Страница 22 из 82
Наконец болота остались позади, и маленький караван вышел на сухой лесистый косогор. Тропа объявилась снова. Хоть и не бог весть какая торная, но отчетливо заметная, она, петляя, уходила в глубь леса.
Серые, поросшие белесым мхом стволы лиственниц сначала так тесно сжимали тропу, что вьюки на каждом шагу бились о деревья. Потом лес стал редеть, расступаться, и впереди в просветах мелькнула водная гладь.
Немного спустя лошади, ускоряя шаг, ступили на травянистый берег небольшого озера.
Митрофан Данилович остановил коня и, когда Зверев поравнялся с ним, сказал:
– Ну вот, отсюда, считай, и начинается Золотая тайга. Дальше я, однако, не пойду. Тут уж не собьетесь, тропа одна…
Митрофан Данилович и Зверев спешились, закурили. Молчаливый, нахохленный Очир отъехал в сторону и остановился, внимательно озираясь и оттого еще более становясь похожим на какую–то мудрую старую птицу.
Золотая тайга… Со странным, смешанным чувством всматривался в окружающее молодой инженер. Озеро, неподвижное, словно века назад уснувшее в своих зеленых берегах. Оцепенелый лес вокруг, поразительно тихий, весь какой–то вымерший. И тоже неподвижный душный воздух, пропитанный смоляной и хвойной горечью. Даже кипенно–белые облака, казалось, не отражаются в зеркальной глади озера, а навсегда застыли где–то в его глубинах, как мухи в толще янтаря. И невысокий горный отрог на той стороне озера представился вдруг не просто отрогом, а первой ступенькой лестницы, ведущей в знаменитую горную страну. Отрог полукругом охватывал озеро и над дальним его концом внезапно срывался отвесной стеной, будто здесь его кто–то стесал ударом гигантского топора. И над верхним обрезом стены вырисовывался четко и зловеще высокий черный крест.
– Кто–то похоронен там, видно? — спросил Зверев, указывая туда глазами.
– Не, просто так стоит… Лет восемьдесят, а может, поболее…
– Так давно? И все еще стоит?
– А что ему сделается… Он ведь чугунный.
– Чугунный? — Зверев, прищурившись, еще раз внимательно посмотрел.— Кому же понадобилось тащить сюда такую тяжесть?
– Значит, понадобилось,— кратко обронил Митрофан Данилович и замолчал.
– Да точно ли он чугунный? — усомнился Зверев.— Может, деревянный все–таки?
– Чугунный, подходил я к нему,— Митрофан Данилович насупился, посипел трубкой и добавил:— Дело, вишь, такое было… обещанное, чтоб, значит, чугунный, не иначе.
– Обещанное? Кому?
– Известно кому…— сурово проговорил МитрофанДанилович, выбил трубку и снова наполнил ее крепким самосадом.
Зверев молчал, вопросительно глядя на него.
– Видно, от тебя не отвяжешься, господин хороший,— усмехнулся Митрофан Данилович, несколько раз затянулся и нехотя начал:— Дело получилось, сказывают, лет эдак восемьдесят назад. Приисков тогда в этой тайге, вишь, не было, а золотишко по ключам мало–мало промышляли беглые с Якутского острога или еще откуда — точно не знаю, врать не стану. Да и как промышляли — так, на ходу помоют и — дальше. Известно — беглый человек. И вот единожды шли откуда–то трое бродяг. Ну, шли–шли да и наткнулись на богатю–у–ущее золотишко. Да… Настарались они его порядочно и стали дальше пробираться до жилухи…
– Куда–куда? — не понял Зверев.
– До жилухи, говорю. Ну, до мест, где люди живут, значит… А харчишки–то у них кончились, все поели, пока шли да золотишко старались. Тайга, она, конешно, может и прокормить человека, да надо к ней сноровку иметь, а откуда она у беглого, сноровка? Пропитание он привык кайлой добывать… И аккурат вот здесь им самый край вышел — ложись и помирай. Остановились они на той горе,— тут Митрофан Данилович указал трубкой в сторону креста,— и решили: надо, мол, нам промеж собой бросить жребий и кого–то, значит, того… съесть.
– Что–о? Съесть?!
