оказаться в фокусе всеобщего внимания для него труда не составляло. С зубрилой Эриком все обстояло как раз наоборот. Джоджо сначала стал главным клоуном в классе, а потом и главным бунтовщиком. Правда, бунтовал он довольно умеренно, не впадая в крайности. А затем Джоджо обрел новое качество: он стал очень высоким.

К моменту перехода в старшие классы его рост составлял уже шесть футов четыре дюйма, и вполне естественно, что с такими данными он сразу же был принят в баскетбольную команду. Вскоре выяснилось, что парень не только высок, но и обладает задатками классного игрока. От отца он унаследовал отличную координацию движений и драйв. Мама даже стала волноваться по поводу чересчур быстрого роста Джоджо. Ей казалось, что у мальчика могут быть неприятности, поскольку окружающие станут считать его старше, чем он есть на самом деле. Отца же спортивные данные младшего сына только радовали. Он очень рассчитывал, что у Джоджо получится то, чего он сам так и не сумел добиться. Отец считал, что смог определить тайную причину своих неудач. С папиной точки зрения, ему просто не повезло: он начал играть в 70-е годы, когда чернокожие баскетболисты как раз стали доминировать в этой игре на университетском уровне. Все рекрутеры и скауты сбились с ног, разыскивая талантливых черных парней. Вечные, незыблемые баскетбольные цитадели вроде Брэдли и Сент-Бонавентура рискнули выставить против соперников команды, целиком состоящие из афроамериканцев. Отец Джоджо, может, и не блистал интеллектом, но главное сумел сообразить: основным преимуществом чернокожих баскетболистов была абсолютная уверенность в том, что они имеют преимущество в этой игре. Помимо того, что чернокожие спортсмены вообще чрезвычайно ревностно относятся к конкуренции со стороны кого бы то ни было, они воспринимают как оскорбление и унижение, если какой-нибудь белый игрок в чем-то оказывается лучше них.

В то лето, когда Джоджо исполнилось четырнадцать, отец будил его утром и по дороге на работу завозил на баскетбольную площадку в Кэдваладер-парк, районе, заселенном в основном чернокожими. Джоджо оставался один на один с негритянскими подростками, имея при себе лишь коричневый бумажный пакет с сэндвичами. Площадка была асфальтированная, с металлическими щитами и кольцами из железного прута без сеток. Забирал его отец лишь после обеда, ближе к вечеру, когда возвращался домой с работы. Весь день Джоджо был предоставлен самому себе. Он должен был научиться играть в черный баскетбол. Он был как щенок, которого бросили в воду с целью посмотреть — выплывет или утонет.

Единственное, что может в какой-то мере оправдать такой жесткий метод воспитания, это то, что в Трентоне Джоджо рисковал меньше, чем где-нибудь в большом городе. Здесь, по крайней мере, появление белого парня в черном квартале не вызывало у местных обитателей мгновенного желания схватиться за пистолет. Но все же воспитание было суровым. Черные ребята играли в баскетбол жестко, абсолютно уверенные в том, что играть нужно именно так и никак иначе. Если ты белый и рискнул прийти сюда, то никто тебе ничего особенного не скажет и не сделает. Местные просто во время игры налетят на тебя и без всякой злобы размажут по асфальту. Так тебе дадут понять, что ты здесь никто и не заслуживаешь не только уважения, но даже снисхождения. Уяснив это в первый же день, Джоджо решил для себя, что никогда в жизни больше не позволит ни одному чернокожему игроку валять себя по земле, по крайней мере — безнаказанно.