Химера

— Который час? — вдруг встрепенулась Инга.

— Пол-одиннадцатого.

— Знаешь, мне пора.

— Тебя проводить? — намекнул он.

— Нет… не надо. Ладно, пока. — Девушка свернула в узкий проулок.

Она уходила дальше и дальше, постепенно растворяясь в окружающем сумраке. Андрей с тоской смотрел вслед. Значит, не судьба, он нахохлился и побрел на остановку. Телефон… Телефона у нее не было. Почему? — спросил сам себя. Разве он приставал? Позволил лишнее, нес чепуху? Обидно: девушка ему понравилась. Эх, не везет. В кои-то веки встретил подходящую…

— Подожди-ка, — окликнули из-за спины. — Приходи завтра вечером, хорошо? Сюда, к фонтану.

Андрей обернулся, кивнул, чувствуя, как по лицу расползается глупая счастливая улыбка.

В ночь с тридцатого на тридцать первое декабря выпал снег. Белые хлопья за окном величественно опускались на землю, устилали пушистым ковром. Пьяный Андрей курил на кухне, выдыхая сигаретный дым в форточку. В залитой водкой пепельнице плавали мокрые бычки. Запах стоял отвратительный. С Новым годом, вашу мать! — орал Андрей, тревожа сонных соседей. Счастья вам немерено, чтоб вы все сдохли! И прикуривая очередную сигарету, швырял спичку в пепельницу. Спичка противно шипела и гасла, а он плакал — плакал, обхватив голову руками, всхлипывал, невнятно шепча: Инга, Инга, я больше не могу так. Я, наверно, сойду с ума. Скоро. Можно, я приду к тебе? «Неправильное» отражение в зеркале хмурилось, злобно грозило хозяину. Поговори, мол, у меня. Я те мозги-то вправлю. Напился, понимаешь, лыка не вяжет.

Утром смурые дворники в ярко-оранжевых жилетках, ругаясь на чем свет стоит, лопатили во дворах многажды перемешанную колесами автомашин и ногами прохожих снежную кашу. Андрей, проснувшись в двенадцатом часу, болел с похмелья. Сил идти в магазин за пивом не было, поэтому одна из двух бутылок шампанского, заботливо припасенных на Новый год, опустела наполовину.

Тусклые солнечные блики ложились на синие с золотыми полосками обои, лишь подчеркивая унылость каменных стен. В глазах мутилось, полоски сплетались в таинственные надписи, подобно неведомым созвездиям на темном небе. «Зачем ты бросил меня? Я умираю, милый…» — читал Андрей. Зеркало чернело, в нем вихрилась мгла, разбрасывая по квартире клочья тьмы и дыша холодом. Двойник, будто гигантский паук, сидел в сплетении туманных прядей, сучил руками-лапами. Не-ет! — кричал Андрей, мотал головой — и морок пропадал. Ты не можешь умереть. Я… Он торопливо глотал остатки шампанского, сидел, покачиваясь, обхватив колени руками. Его неудержимо, словно магнитом, тянуло на улицу Баумана. Не пойду, твердил он. Нельзя, невозможно. Разве я звал тебя вчера? Не помню…

Парень, прошедший мимо фонтана.

Густой шлейф эмоций, тянущийся за его спиной, — скука, грусть, одиночество.

Высокий, в меру широкоплечий. Карие глаза, темные волнистые волосы. Видно же, что волнистые, пусть и острижены коротко. Не нравится ему, наверно, а мне — наоборот.

Красивый. Как раз в моем вкусе. Интересно, о чем думает? «Стройная, ладная фигурка?» Ох, неужели будет знакомиться?

Точно. Идёт…

Они встречались уже недели три. Целовались, обнимались, гуляли по ночному городу, но она с завидным упорством не разрешала себя провожать. Не говорила, где живет. Андрей настаивал, Инга отшучивалась. Наконец сказала — Профсоюзная, семьдесят четыре, недалеко отсюда. У меня очень строгая мама. Теперь доволен?

И стоило делать из этого тайну? — спросил Андрей. Она рассмеялась, сказала: нельзя провожать, я тебе позже объясню — почему.

Он нашел этот дом, караулил возле — зачем? Размышлял: на каком этаже она живет? Окна выходят во двор или на улицу? Третий подъезд? первый? четвертый? Расспрашивал жильцов о девушке, описывал ее. А ему говорили: нет, не знаем такую, не видали.

