Чистая вода

Юн не помнил, как спустился оттуда, и он ни разу ни с кем не заговаривал о том своем подвиге: не мог ни правды сказать, ни хоть наврать красиво. Наоборот, в минуту слабости он готов был усомниться, что взбирался на вершину. Но в его сознании горы образовали чудесный оазис, место, где он искал укрытия каждый раз, когда жизнь заставляла его размышлять над трудными вопросами. Там на вершине что-то произошло, говорил он сам себе, не вдаваясь в детали. Что-то произошло.

Остаток дня они провели в лодке на озере. Георг занимался бобиной со шлангом и нагнетательным насосом, Юн сидел на веслах, Пол в основном работал под водой.

Болтаться в лодке Юну нравилось не больше, чем возиться с трубами. Его смущало, что теперь противники наедине друг с другом, а ведь перепонка между жизнью и

смертью такая тонкая, как бы они не сделали друг другу зла.

— Почему ты позволяешь людям смеяться над собой? — спросил Георг.

— Я не позволяю.

— Но они смеются. Юн пожал плечами:

— Я ведь знаю их.

— Да уж,— ответил водолаз.

Они находились примерно в сотне метров от того места, где Юн видел пятно в воде. Отсюда развалины хутора были едва различимы за валунами под горой, значит, в то утро водолазы никак не могли заметить его.

— Если здесь в воде ничего не видно.— спросил Юн,— как же он работает?

— Если он не слишком взбаламутит ил, то кое-что вблизи он видит — вот на столько примерно.— Георг поднес кулак к левому глазу Юна и остановил его сантиметрах в двадцати.— Важно работать тихо, спокойно и знать свое дело.

Юн кивнул. Он старался не смотреть на водолаза, любовался осенью. Еще мелькали большие косяки гусей, и на скалах сидели морские птицы, но в основном птицы уже улетели. И день сегодня стоял тихий, безветренный. А люди так далеко в глубь болот никогда не забираются.

— Как ты можешь здесь жить? — спросил Георг.— Столько лет?

Юн не считал это большой заслугой. Жил себе и жил.

— Если б нам за это не платили таких бешеных денег, мы бы здесь и дня не выдержали,— продолжал водолаз.— У вас дождь льет не переставая.

— Сегодня его нет.

— Только сегодня. А мы здесь уже пять недель. Кочуют, подумал Юн, как рыбаки и строители, сегодня поживут здесь, завтра поживут там, а толком дома у них нигде нет. Не жизнь, а сумятица. Юн им не завидовал.

Пока Георг скручивал папироску и рассказывал про эти пять бесконечных недель, весла без дела лежали на дне лодки. Казалось, он говорит, лишь бы нарушить эту невероятную тишину. Юн прислушался, проверяя, неужели на самом деле так оглушительно тихо? Но нет — как обычно, неясно шумело вдалеке море. Глухо шуршал ветер в ветвях берез. Ручеек, падавший на уступ в горах и рассыпавшийся в белое марево над расселиной, тоже звенел. Тихо, едва слышно.

Тень ястреба легла на зеркало воды. Юн показал на нее пальцем. Георг смолк на полуслове, и оба они, задрав головы, проводили взглядом птицу, похожую на парус, скользящий по облакам.

— Вот так-то,— сказал Юн и улыбнулся. Может, даже и водолаз понял, что он имел в виду, потому что тоже улыбнулся.

— Я однажды забрался туда, на самый верх,— отважился Юн продолжить беседу.— Высота тысяча тринадцать метров. Оттуда видно все — и южнее, и севернее, далеко-далеко… если погода ясная.

Он взялся вспоминать то забытое приключение и врал красиво. Мир оттуда, сверху, кажется более зримым, он оголяется. И только боишься спутать с островами облака на самом краю горизонта.

— Но ты ведь знаешь, что там?

Ну конечно, это же все его. Все здешние острова, горы, тут каждая травинка, как волосинка на собственном теле.

— Там однажды двое погибли,— продолжал Юн,— парень и девушка. Пошли искать пропавшую овцу, отбились от всех и не нашли дорогу вниз, замело. Снежная буря бушевала несколько дней…

— Опять,— пробурчал водолаз,— снежная буря, ужасная погода. И очередная порция трагических историй. Чем-чем, а этим вас жизнь не обделила.

Юн понял намек и затих.

— На конец трубы он поставит заглушку,— сказал Георг.— В ней есть вентиль. К нему Пол присоединяет воздушный кабель. Он старается не шевелиться, чтобы видеть, что делает. Понимаешь?

