Обвиняемый

Вражеские колонны надвигались. Но закаленный в боях полководец знал, как раззадорить своих генералов оскорблениями и издевательствами. Только тогда контратака окажется мгновенной, свирепой, непредсказуемой.

– Марго, из всех людей – кто лучше тебя знает всех этих несчастных мальчиков и девочек, просиживающих скамьи в наших аудиториях? Которых тщеславные родители запихивают в колледжи любой ценой? И они должны день за днем мучительно бороться со сном на лекциях. Осовело глядя на языкастого говоруна на кафедре. Не понимая ни слова из его высокоумной абракадабры. Лишенных нормальной юности, грезящих о поцелуях в ночном автомобиле. Униженных безнадежным состязанием с быстроумными сверстниками. Вот если бы стофунтового боксера выпустили на ринг против тяжеловеса – как бы мы возмутились! Потребовали бы немедленно прекратить избиение. Но студентов мы продолжаем уверять, что каждый из них – каждый! – способен запихнуть в голову нужную порцию абстрактной схоластики. Общество равных возможностей! А если не получается, значит, он сам виноват – недостаточно старался. И вот в жизнь выходят сотни тысяч заранее униженных людей. Какая подлость!

Профессор Скиллер так размахался руками, что чуть не вышиб у официантки поднос с салатами. Парочка за соседним столиком вынырнула из счастливого дурмана, смотрела на обделенного с состраданием.

– Грегори, не надо уговаривать меня. Ты знаешь, меня ты давно сумел накачать своим пессимизмом. Но для других то, что ты несешь, – это мракобесие на грани помешательства. Представь себе, что произойдет, если твои идеи каким-то чудом победят. Число поступающих в университеты сократится втрое. Ты первый останешься без работы.

– И поделом. И хорошо бы. Коммерция вместо учебы, торговля знаниями, дешевая распродажа – как я устал от всего этого. Мы предлагаем залежавшийся товар, качество которого потребитель сможет обнаружить лишь много лет спустя. Раз мы продаем, студент по праву чувствует себя покупателем. А покупатель, как известно, всегда прав. Отсюда эта их нарастающая наглость, эти ноги на столе, жвачка во рту, а при случае – и бить окна в аудиториях, и поджигать киоски, и переворачивать автомобили. Думаю, когда Христос явится второй раз, Он первым делом погонит бичом торгующих из университетов.

– Конечно, уволить пожизненного профессора просто за напечатанную статью им будет нелегко. Но сейчас есть много обходных способов. И конечно, аморальное поведение – самый простой и опробованный. Поэтому умоляю: держись от этой Деборы подальше. Да и от остальных тоже.

Почерневшая река за окном вышла из берегов, залила железнодорожную насыпь, потекла к вершинам холмов. Несколько звездочек над невидимой военной академией пытались выстроить поспешную световую оборону. Грегори вздохнул, поддел на вилку луковое колечко.

– Ты знаешь, что меня гнетет больше всего? Что год за годом у меня сужаются – как говорит отец Голды – поля любви. И не только любви к людям. В молодости так много вещей и дел мне нравилось в жизни кругом меня. А теперь – все меньше. Я ли старею, жизнь ли мельчает и подлеет… Мне противна красотка на экране, уговаривающая меня пожрать новый сорт индюшачьей колбасы. Противен врач, которому выгодно, чтобы я болел. Противен сосед, колотящий меня по ушам рэпом из приемника. Противен адвокат, добившийся оправдания убийцы. Противен жулик, присылающий мне поздравление с миллионным выигрышем. Противен политик, поливающий грязью другого политика. Поля любви всюду отступают перед полями презрения. Есть люди, которые умеют наслаждаться и презрением тоже. Но не я. Для меня презирать кого-то – всегда тоска.

Официантка принесла еду, украшенную розами из морковки, лилиями из огурца, тюльпанами из перцев. Опять быстротечность – съедобность? – красоты. Грегори осторожно отодвинул овощные цветы на край тарелки.

– Вторая атака – еще гнуснее, – сказала Марго. – И ты никогда не догадался бы – откуда. Вот, полюбуйся.

Она достала из портфеля и протянула ему сложенную вчетверо газету. Грегори разложил ее рядом с тарелкой, вгляделся, потряс головой. Чесночный соус капнул с застывшей в воздухе креветки на арабские буквы.

