Страница 21 из 82
Хозяин отстал и принялся за остывший чай. После ужина он снова засуетился, кликнул давешнюю старушку, которая подавала ужин, и велел ей постелить Звереву в горнице.
Оставшись один, Зверев лег не раздеваясь, сунул под подушку пистолет. Задумался. Со дня выезда из Верхнеудинска минуло более двух недель. Дорога, как и следовало ожидать, оказалась тяжкой. Выданное Забайкальским областным Горным Советом удостоверение с просьбой всячески содействовать горному инженеру Звереву «при требованиях его на станциях вне очереди почтовых, междудворных и обывательских лошадей» оказалось почти бесполезным. За лошадей, фураж и продукты приходилось платить втридорога. Деньги, взятые под отчет, таяли…
А сон все не шел, да и не стоило, пожалуй, засыпать.,. Жаль, приходится устраиваться врозь с Очиром — нет ничего легче, чем прикончить их по одному. Но горному инженеру не пристало спать во дворе… Хозяин подозрительный,— наверняка доверенный человек Жухлицкого. Иначе и быть не может: до революции здесь каждую зиму шли обозы из Читы и Харбина — везли продовольствие и снаряжение на прииски Жухлицкого и других промышленников помельче. Шли от зимовья до зимовья, а хоромы Митрофана Даниловича никак не походят на простое зимовье… «Хотя что подозрительного в этом Митрофане Даниловиче? — спросил себя Зверев.— Ну, недоверчив… Ну, выспрашивает обо всем… Разве в других местах было иначе?.. Впрочем, все это вздор, вздор. Главное — мы уже у границ Витимской горной страны»,— подумал молодой инженер сквозь неодолимо наваливающийся сон…
Устроив Зверева, Митрофан Данилович вышел в сени и, пройдя вглубь, отворил низенькую дверь. Сразу за ней была лестница, ведущая вниз. Митрофан Данилович спустился, привычно нащупал в темноте скобу.
В большой подвальной комнате царил полумрак, было тепло и сухо. В мигающем свете плошки бревенчатые стены отливали старой медью. Больше половины комнаты занимали туго набитые мешки, аккуратно сложенные от пола до потолка. Жирный сибирский кот, хранитель этого склада, спрыгнул при появлении хозяина с нар и с приветливым мурчаньем стал тереться о его ноги. Вслед за котом с нар поднялся здоровенный краснощекий детина и, позевывая, спросил:
– Ну, кто там приехал–то?
– Документов я у него не спрашивал,— буркнул Митрофан Данилович, присаживаясь к неопрятному столу, загроможденному корками хлеба, обглоданными костями и бутылками.— Говорит, горный инженер.
– Сказать что хошь можно,— резонно заметил детина.— Не из этих ли он?
– Не–е, не из товарищей,— хозяин задумчиво пожевал губами.— Конюха за один стол с собой не сажает… Опять же мундир на нем со светлыми пуговицами, фуражка с кокардой,— все чин чином.
– Мундир! — Детина хмыкнул и налил водки себе и хозяину.— Нарядить, паря, и бочку можно.
Сказав, детина заржал, хохотнул и Митрофан Данилович: дело с бочкой было и впрямь веселое. Лет десять назад детина этот был знаменитым на всю тайгу спиртоносом. За проворство и ловкость прозвали его Бурундуком. Горным исправником в ту пору служил Попрядухин, мздоимец и картежник; промышленники откладывали специальные суммы на «проигрыш» исправнику. Необыкновенно толстый, он ездил только в тарантасе, на санях или по крайности на волокуше; верхом не мог — любой конь выдыхался вконец, не пройдя под ним и версты. Увидев как–то похрапывающего в тарантасе исправника, отчаянный Бурундук надумал штуку, которая прогремела потом по всей Золотой тайге. Он погрузил в сани бочку спирта, накрыл сверху медвежьей шубой и лихо двинул в тайгу. Под вечер Бурундука, закутанного до глаз башлыком, остановили казаки.
– Кого везешь?
– Господина исправника. Выпимши они, спят, не велели будить до самой станции.
Казаки заглянули в сани и, увидев дородное чрево, накрытое шубой, преисполнились почтительностью.
– С богом, ямщичок, да гляди вези аккуратно!
– Известно. Небось понимаем, кого везем! — И Бурундук хлестнул лошадей.
Удача привела Бурундука в такой восторг, что, добравшись до приисков, он принялся угощать старателей в долг, а то и просто за так. Два–три прииска не работали больше недели — все золотнишники пьянствовали беспробудно. Бочку без труда осилили до дна, а по тайге покатилась молва об очередной проделке лихого Бурундука…
Насмеявшись вдоволь, Бурундук хлебнул остывшего чаю и покосился на Митрофана Даниловича.