— Угу.

— Когда он управится, мы накачаем в трубу воздух, она всплывет. Потом зацепим лебедкой и джипом вытянем на берег. А ты нарежешь ее на куски по шесть метров. Да?

Оба улыбнулись.

— А воздух не выйдет с другого конца?

— Нет. Конец трубы останется на дне. А он заполнен водой, так что воздух не проходит.

Юн снова улыбнулся. Нет, тут о темном пятне будут помалкивать. Оно уже под запретом, как и другие здешние неприглядные истории,— о них на острове не говорят вслух, разве что по пьяному делу вспомнят. Развод Элизабет, ее жалкий бывший муж и нынешняя связь с Хансом — из разряда этих тем, неприличных для обсуждения. Как и пара странных сделок о покупке земли на Нурдёй; загадочный полевой пожар, когда от горящей травы занялся рыбзавод; вечные межевые споры соседей, и дети, что не смогли научиться ни читать, ни писать и более или менее скрываемые от чужих глаз, всю жизнь обретаются при родителях на своем хуторе. Если уж на то пошло, он и сам — такое же горе горькое, обуза для своей блистательной сестры.

— Не зевай! — крикнул Георг.— Стравливай воздушку помаленьку.

Юн отмотал пару оборотов кабеля. Потом по новому сигналу — еще несколько. В облаке ила и тины всплыл оранжевый водолазный костюм. Пол забрался в лодку, стянул маску. Георг дернул шнур мотора, лодка пошла к берегу. Юн едва успевал отматывать кабель с бобины и разматывать моток веревки, лежавший на дне. Они присоединили воздушный кабель к компрессору, привязали веревку к лебедке на джипе, и зловонная труба постепенно вынырнула на поверхность. Похожая на червя тем больше, что на сочленениях налип песок, отчетливо оттеняя их, она метр за метром выползла на заболоченный берег. Юн нарезал ее на шестиметровые куски, сложил их в штабель. И рабочий день закончился так же просто и гладко, как любой другой.

Подходя к дому, он остановился во дворе. На кухне варилась сайда, топилась березовыми дровами печь, отчего запотели окна; слышно было, как Элизабет гремит посудой. И Юн вновь испытал тот же сосущий страх, что всего этого он может лишиться. Их жизнь очень уязвима — так легко натворить какую-нибудь глупость, векуя век на дальней оконечности мира, который как раз сейчас купался в последних, кроваво-красных лучах слабосильного осеннего солнца. Что ему остается? Вести себя как в детстве, в школе — когда Юн не мог понять, что делают рядом успевающие ученики и откуда они знают, в какую колонку какие цифры записывать, он утыкался носом в парту, мычал себе под нос песенки и ждал, что звонок с урока освободит его.

5

Всю дорогу от Лангеванн Юн бежал, спешил доложить начальнику технического совета, что компрессор водолазов упал в болото. Наконец он домчался до парковки перед зданием администрации — и тут сбился с мысли. Он увидел сразу несколько картинок, словно стопку цветных слайдов, где они просвечивают друг сквозь друга: два датских охотника в зеленых комбинезонах влезают в джип, рядом тарахтит знакомый трактор, сквозь затемненные стекла налоговой инспекции виден наклонившийся к окошку отец Лизы. Юн не вспоминал о ней несколько месяцев, но вот услышал датскую речь, увидел ее отца, этот трактор и поразился, почему ее нет: Лиза часть его детства и всегда была рядом. У него не три, у него четыре друга, и она — лучший. Младшая дочь хозяина рыбзавода, ровесница Юна, его любовь и самая взбалмошная красавица на всем острове.

Дождь потек за ворот, и Юн вспомнил, зачем он здесь. Но почему он давно не вспоминал про Лизу? Оттого, что она предала его и уехала в Копенгаген учиться на балерину?

Он побежал дальше, к Римстаду. Тот с важным и суровым видом восседал за столом, заваленным разными картами и инструментами, и по мере того как запыхавшийся Юн путано рассказывал о беде с компрессором, лицо инженера становилось все суровее. Водолазам надо было передвинуть компрессор. Чтоб не терять времени, они не стали дожидаться трактора, а прицепили компрессор к джипу. Начали тащить, но было скользко, мокро, лодка стала отъезжать, пришлось обрезать трос, чтоб и джип не гикнулся,— хорошо, что Георг успел пропустить веревку вокруг одного из колес компрессора, так он теперь и висит.