– Ага, — хладнокровно кивнул рассказчик.— И выпал жребий на одного, а тот и говорит,— а дело было под вечер,— говорит, значит: дайте, мол, братцы, до утра дожить, а там уж как бог рассудит. Да. Ну, те двое согласились. И то сказать: шутка ли такое дело на ночь вершить…
Летняя ночь, вишь, коротка в здешних местах, быстро пробежала. А на заре этот сердешный–то подошел к обрыву да и глянул вниз. Глянуть–то глянул, да весь затрясся — аккурат под обрывом ходит целое стадо сохатых, на травке пасется. Выбрал он тут камень побольше да, помолясь, и столкни вниз. Камень тот и пришиб насмерть одного сохатого. А беглый–то стал тут на колени и пообещал на этом самом месте поставить чугунный крест. После, как вышли они в жилуху да разбогател он с того золота, привез он зимой на санях этот крест и поставил, значит. С той поры он и стоит.
Митрофан Данилович умолк, и оба некоторое время смотрели на безмолвный и жутковатый памятник былого, словно сажей начертанный на небесной синеве.
– Ну, вертаться мне надо,— нарушил молчание Митрофан Данилович.— Засветло бы домой возвернуться… А на месте вы будете, значит, на пятый или шестой день. Пойдете сейчас этой тропкой и под вечер выйдете на Дутулур. Речка так зовется. Там тропа раздваивается: одна идет вниз, а вторая переходит на другой берег, вот ее–то вы и держитесь. А коли идти вниз, то выйдешь к Витиму, а там, уж, вдоль Витима, идет торная тропа. Раза в полтора дорога получается короче. Да ведь не зря сказано: прямо, мол, шесть, а кругом — четыре.
– Почему?
– Та дорога, господин хороший, не зря зовется Тропой смерти,— охотно объяснил Митрофан Данилович.— Это же прямо страсть, сколько там людишек загублено. И все из–за золота… Оно сказать, и при царе порядку тут было мало. А сейчас, вишь, переворот за переворотом, ну и не стало в тайге вовсе никакой власти. Время нынче такое — одно раздолье лихому человеку… Ну, прощевайте, счастливо вам добраться!
– До свиданья, Данилыч, большое тебе спасибо,— сказал Зверев, протягивая руку.
Митрофан Данилович кашлянул, стесненно подал широкую шершавую ладонь. Не торопясь сел в седло и, кивнув на прощанье, порысил обратно.
Зверев некоторое время провожал его взглядом, потом вскочил на коня и еще раз посмотрел на крест. Одинокое чугунное распятие показалось ему вдруг странным существом, которое, раскинув в отчаянии руки, пытается преградить собой путь в таинственную горную страну. В нем чудились мольба, предостережение, угроза…
С усилием отогнав прочь наваждение, Зверев оглянулся, махнул рукой Очиру и тронул коня.
До речки, о которой говорил хозяин заимки, добрались к концу дня. Без труда переправились, и тут лошади, наставив уши и всхрапывая, обратили морды к кустам, росшим под лесом чуть поодаль. Мгновенье спустя оттуда одним махом вынесся вооруженный всадник, подскакал и резко осадил коня. Быстро оглядев обоих, он дальше уже не спускал глаз со Зверева, и напрасно: правда, Очир хранил свой обычный вид пожилого мирного крестьянина–скотовода, но под зипуном серого шинельного сукна у него висел маузер, которым он владел с поразительным искусством.
– Здоровы были! — гаркнул всадник, блеснув веселыми белыми зубами.— Спирт есть? Могу обменять на золотишко!
– Милейший, ты ошибся,— сказал Зверев со снисходительной небрежностью гвардейского офицера,— Я горный инженер, а не спиртонос!
– А если я проверю? — разухабистым тоном продолжал всадник, подмигивая и кивая в сторону вьюков. Зверев усмехнулся.
– Ну что ж, попробуй, коль такой проворный.
– Говоришь, проворный? Оно и верно. Знаешь, кто я? Я — Бурундук, меня вся тайга знает!
Бурундук, видно, не был старателем. Ни один старатель не стал бы разъезжать по тайге на таком великолепном караковом жеребце, с кинжалом серебряной отделки и пятизарядной винтовкой. «Варнак этот отчаянный,— лихорадочно соображал Зверев.— Что оружие у нас есть, он, конечно, знает: никакой дурак в тайгу с голыми руками не поедет. И все же надо показать, что мы его не боимся».
Бурундук между тем вздернул морду своего жеребца, так что тот, пританцовывая, пошел боком, тесня зверевского коня.
Очир внешне равнодушно наблюдал за происходящим, однако зипун его, как успел отметить Зверев, был расстегнут.