Страница 4 из 11
ГЛУХОМАНЬ
После контузии стал я глохнуть…
Вокруг тишина. Понимаю сам.
И вдруг
ослепительный
грохот
Пойдет по рычащим басам.
И так секунд этак на пять,
С гулом, визгом и бряском.
(Я понимаю, что это память
О битве под Батайском.)
Но дальше в ушах шелестящий шум.
Он не зловещ. Он не угрюм.
Не бьет человека шоком.
Мне даже нравится легкий обман:
В ушах, как в раковине, океан
Шумит
отдаленным шорохом.
Так стоит ли жаловаться на шум?
Эх, глухота не горе…
Куда ни пойду — глубоко дышу:
Всюду со мной
Море.
БЕТХОВЕН
Когда уже глухой Бетховен
Спустился в свой осенний сад,
Он знал, что облака сипят,
А воздух звоном был подкован.
Но этот шум вообразимый
Его не интересовал.
Он жаждал звуков!
В лета, в зимы
Он эти шумы рисовал.
Но осень… О! Вот этот ранний
Свинцово-оловянный тон,
И медный тон, и деревянный,
Как меж фаготами тромбон.
Приметил тополя длинноту,
Забор, где в паузах колье.
Он в каждой краске видел ноту,
Он чуял, чувствовал ее.
Пылали клены-контрабасы…
Поверх пюпитров и голов
Он видел жаркие контрасты
Березовых колоколов.
Дубы запели, как древляне.
А сухостой? А мухомор?
И он унес в груди, в дыханье
Балладу «До-диез-минор».
ТАЙНА БЕТХОВЕНА
Нам говорят профессора: «В чем тайна
Бетховена? Откуда этот свет?
Что внес он после Моцарта и Гайдна
В искусстве симфонизма? —
И в ответ
Показывают пикколо, тромбон
И контрфагот. — Он эти инструменты
Отважно ввел в оркестр.
Этим он
И деревянный звук, и голос медный
В три форте поднял. Что за глубина!
Из океана волны эти льются!»
Вы ошибаетесь: Бетховена волна -
Из глубины Французской революции.
ПАГАНИНИ
Троглодиты стреляли из лука,
Хоронясь в дремучей траве.
А один среди вешнего луга
Вздумал
бренчать
на тетиве.
И на разных высотах струна
Отзывалась пока наугад,
И гуляла по ней стрела
Вверх и вниз, вперед и назад.
Так в культуре звучит и поныне
Древний лук, свиставший негромко.
И стреляет, ну хоть Паганини,
В людские сердца без промаха.
О МУЗЫКЕ, НО НЕ ТОЛЬКО
Когда объятый туманами Шуман
писал потрясающий свой «Карнавал»,
ему
по ходу темы
пришлось описывать маски.
Маска Шопена!
Шуман,
Растягивая пальцы на клавиатуре,
подобно змеиной пасти,
играет звездный ноктюрн,
в котором легко угадать
руку великого поляка.
Вот Паганини под маской!
Шуман за фортепьяно
дает ощущение скрипки
в изысканной
виртуозности
гениального
итальянца.
Но и в Шопене
и в Паганини
Шуман остался Шуманом.
Могучий массив основного звучанья
в глубинном подтексте
преодолевал
чудесное подражанье
поляку и итальянцу.
Но если иной тамбурмажор,
по клавишам барабаня,
берется
подражать
ноктюрнам и кампанеллам,
эти цитаты вмиг
нахлынивают океаном
и забивают бубен
несчастного джаз-бандиста.
Беркут, слетая с неба,
ввысь уносит барана,
но жадная ворона
запутывается
в его шерсти.
Когда великий Шуман
подсказывал свои ритмы
Чайковскому и Гуно,
Гуно
остался французом,
русским остался Чайковский.
Но горе лилипуту,
попавшему в паутину
звенящих золотом струн:
усваивая чужое,
становится он безродным,
безродным становится,
безликим.
ОДНАЖДЫ У ТЕЛЕВИЗОРА
В самый разгар симфонии — вдруг
У телевизора выпал звук.
Все так же сиял голубой экран,
В нем зрелище стало немым шумом.
Но, перейдя на беззвучную грань,
Оркестр вмиг заболел безумьем.
Дирижер прыгал, как шимпанзе,
Руками махал с идиотским видом;
Вон пианист истерику выдал,
Мчась по клавишному шоссе;
Дева из полотна Боттичелли
Арфу щипала во всю свою страсть;
Ростропович
ярился,
стремясь
Перерезать
горло
виолончели;
Тарелки, тарелки
одни на других
Зря хлопотали.
Флейтисты без шутки
Держали у рта немые гудки
и дули в них,
как
дураки!
Вихри волос. Напряженные мускулы.
Что за ужасная кутерьма…
Эй, скорее: стихов или музыки -
Мир без лирики сходит с ума.
ЖИЗНЬ
О, как обожал он жизнь!
В стихе завихрен, как в смерче,
Владел им особый джин:
Демон бессмертья.
Отлично демон служил!
(Не душу ль поэт ему продал?)
Поэт
огромно
жил:
Работал, работал, работал.
Как бык, работал… Как раб…
Как
четыре
негра…
Он строил воздушный корабль,
Каждая снасть из нерва.
Он каждое слово — на зуб,
Как проверяют червонец:
Они его правду несут,
Колоколами трезвонят.
Поэзии божество
Всходило из мощных прелюдий.
И мир услышал его,
Прислушались к песням люди.
Враги
давно
на дне.
А он все думал о смерти:
Возвыситься бы над ней
В граните, бронзе, меди!
Всю жизнь работал, как бык,
Всю жизнь ковал бессмертье.
Умер -
И стал велик.
А жизнь прошла — не заметил.