Страница 23 из 101
— Чем больше поэт стремится к славе, тем меньше он обращает внимания на правду, — заметил Джеймс.
Я начала возражать ему:
— Мне кажется, что поэту совсем необязательно искать правду. Этим должны заниматься философы и святые.
— Сестра, ты совершаешь вульгарную ошибку. Поэзия без правды — все равно что медовый пряник с глазурью.
— Но я обожаю сладкое, — призналась я.
— В этом твоя погибель, — слишком серьезно заметил брат. Он попросил меня не обижаться, а потом спросил, правда ли то, что я влюбилась в автора поэмы, как говорит Зара. Я ему ответила, что он может думать все, что угодно, но мне обидно слышать подобные вопросы. Брат извинился, и мне пришлось его простить. Пусть они считают, что я влюбилась в этого поэта из Кембриджа, а я стану продолжать тайно любить Оксфордского лентяя и солдата?!
Наконец восточный ветер перестал дуть, подул мягкий ветерок с юга, ягнятки на полях подросли, и хотя графа Страффорда осудили за предательство и отрубили ему голову, а король, долг которого был постараться, чтобы с головы графа не слетело ни волоска, испугался и допустил эту расправу, зато страна вздохнула с облегчением — миновала угроза войны. Парламент стремился ввести новые законы и отобрать у короля как можно больше власти, оставить ему только имя и почет суверена. Никто не ожидал, что, уступив один раз, он станет сопротивляться. Шотландцы не складывали оружия, ожидали, когда король сдержит свои обещания.
То лето порадовало богатым урожаем. Заготовили много сена, хорошо уродились ячмень и пшеница, хотя другим фермерам не так повезло, потому что их поля иссушило свирепое солнце. У нас дома в деревне ничего особенного не произошло, кроме того, что два семейства пожаловались епископу Скиннеру, сменившему недавно скончавшегося доктора Бенкрофта на викария. Отец побеседовал с викарием с глазу на глаз. Тот признался в связи с Молли Вилмот, но доказательств порочной связи не было. Моему отцу нравился викарий Джон Фулкер, он был человеком с добрым сердцем, но любил выпить. Отец не стал передавать его в церковный суд, а распростился с ним подобру-поздорову и я не знаю, что потом с ним сталось. Отец выбирал следующего викария очень тщательно, посоветовался с дядюшкой Джонсом и попросил, чтобы тот порекомендовал ему подходящего священника, то есть такого, кто будет послушен парламенту и не станет без нужды выступать против епископов.
Так у нас появился викарий Лука Проктор. Он был высоким суровым мужчиной, любил пресвитерианскую дисциплину и не признавал наших обычных праздников. Викарий Проктор не выступал против епископов, но и не проповедовал милость Бога. Он неустанно грозил нам ужасами и карой, которые могут быть ниспосланы на землю, если мы не станем раскаиваться. Как-то читая проповедь, он сказал нам:
— Братья, я не сомневаюсь, что когда вы видите закат, он вас радует и вы вспоминаете о радости пастухов, идущих домой, а мне алый отблеск напоминает о пламени ада, уготованном грешникам, людям с черствым сердцем, лгунам, неверным мужьям и женам и развратникам.
Маленький ребенок Джона Матади, сидевший позади нас, закричал, и викарий показал на него и промолвил:
— Плачь, дитя, тебе есть о чем плакать! Потому что настанет день, когда будут радоваться бездетные женщины, потому что будут прокляты те, чьи чрева породили детей!
Этим самым он обидел мою матушку, и она вывела своих детей из церкви, так же поступила жена йомена Матади.
Викарий Проктор больше всего любил пуританского поэта господина Джорджа Уитера. Он чаще всего цитировал его стихи. Кстати, Бен Джонсон говорил, что господин Уитер — не поэт и называл его «мошенником и собирателем остроумия и издевательств всех Муз», потому что он писал, чтобы потрафить желаниям толпы. Господин Уитер, ставший офицером в армии генерала Кромвеля, делал прогноз будущего Англии, и эти стихи весьма нравились нашему викарию:
— Да, аминь, аминь, аминь — и так будет всегда, пока вы все не раскаетесь! — кричал наш викарий.
Когда на Михайлов день по приказанию парламента мой отец был должен закрасить или разбить всех идолов, которые находятся в церкви, — будь то изображение, картина или мозаичное стекло, викарий с удовольствием подчинился приказу и решил разбить витражи палкой, но мой отец не разрешил ему, сказав, что какой-нибудь ребенок может наткнуться на осколки и порезаться. Он сам снял витражи ночью и распространил слух, что он их забросил в старый шурф в лесу, вместе с темными картинами, нарисованными на досках, и небольшой старой статуей святого Николая с детьми на руках, и старинный амвон, крытый пурпурным бархатом с красиво вышитыми ангелами в перьях, и старинным покрывалом с вышитым шестикрылым серафимом и другими святыми. Мне кажется, что отец все это спрятал в подвале нашего дома в надежде, что настанет день, когда в стране появится более мягкий парламент и он откажется от глупого строгого постановления. Прихожане очень переживали, когда приказали снять эти старинные красивые украшения и когда узнали, что викарий кривым ножом соскребал со стен фрески, которые мы знали и любили с детства: святой Николай в высокой митре, раздающий пироги маленьким детям, и святой Николай, дающий в ухо еретику Арию.
Прихожане говорили, что теперь город навсегда покинула удача, но они были беспомощны против указа парламента. Затем явились церковные инспектора. Они осмотрели церковь и удостоверились, что все сделано согласно приказу и все старые витражи и картины удалены из церкви.
Викарий Проктор всегда входил на амвон с длинным свитком в руках и конец этого свитка находился у него на правом плече, напоминая топор. Он читал святое писание с суровой интонацией и повторял его дважды. Казалось, он отпиливал его, точно полено, от толстого ствола Библии, а после Проктор гневно смотрел на скамьи, а потом начинал рубить топором. Иногда дрова как бы легко поддавались рубке, и после одного или двух несильных ударов, он разбивал бревно в щепки. Но иногда казалось, что дерево все в сучьях, и он должен сообразить, как это лучше делать и, стараясь изо всех сил, он обливался потом, и используя клинья, наконец добивался конечного результата…
Я помню, как он нам однажды сказал:
— Братья мои, есть новое открытие, и я нашел это чудо в двадцать третьей части Евангелия от Луки, это — двадцать восьмой стих: «Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших». Смотрите, как легко можно поделить эти слова. Весь текст легко распадается на доли, как апельсин из Валенсии. Его можно поделить на восемь отдельных частей или, как говорят дети, восемь небольших свинок.
1. Не плачьте.
2. Но плачьте.
3. Не плачьте, но плачьте.
4. Плачьте обо Мне.
5. Плачьте о себе.
6. Обо Мне, о себе.
7. Не плачьте обо Мне.
8. Но плачьте о себе.
Эти восемь строк напоминают отметки на морском компасе. Четыре главные пункта, и четыре подпункта. Если мы начнем с курса на север, то у нас будет фраза «Не плачьте». Господь нам говорит, чтобы мы не плакали. Кто мы такие и как можем ему не подчиняться? Но нам нужно знать, имеет ли Он в виду наш внутренний духовный глаз или наш внешний плотский глаз, а может, оба? Братья мои, теперь я перехожу с севера к востоку, и хочу вам кое-что добавить. А вы пока послушайте, как Бог приказывает вам сдерживать фонтаны горечи, хотя бы на некоторое время, и не плакать, как это делают дети в горе, а лучше прислушаться к его словам строгого Судии…