Порочные привычки мужа

— Если требуется.

— Мы подозреваем, что испанцы пытаются внедриться в самое сердце нашей разведывательной службы. А этого мы допустить не можем. — Саймон усмехнулся.

Гревилл согласно кивнул:

— И что, нам уже известно, как испанцы собираются это сделать?

Саймон кивнул.

— Мы полагаем, что они попытаются проникнуть через высшие круги общества… ты знаешь, как это происходит — гранд в изгнании, обнищавший аристократ, которого преследуют французы…

— А на самом деле они на жалованье у французов? Саймон снова кивнул.

— Поэтому мы хотим, чтобы ты какое-то время прекратил быть Аспидом и поработал под своим собственным именем. Ты должен на некоторое время осесть в Лондоне, смешаться с аристократами из высшего общества, стать завсегдатаем клубов на Сент-Джеймс, иногда появляться при дворе…

— Я не уверен, что готов к роли штатного плясуна, — сказал Гревилл, скривив губы. — У меня нет времени на всю эту светскую чепуху, Саймон, и ты это знаешь. Скорее я чувствую себя как дома в переулках на задворках города и в тавернах в обществе партизан и мужчин, вооруженных кинжалами. Саймон расхохотался.

— Я знаю… я знаю, друг мой. Но ты можешь сыграть и эту роль… Только не ошибись — это вовсе не синекура. Испанцы очень хитры и опасны. Тебе потребуется все твое мастерство, Гревилл, чтобы все время опережать их на шаг.

Гревилл ограничился тем, что многозначительно вскинул брови.

Саймон продолжал:

— Если у тебя нет нужных светских связей в городе, мы попросим помочь Гарри Бонема. Он вхож в любой светский круг, хотя мне кажется, что вся эта мишура и чепуха раздражает его так же, как тебя. Кроме того, он вхож в политические и дипломатические круги. Пусть он представит тебя влиятельным людям, а уж все остальное будет зависеть от тебя.

Гревилл слегка наклонил голову, соглашаясь.

— Вот и хорошо. — Саймон Грант обогнул стол и пожал полковнику руку. — Где ты остановился?

— У моей досточтимой тетушки Агаты на Брук-стрит. Я всегда у нее останавливаюсь, бывая в городе, но поскольку мне придется прожить в Лондоне долго, придется искать другое жилье.

— Дай знать, когда обоснуешься, и я поговорю с Бонемом.

— Да, — согласился Гревилл.

Взяв шляпу, перчатки и трость, он повернулся к выходу, но задержался, положив руку на дверную ручку.

— Насколько мне известно, департамент задолжал Фарнему приличную сумму денег, так?

— Верно, — согласился Саймон, вопросительно взглянув на Гревилла. — И у него осталась вдова. Мы с радостью выплатим все ей, если есть способ сделать это, не сообщая, откуда деньги.

Гревилл сделал неопределенный жест, могущий означать все, что угодно.

— Я этим займусь. — Приподнял, прощаясь, руку и вышел из кабинета.

На улице уже стемнело. Он подозвал кеб и отправился на Брук-стрит.

Тетя Агата, вдовствующая леди Бротон, была сестрой его покойной матери. У нее имелось значительное состояние, она любила, чтобы все шло по заведенным ею порядкам, но в остальном была доброй душой и всегда искренне радовалась племяннику, хотя и расстраивалась из-за его нежелания вращаться в светском обществе во время редких визитов в город. Гревилл знал, что тетя Агата будет счастлива, приютить племянника на весь светский сезон, но ему требовалось собственное жилье.

Он вошел в холл, кивком поблагодарив дворецкого, открывшего ему дверь, и сразу поднялся вверх по лестнице в собственную спальню — впечатляющую, хотя и несколько старомодную комнату. В камине пылал огонь, лампы уже горели, и Гревилл в полной мере мог оценить комфорт, которого был лишен, когда работал. Он подошел к окну и откинул штору. На улице горели газовые фонари, мимо проехала чья-то карета — видимо, ее владелец спешил на веселый светский раут, а то и вовсе собирался где-нибудь легкомысленно развлечься.