– Это же я! – воскликнул он. – Собственной персоной. А за плечом – переводчик, который работал с нашей делегацией в Египте.

– Тебя интересует подпись под фотографией?

– ?Профессор отрицания сомневается в существовании пирамид??

– Близко к этому.

– Нас было там человек пятнадцать. Почему выбрали именно меня?

– Потому что только ты позволил себе оскорбить мать переводчика, а заодно – и весь египетский народ.

Раздвоенная свечка сияла в выпуклых глазах Марго, манила надеждой на незаслуженный интимный праздник. Но лицо ее оставалось каменно-неподвижным, как у тех женщин-львиц, рядом с которыми они фотографировались всей туристской толпой полгода назад.

– Расскажите мне об этом ужасном человеке, – устало сказал профессор Скиллер.

Марго отложила вилку, начала читать перевод статьи. Грегори слушал ее рассеянно, продолжал жевать. Но вдруг грохнул кулаком по столу и выкрикнул:

– Клевета!

– Где именно?

– Там были другие американцы, они все слышали. Согласятся подтвердить. Сама-то ты веришь, что я мог назвать египтян варварами и дикарями?

– ?У нашего народа есть свои многовековые обычаи и традиции, – Марго вернулась к чтению перевода заметки. – Обряд обрезания, совершаемый над девочкой-подростком, – один из самых священных. Он уходит в глубь веков, так же как обрезание мальчиков – у иудеев. Назвать его?дикостью и варварством? мог только человек, неспособный уважать духовные ценности других народов?.

– Ну, вот скажи мне, ты – образованная, начитанная американка! – ты хоть знаешь, что они называют женским обрезанием? Нет? Так я тебе объясню. Они вырезают шести-семи-восьмилетней девочке клитор. Чтобы она не баловалась сама с собой по ночам, не мечтала о мальчиках. Какая-нибудь старуха в деревне прирабатывает этим ремеслом. Орудует обычным ножом. Или бритвой. Без наркоза, без дезинфекции. Прихватывает окружающие ткани, чтобы было наверняка. Половина подвергнувшихся обрезанию остаются искалеченными на всю жизнь. Каждое любовное соитие с мужем – для них мука и ужас.

На слове?клитор? голова Марго дернулась, как от выстрела. Треуголку полководца снесло пролетевшим ядром, пробитое знамя поникло, подзорная труба затуманилась слезами.

– Перестань, перестань, перестань! Прошу тебя. Если не хочешь, чтобы я упала лицом в свою лингвинью.

– Китайцы бинтовали девочкам ноги, чтобы ступни оставались маленькими и изящными. Какое-то африканское племя с детства насаживает своим женщинам на шею медные обручи – все выше и выше, – так что позвонки утрачивают связь друг с другом, вытянутая по-жирафьи шея не может держать голову. Да, таковы их понятия о неизбежной плате за красоту. И кто – какой бездушный расист – посмеет вмешиваться в это? Сейчас припоминаю, что я ведь ничего не осуждал! Я, наоборот, похвалил египетское правительство. Восславил его за то, что оно приняло закон, запрещающий женские обрезания.

– Вот-вот. Ты похвалил секулярное правительство, а их мусульманский Верховный суд тем временем объявил этот закон антиисламским. И потребовал его отмены. Переводчик сказал корреспонденту, что его мать в свое время сделала обрезание его сестре. Подпись под твоей фотографией гласит:?Американский профессор оскорбил мою мать?.

Они замолчали, вернулись к еде. Негромкий взволнованный Брубек слал им из бара смутные надежды, призывал не отчаиваться, взлетать над горестями земной юдоли. Парочка за соседним столиком расплатилась, переплела пальцы, двинулась к дверям, прижавшись друг к другу щеками.

– В конце концов, – сказал Грегори, – какой вред может мне причинить маленькая арабская газетка, издающаяся в Детройте? Даже если ее поддержат все фанатики, по которым плачут нильские крокодилы? Даже их Верховный суд, выползший из фараоновых гробниц?

– Тут-то и загвоздка, – печально сказала Марго. – Беда в том, что они нашли способ дотянуться до тебя.