Порочные привычки мужа

Аурелия смотрела, как слезы капают на письмо, размазывая чернила. На какой-то миг она вдруг почувствовала мрачное удовлетворение от мысли, что ее слезы уничтожат написанные слова, заставят их исчезнуть, как исчез из ее жизни муж. Он поступил так, как хотел, и согласился с последствиями для самого себя, однако он не задумался о том, как его выбор повлияет на его близких. Но тут, же резким движением положила письмо на круглый столик, стоявший рядом.

Аурелия встала и заметалась по мягко освещенной комнате, обхватив себя руками по лицу ее текли слезы, но теперь это были слезы гнева. Патриотизм — это прекрасно, особенно в военное время. Она примирилась бы, если бы Фредерик погиб в сражении. Но такое… такое принять слишком трудно. А если бы он не погиб? Что бы случилось тогда? Он бы спокойно вернулся к ней, когда война закончится? Появился бы на пороге, сияя от счастья? А потом… опять отправился бы на поиски приключений?

Это было слишком абсурдно! И слишком оскорбительно думать, что ее обманывали так жестоко!?

Какой же властью над Фредериком обладал этот человек, этот Гревилл Фолконер, если сумел убедить его поступить так… Должна же быть какая-то причина, по которой Фредерик столь покорно пошел на бойню. Может быть, Фолконер шантажировал его… например, узнав о каком-нибудь постыдном поступке? Или подкупил его?.. Нет, нет, это невообразимо! Аурелия оперлась рукой о каминную полку и уставилась вниз, в огонь, словно надеялась, что ответ появится в пляшущих языках пламени. И, наконец, она медленно начала признавать, что Фредерик уже все объяснил, каким бы невероятным ей это ни казалось. Гревилл Фолконер посеял свое зерно в плодородную почву. Вероятно, он умел распознавать таких людей, и он увидел во Фредерике потенциальные возможности. Он увидел то, чего не заметил никто другой… то, чего Аурелия и сейчас не могла разглядеть, вспоминая мужчину, бывшего ее мужем. Вероятно также, что этот самый Гревилл Фолконер обладает даром убеждения.

В красно-рыжих, по краям подернутых синим, языках пламени словно возникло его лицо, и искренний взгляд темно-серых глаз из-под густых черных ресниц снова заворожил Аурелию. В его лице, как и в фигуре, нет ничего банального, и его не так-то легко забыть. Кроме того, во всем его облике ощущалась мощная энергетика. Аурелия ни за что не призналась бы, что он подавлял ее на ее же собственной территории, и она, вне всякого сомнения, послушно следовала его сценарию. Может быть, и Фредерик чувствовал то же самое, когда полковник вербовал его?

Аурелия вспомнила его последние слова. Она сказала, что больше не захочет его видеть, а он ответил: «Надеюсь, мэм, вы еще передумаете».

И что все это означает? Он сказал, что вернется утром. Аурелия не обязана принимать тех, кого не хочет видеть. Она может просто не впустить его.

Но если она это сделает, то лишит себя возможности понять Фредерика… понять то, что заставило его пойти на такое исключительное самопожертвование.

Аурелия взяла письмо мужа со столика, аккуратно сложила его и заперла в шкатулке с драгоценностями. Она не сомневалась, что в нем заключены тайны, которые она еще не разгадала. Она чувствовала себя более одинокой, чем когда-либо раньше… И ей не с кем было разделить это двойное горе: повторную утрату мужа и утрату своей веры в него и в жизнь, которую они вели вместе.

Глава 3

На следующий день, в шесть утра, Гревилл в одиночестве ехал верхом по парку. Там не было никого, кроме нескольких садовников, бродивших среди кустов, поэтому он, спокойно отпустив поводья, скакал на арендованном коне по широкой, посыпанной песком дорожке, которая тянулась по кругу параллельно замощенной дороге для карет.