Это был не его мир — в той же степени, как и не мир Фредерика Фарнема. Но жена Фредерика, судя по всему, прекрасно в него вписывалась. Нет, не жена, напомнил он себе. Вдова.

Гревилл нахмурился, глядя на шипевший под окном желтый фонарь. Фредерик часто рассказывал про Аурелию… Элли, как он ее называл.

«Ты знаешь, Гревилл, я не думаю, что Элли в действительности осознает, на что она способна. Она обладает силой, о которой и не догадывается, потому что ей никогда не приходилось к ней прибегать».

Фредерик и Аурелия выросли вместе, их семьи были дружны, как это часто бывает с аристократическими семействами в одном графстве, и их брак подразумевался сам собой. Фредерик сумел распознать в своей жене то, чего не увидел больше никто. Сам он откликнулся на призыв своей страны, прекрасно понимая, что вряд ли сможет когда-нибудь снова вести нормальную жизнь, зная, что уже никогда не сумеет помочь жене раскрыть ее прирожденные способности.

Гревилл отпустил штору. В тот вечер Фредерик рассказал ему многое, понимая, что у него почти не осталось шансов снова встретиться с женой.

Как бы он себя чувствовал, если бы в его отсутствие этим шансом воспользовался другой мужчина?

Мысль поразила Гревилла. Он понимал, что она зародилась в самой глубине его сознания — там, где без специальных волевых усилий он привычно отрабатывал тактические приемы выполнения нового задания.

Если в Аурелии действительно скрываются те непознанные глубины, во что так верил ее муж, возможно, она захочет ему помочь… если он правильно это преподнесет. Разумеется, сегодня днем она ясно дала ему понять, что испытывает к нему сильную неприязнь, но тут нечему удивляться. Он только что сообщил ей, что она больше трех лет прожила во лжи, а мужчина, за которого она вышла замуж, оказался совсем не тем человеком, за кого она его принимала. Убить гонца было естественной реакцией еще в древности. Но первое впечатление можно и сгладить. Кроме того, как он только что подумал, у него имеется отличный стимул.

Гревилл понимал, что кавалер из него никакой. Он не умеет льстить и флиртовать. Разумеется, в интересах работы он может притвориться, кем угодно и сыграть любую роль, но все эти умения ему сейчас не помогут. В данном случае необходимо честное и прямое обращение к ее внутреннему «я», скрытому не только от других, но и от нее самой. Обращение, подкрепленное примером ее мужа и примером других аристократок, которые часто клали свои дипломатические и светские навыки, а нередко и состояния на алтарь служения стране. В этом предложении нет ничего из ряда вон выходящего. И это может сработать.

Аурелия сидела у камина в своей спальне. Открытое письмо лежало у нее на коленях. Она невидящим взором смотрела на пылающий в камине огонь. В доме стояла тишина Моркомб с женой и невесткой ушли в свои комнаты, а все остальные давно спали — Фрэнни в детской, Дейзи в соседней маленькой комнатке, приоткрыв дверь на случай, если девочка ночью проснется.

Аурелия снова взяла в руки письмо. Она прочитала его уже трижды, и хотя ей казалось, что она уже выучила его наизусть, оно все равно представлялось полной бессмыслицей. О, понять слова было легко — но не мужчину, их написавшего. Этот Фредерик Фарнем был совсем не тем человеком, за которого она когда-то вышла замуж и от которого родила ребенка. Аурелия вспоминала, каким счастливым он был, когда родилась Фрэнни, как метался по коридору, пока его жена всю ту бесконечную ночь мучилась родами. Она снова увидела Фредерика, взявшего на руки свою новорожденную дочь — глаза его наполнились слезами, и он с благоговением и восторгом смотрел на сверток в своих руках. Тот мужчина наверняка не мог отказаться от всего этого, не мог, ни разу не задумавшись, отмахнуться от жены и дочери.

