Страница 28 из 34
Он тут же направился к платяному шкафу и вытащил синий костюм. «А где серый?» — «Обменяла».
Она вложила в это слово все пренебрежение к нему и показала на военную форму. Он уставился на Лену. И она заметила по его лицу, что он борется с собой, решая, как ему повести себя, поскольку то, что он сейчас скажет, предрешит его судьбу, и он не был уверен, стоит ли ему устроить скандал или просто сказать то, что в ту пору, видимо, говорили многие: «Пока я там делал все, чтобы не протянуть ноги, ты разлеживала тут в постели и развлекалась с другим». Однако, судя по всему, он быстро сообразил, что именно этого говорить не следует. Ведь она могла бы ответить: «А где ты ошивался все это время?» Что же касается его слов насчет «протянуть ноги», она тут же расхохоталась бы прямо ему в лицо.
— Знаешь, в тот момент я даже не разволновалась, — сказала фрау Брюкер и тихонько взяла со стола вязанье. — Гари потрогал значок с гербом Нарвика, потом значок конника, хотел что-то сказать, какую-нибудь глупую шутку, и я решила, что, если он только скажет такое, я, недолго думая, вытолкаю его взашей отсюда.
Он посмотрел на нее и заметил, что ее нижняя губа уже не такая пухлая и что она тоже вроде как оценивает его, а ее многозначительный взгляд говорил: ну, давай выкладывай и уж тогда получишь сполна.
«Ладно, — сказал он, — мы квиты».
«Квиты» — это хорошо, вот только недостает добрых двенадцати лет и по меньшей мере сотни мужчин. Но она заставила себя промолчать.
Спустя месяц из плена вернулся прежний заведующий столовой. Фрёлих вызвал к себе Лену Брюкер. Он сидел за письменным столом. «Отныне вы здесь лишняя, — сказал он, — не так ли?» — «Но я могла бы работать в отделе обслуживания». На что Фрёлих, осклабившись, ответил: «Там и без вас хватает рук, чтобы вытащить тележку из дерьма».
Так Лена Брюкер оказалась дома, теперь она занималась готовкой еды, чистила, драила и вспоминала Бремера, который тут убирался, все мыл и время от времени — как теперь она — подходил к окну и смотрел вниз на улицу. Правда, в отличие от него Лена могла в любое время спуститься вниз, и все же она чувствовала себя, как в клетке. Совсем недавно она возглавляла столовую, постоянно была на людях; прекрасное было время: звонила по телефону и все устраивала. Работники из рыбного павильона говорили: «Привет, фрау Брюкер, сегодня у нас есть четыре ящика пикши»; владелец мясной лавки, торгующей несортовым мясом, объяснял: «Сегодня ничего нет, пришлось все отдать столовой Управления полиции, но завтра опять будете вы. Как ваши дела?» Звонил мужчина из закупочной кооперации: «Сегодня у меня есть салат, отличная еда для ваших канцелярских жеребцов». И гадко смеялся. А теперь она сидела дома, ухаживала за внуком Хайнцем, которого Эдит, ее дочь, привезла из Ганновера, без отца. Все чаще, в особенности к вечеру, когда все вычищено, закуплено, приведено в порядок, ей вдруг казалось, что она задыхается. Временами ее взгляд останавливался на кухонном полу, там, где размещался их матрасный плот, на котором они дрейфовали, обнаженные, и рассказывали друг другу о себе, то есть она рассказывала ему о себе.
— Это было настоящее счастье, — сказана фрау Брюкер и посмотрела невидящими глазами немного поверх меня.
Из коридора донеслось слабое поскрипывание. Это было кресло-каталка Людемана. Послышались голоса. Остановился лифт. Раздалось слабое покашливание.
— На какое-то время я заменила одного другим, по крайней мере, мысленно. Надо было лишь закрыть глаза. Ничего, сойдет, но только на какое-то время. Постепенно забудется. И тогда, тоже постепенно, он превратится в того, кто теперь лежит на тебе. Ты слышишь его запах, ощущаешь его, но он не идет ни в какое сравнение с тем, даже если крепко зажмурить глаза.
Гари всю неделю разъезжал на своем грузовике. Он работал на английскую военную администрацию. Перевозил токарные станки и другое заводское оборудование. «Томми» демонтировали его и переправляли в Англию. Иногда возил продовольствие. В пятницу вечером он возвращался домой с целой сумкой грязного белья. Но всегда с продуктами.