Соврала, решил Андрей, ладно, обещала ведь, что объяснит. И нисколько не обиделся. Когда Инга была рядом, за спиной с треском и шелестом разворачивались крылья — он парил, витал в облаках. Счастливый. Довольный. Ощущая после встречи сосущее под ложечкой чувство утраты. Хотелось видеть ее снова. Сейчас же. Немедленно. Кажется, он влюбился.

Он пел ей песни собственного сочинения, аккомпанируя на гитаре. Неформалы, давно облюбовавшее пятачок между магазином «Книги» и кафе «Сытый папа», немедленно прекращали трёп, подсаживались неподалеку, слушали. Восторженно спрашивали: твое? Силён, пацан. Завтра придешь?

Он читал ей стихи. Ты любишь Лорку? Что? Кто это такой? Ну ты даешь! Слушай. Дорогами глухими идут они в Севилью. Плащи за их плечами — как сломанные крылья. Из дальних стран печали идут они веками. И входят в лабиринты любви, стекла и камня.

Спрашивал: нравится? Как думаешь, похож город на лабиринт любви, стекла и камня? Не знаю, отвечала она и уводила разговор в сторону. Что тебе город? Давай лучше про любовь.

И Андрей рассказывал…

Однажды Инга согласилась зайти к нему. Немедленно, с истинно женским тщанием затеяла уборку. Как медведь в берлоге, смеялась она. Посмотри, сколько паутины. В ее присутствии даже люстра светила ярче — протертая мокрой тряпкой, освободившаяся от пыльной бахромы.

Проснувшись рано утром, Андрей не обнаружил девушки рядом. Но постель еще хранила тепло ее тела, на примятой подушке остался нежный запах духов. Странно, размышлял он по пути на работу, отчего она такая скрытная?

Инга приходила вечером, каждый день: Андрей сделал ей дубликат ключа.

— Привет! — кричала с порога. — Ждал?

— Конечно, родная, — отвечал он. — Куда пойдем? Или посидим дома?

— Как хочешь.

— Воды нет, — жаловался Андрей. — Бывает у нас такое: отключат — и с концами. Ты замерзла, наверно? А я тебя даже чаем не могу напоить.

— Да ну? — удивлялась она, шла на кухню, кричала: — Смотри-ка, воду дали. Набирай быстрее.

— Шутишь? — недоумевал Андрей.

— Да нет же. Правда.

Однако у соседей по подъезду вода в тот день не появилась, как, впрочем, и в целом доме. Андрей не знал этого. А если б и знал? Какая разница. Он любил, его любили. Жил будто в трансе, ничего не замечая, с нетерпением ожидая следующего вечера. Механически выполнял свои обязанности на работе, отвечал невпопад. Чувство утраты временами становилось прямо-таки невыносимым.

Но радость встречи возмещала всё.

Новый год, первое и второе января прошли в бессмысленном пьяном угаре, начавшись с выпитой утром бутылки шампанского. Еще несколько дней Андрей отходил, лежал пластом на диване, то проваливаясь в тяжелое забытьё, то вновь возвращаясь к реальности.

Иногда накатывала хандра, засасывала студеным омутом, волочила на дно, где почему-то ждала… Инга. И он ненавидел ее, их зашедшие в тупик отношения, себя, такого беспомощного в сложившейся ситуации, обстоятельства.

Сволочная память, пользуясь бедственным состоянием хозяина, доставала из укромных уголков тщательно запрятанные случаи-эпизоды его жизни. Рылась в темных завалах, сдувала пыль, предъявляла на обозрение.

Возвращаюсь с работы, захожу в подъезд. Света как всегда нет. Нажимаю кнопку вызова лифта. Слышен гул включившегося механизма. Дребезжание. Поскрипывание.

Горящая кнопка смахивает на желтый, снисходительно разглядывающий тебя зрачок. Лифт останавливается. С влажным чмоканьем расходятся двери-створки.

Неприятное ощущение давящего чужого взгляда.

— Заходи, человек. — Насмешливый голос. (Голос? Откуда?! Никого нет!) — Прокачу.

Лифт ждет. Двери не закрываются. Полминуты. Минута.

Этого не может быть! Не должно быть!

Отшатываюсь, бегу по лестнице. Сзади, выстрелом в спину, доносится глухой смешок.

Ах, хозяин, ох, хозяин, умилялась память. Хочешь примерить этот давно забытый случай еще раз? Да, ты не боишься ездить в лифте, просто опасаешься. Но что скажешь насчет прогулки вдоль трамвайных путей? Помнишь, возвращался домой ночью? В кармане — жалкая десятка, на «мотор» не хватает: нужен хотя бы полтинник. Топать по дороге — целый час, если через пустырь — минут сорок. Решил срезать?