«Моя дорогая, ненаглядная Элли, если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых. Я написал его много месяцев назад, сразу после того, как стало понятно, что у меня очень мало шансов выжить — чтобы не сказать больше. Мне очень трудно объяснить тебе, как я решил делать то, что делаю. Но еще труднее сказать, как мне жаль причинять тебе боль, которую, я знаю, я тебе причинил. Поверь мне, любовь моя, мне больно думать, что я тебя так сильно ранил, но я никак не могу смягчить это. Я знаю, что ты рассердишься, и в этом нахожу хоть какое-то утешение. Легче вынести твой гнев, чем боль. Пожалуйста, попробуй понять. Попытайся понять патриотический позыв, заставляющий человека сражаться за свою страну. Бонапарта необходимо остановить, пока он не колонизировал весь континент. И этим он не удовлетворится. Он уже нацелился на Индию и торговые пути, и кажется, что только Англия может твердо противостоять ему среди всех этих то и дело меняющихся альянсов. До тех пор, пока он не вторгся на остров, мы можем ему противостоять и победить его.

Вскоре после того, как я отправился вместе со Стивеном, чтобы присоединиться к флоту адмирала Нельсона, я встретился с полковником, сэром Гревиллом Фолконером. Он поднялся на борт нашего фрегата сразу за Гибралтаром. Эта встреча полностью изменила мою жизнь. Гревилл стал моим самым близким другом и коллегой. Он, если говорить напрямик, является мастером шпионажа, и он меня завербовал. Могу только сказать, что до его предложения я все время что-то искал, хотя сам не понимал, что именно. Я хотел избавиться от удушающей иерархии, от косности решений нашего военного флота. Я хотел сражаться, используя свой ум. Я хотел зарыться в землю, побеждать противника в его собственных окопах, и не искал при этом славы. Любовь моя ненаглядная, не знаю, как еще объяснить тебе, почему меня так потянуло к работе, которую предложил мне Гревилл. Безусловно, меня потянуло и к нему, и если ты с ним познакомишься, то поймешь почему. Надеюсь, что он выживет в том происшествии, что принесло гибель мне, — в том происшествии, из-за которого ты сейчас читаешь это письмо, Я знаю, что если он уцелеет, то обязательно тебя отыщет, как и обещал мне. Он тот единственный человек, которому я могу доверить доставку к тебе моей тайны. Тайны, любовь моя, которую ты должна ради меня сохранить. Не рассказывай никому об этом письме и о том, что ты теперь обо мне знаешь. Истинная сущность Гревилла Фолконера известна очень немногим, а если она станет общим достоянием, ему будет подписан смертный приговор — да и многим другим тоже. И сколько бы раз я это ни подчеркнул, все равно будет недостаточно, любимая моя. На карту поставлено слишком много жизней — жизней друзей, товарищей по работе, как бывших, так и нынешних, если правда об истинной сущности Гревилла и моей деятельности за последние три года станет известной другим. Он и сам тебе об этом скажет. Доверяй ему, Элли. Ты можешь доверить ему свою жизнь. Он будет оберегать тебя, раз я больше не могу этого делать. За последние годы я встретил многих женщин, сражавшихся бок о бок со своими мужчинами, отдавших свои жизни в борьбе против Бонапарта, использовавших свой ум ничуть не хуже мужчин. Право же, и моя жизнь оказалась неоднократно спасенной только благодаря быстроте мышления и дерзкой отваге этих женщин — женщин, доверившихся Гревиллу Фолконеру и не пожалевших об этом.

А еще, родная, я хочу сказать, что мне очень, очень жаль, что пришлось тебя обманывать. Могу только молиться, что однажды ты поймешь, что заставило меня поступить именно так. И прошу тебя, рассказывай обо мне Фрэнни только хорошее. Сердце мое болит при мысли, что я уже не увижу, как она растет и взрослеет. Но я сделал свой выбор и должен принять его последствия. Я добровольно отдаю жизнь за свою страну, хотя и не радуюсь этому. Впереди еще столько работы! Но я вынужден оставить ее другим. А тебе, Элли, я посылаю свою вечную любовь. Думай обо мне хорошо, когда будешь к этому готова.

Ф.Ф.»