Он ложился в кровать и спал мертвецким сном, даже не храпел и почти не шевелился. В субботу Гари сидел на диване, небритый, положив ноги на кресло, пил пиво и листал журнал. Ближе к вечеру куда-то собирался, тщательно брился, припудривал лицо, подводил седеющие брови, красил в парикмахерской ресницы и действительно выглядел, как Гари Купер, с ярко-синими глазами, но уже с отечными щеками, теперь ее Гари больше походил на алкоголика. Он надевал сшитую на заказ рубашку и костюм, лицемерно осведомлялся, не хочет ли она пойти вместе с ним, после ее отказа доставал из кармана брюк расческу, исполнял на ней «Прощай, моя любовь» и шел в один из баров, где играли в карты и пили, где сидели америкосы и «томми» с какими-то деревенскими простушками, которые пытались своими прелестями заловить в расставленные сети большое счастье. Хотели вырваться из голодного существования, развалин, холода. Мечтой всех была Калифорния или восточное побережье, а на худой конец — Ливерпуль.
Ночью он приходил домой, от него несло водкой, пивом и куревом, иногда его рука, словно паук, забиралась под одеяло и пробегала вверх по ноге, заставляя Лену всякий раз вздрагивать во сне и вскакивать в испуге. Наверно, считал, что должен сделать ей что-то приятное. Однако прыг — и сразу конец! После этого всякий раз оставалось ощущение, будто в животе у тебя ледяной камень.
Спустя три месяца она нашла отговорку, сказав, что у нее появился какой-то грибок. Когда-то, лет десять тому назад, с ней случалось такое, оба начинали чесаться, если спали друг с другом. Больше рука не беспокоила ее. Теперь Лена Брюкер могла спокойно спать, если он не слишком громко храпел, что бывало только в субботнюю ночь. Чудно, правда ведь? Или же если приходил ночью пьяный и мочился на ночной столик.
А потом как-то вечером в пятницу, в начале ноября, он вернулся из поездки, как обычно, поставил сумку с грязным нижним бельем, выпил четыре бутылки пива и завалился спать.
В субботу он сидел в гостиной в шлепанцах и читал все тот же старый истрепанный журнал, где печатали всякую чушь, она получила его через шестые руки. Лена Брюкер замочила в цинковом корыте мужнино белье. Надо было еще все простирать руками. Она поставила в корыто стиральную доску и принялась тереть о нее кальсоны, в особенности то место, где к ткани прилип кусочек дерьма. Затем вытащила из мыльной пены еще одни штаны. Ими оказались дамские трусики. Белые маленькие трусики с тугими резинками, очень тугими, которые под слишком узкой юбочкой оставляли на ляжках следы в форме сердечка, что, как она знала, так нравилось Гари. Она выудила из большого бельевого чана свои трусы. Положила их рядом. До чего же ее были широкие, они походили на трусы с крыльями. Выпрыгни она из окна, эти крылья хлопали бы ее по ногам. Так она стояла, уставясь на свои руки, красные от горячей воды, со сморщенной кожей на пальцах. В этот момент ее позвал муж: «Принеси мне бутылку пива, холодного». Он требовал, чтобы она пошла в пивную на углу улицы и принесла холодного пива, потому что холодильника у нее тогда еще не было. Лена вытащила руки из корыта, подошла к кухонному столу, медленно вытянула ящичек, где лежали разные ножи для хлеба и мяса, затем резким движением задвинула его. Потом позвала мужа: «Иди открой дверь, Гари, кажется, стучат». Он никакого стука не слышал, однако направился к двери. На лестничной клетке было темно. Гари включил свет. И в то мгновение, когда он перевесился через перила, глядя вниз, она захлопнула дверь. Он стоял на площадке и непрерывно звонил, стучал, дубасил в дверь и даже колошматил ее ногами. Он буйствовал. Она стояла, изнутри прислонившись к двери. Неожиданно в прорези ящика для писем появилась его ладонь. Словно щупальца спрута шевелились пальцы, пытаясь ухватиться за щеколду. Она громко закричала. На лестничной клетке раздались голоса. Она узнала голос Клаусена. «Эй, вы там, наверху, потише!» — крикнул он снизу. А поскольку ее муж не унимался, Клаусен стал подниматься по лестнице, она слышала его тяжелые шаги, это был крупный мужчина, ни дать ни взять — платяной шкаф, он мог согнуть пополам пятимарковую монету.