– А может, того… кончить его, а?
Митрофан Данилович поскреб затылок.
– Оно, конечно, дело нехитрое, да как знать: вдруг он Аркадь Борисычу полезный человек. Хозяин–то потом с нас головы поснимает.
– Да ить сказано же: товарищей в тайгу не пропускать!
– Эх, Семка, Семка, душегуб ты был, душегубом и остался.
– Не скажи! — обиделся Бурундук.— Золотишко у фазанов отбирал, а чтоб грех на душу брать…
– А в позапрошлом году кто пятерых китайцев косами связал спина к спине и бросил в тайге? Ить если б не я, с голоду б перемерли.
– А они наших мало перерезали? — загорячился Бурундук.— Спиридона Козулина, Николу Босого? Моему братану Гришке в спину кайлу загнали, а? Ить фунтовый же самородок был при нем, при Гришке–то! — завопил вдруг Бурундук.
– Э, паря, это еще неизвестно, кто кого в тайге режет. Может, свои же. У наших–то тоже не заржавеет.
– Ладно, не о том речь,— Бурундук выпил водку, занюхал корочкой.— С анжинером что будем делать?
– Пусть, однако, едет паря, а?
– Пусть, пусть…— детина недовольно засопел.— А вдруг он, глядишь, из товарищей? Они ить с хозяина–то за многое могут спросить.
– То не наша печаль.
– Не наша… Тот–то и оно, что наша. Шибко–то не храбрись,— остерег Бурундук.— Приедут к тебе: чьи мешки с крупчаткой прячешь? Жухлицкого? Ну, тогда полезай, господин хороший, в кутузку. Вот ить оно как.
– Не пужай… Я человек маленький, мне бояться нечего.
– Как же! Грехов и за тобой немало водится.
– Ну и пусть,— сумрачно сказал Митрофан Данилович, поглаживая кота.— Раньше, по молодости, еще ничего было, а сейчас как подумаю: господи боже, сколько зла хозяин людям сотворил. И мы вместе с ним.
– Вот и помалкивай да за хозяина держись.
– А бог?
– Что — бог?
– Он–то все видит.
– Коль уж так, то бог нам же и поможет,— успокоил Бурундук.— Товарищи, они, слышно, безбожники.
– Быть того не может. Уж коли бог не за них, как они всю Россию–то подняли, а?
– Божьим попущением,— ухмыльнулся Бурундук.
– Ты язык–то поганый прикуси,— сурово сказал Митрофан Данилович.— А насчет кутузки… так я скажу: коль накажут — пусть. Пострадаю. Во искупление.
– Страдалец! — Бурундук фыркнул.— Станешь ты страдать, как же! Вон кота своего и то на жалованье посадил.
Митрофан Данилович, не найдя что сказать на это, только крякнул и потянулся к бутылке.
– Во, давно бы так,— одобрил Бурундук, скаля зубы.
Бурундук сказал сущую правду. Митрофан Данилович, мужик прижимистый и хитрейший, держал как бы перевалочный склад и состоял у Жухлицкого на жалованье. Рассудив, что хозяин ни в жизнь сюда не заглядывал и вряд ли когда заглянет, он и кота записал сторожем под именем Василия Муркина, глухонемого–де племянника. Коту были положены жалованье и хозяйские харчи. Если разобраться, то кот свое отрабатывал честно,— не будь его, немало крупчатки и другого добра было бы попорчено мышами.
Выпили. Митрофан Данилович закряхтел, помотал головой.
– Грехи… А хозяину так и скажи, что никакие, мол, китайцы тут не проходили.
– Ладно, скажу… А анжинера твоего я все одно пощупаю где–нибудь по дороге.
Тронулись с заимки, едва встало солнце. На этой части пути их вел Митрофан Данилович. И надо сказать, без него нечего было и думать идти дальше. Почти незаметная тропа шла по бесконечным моховым косогорам, петляла по лязгающим каменным россыпям, поднималась на безлесные перевалы, где не стихал пронизывающий ветер, и снова устремлялась вниз. Особенную опасность представляли обширные, неизвестно откуда и куда протянувшиеся болота, утыканные кривыми полумертвыми деревцами. Тропа здесь исчезала начисто. Шли по колено в чавкающей гнилой жиже, и только замшелые гати, проложенные, должно быть, в наиболее гиблых местах, указывали, что хозяин заимки не сбился с тропы.