Весь предыдущий вечер он провел, возобновляя свое членство в клубах в районе Сент-Джеймс. Оказалось, что совсем нетрудно сообщить имеющим право голоса членам клубов «Уайте» и «Уотьерс» о своем возвращении в город и дать им понять, что он намерен в обозримом будущем показываться в этих клубах. Когда-то его приняли в них, как совсем зеленого новичка, только, что окончившего Оксфорд. Никто не задавал вопросов о его длительном отсутствии в городе в военные годы. Он стал полковником, и в этом качестве его так же охотно принимали в обществе, как и в юные годы. Однако вечер оказался долгим и обошелся ему очень дорого. Конечно, он умел играть в вист, но никогда не увлекался азартными играми, и эта неопытность была очень заметна. Прошлым вечером Гревилл проиграл крупную сумму, но, показавшись один раз за игровым столом, в будущем сможет избегать серьезных игр, не привлекая к себе особого внимания.

Далее ему требовалось найти подходящую квартиру и на модный манер завести конюшню. Гревилл вернул на место прянувшего в сторону коня и тяжело вздохнул. У наемных лошадей, не имеющих постоянного хозяина, появляются дурные привычки. Ему непременно нужен собственный конь для выезда. И экипаж. Скажем, двухколесными, с парой лошадей. Конечно, не породистых животных чистых кровей с аукциона «Таттерсоллз», это ни к чему, но таких, с которыми прилично показаться на прогулке в парке. Гревилл не стремился влиться в спортивный мир лондонских франтов. Его тайные боевые навыки сильно отличались от честного бокса или фехтования. Но в поединке, имеющем значение, он отлично мог себя проявить. Полковник насмешливо скривил губы. Из всех заданий, которые мог ему дать Саймон, это было наименее приемлемым.

Через час, когда в парке начали появляться первые наездники, демонстрируя после распутной ночи свою удаль, Гревилл отправился назад на Брук-стрит. Грум, одетый в ливрею, перехватил у него поводья, а Гревилл вошел в дом, где с ним поздоровался дворецкий, напустивший на себя многозначительный вид.

— Сэр Гревилл, ее милость ждет вас в столовой, — объявил он напыщенным голосом. — Она ждет уже больше получаса, — добавил он с явным неодобрением.

— Что беспокоит ее милость, Сеймур? Обычно она не выходит из своей комнаты до полудня, — заметил Гревилл, протянув тому хлыст, снял шляпу и стянул с рук перчатки.

— Леди Бротон ничего не беспокоит, — заявил дворецкий, взяв вещи полковника и передав их проходившему мимо лакею. — Насколько я понимаю, она просто хочет поговорить с вами. Завтрак будет подан тотчас же.

— Гревилл, дорогой мой племянник, хорошо ли покатался? — засияла ему навстречу тетя Агата, когда он вошел в столовую. В юности она была очень красива, и хотя красота ее несколько увяла, леди Бротон все же была хороша собой. Она сидела, закутавшись в индийские шелка и спрятав волосы под внушительным тюрбаном, и обмакивала гренки в чашку с чаем.

— Очень хорошо, мэм, — ответил он, садясь напротив. — Вы сегодня встали ни свет ни заря. — Он улыбнулся и вопросительно вскинул бровь.

— Конечно, я бы предпочла выпить чаю в постели, но мне нужно поговорить с тобой, Гревилл, и я побоялась разминуться с тобой. — Тетя Агата промокнула губы салфеткой. — Ты такой энергичный! Ни минутки не посидишь спокойно.

Гревилл негромко рассмеялся.

— Я всегда к вашим услугам, тетя Агата. Только скажите.

Она, прищурившись, посмотрела на него.

— Если я поверю в это, племянник, значит, я такая же слепая, как и твоя бедная мать… да покоится она с миром, — благочестиво добавила тетушка.

Гревилл не успел ничего ответить — в комнату вошли два лакея с блюдами, накрытыми крышками, и кружкой эля.

— Почки в остром соусе, сэр, и жареная форель, — объявил один из них, снимая крышки с блюд. Второй поставил у локтя Гревилла кружку. — Повар также говорит, что есть яйца вкрутую и бараньи отбивные, если желаете.

— С удовольствием, — с воодушевлением ответил Гревилл.

— В таком случае я сейчас принесу яйца и отбивные, сэр. Лакеи вышли, а Гревилл сделал большой глоток эля и обратился к тетушке:

— Ну, мэм, что за срочность заставила вас так рано покинуть постель? — Он поднес ко рту вилку с кусочком форели.

Прежде чем ответить, тетя Агата обмакнула в чай еще один гренок.