Страница 3 из 11
ТЯЖЕЛАЯ СЛУЖБА
Всем хочется счастья порою вешней…
А я одного прогнал.
Красные белки живут в скворешне
У моего окна.
Как весел их короткий полет
По шишкам непочатым!
А черный кот по стволу ползет,
Карабкается к бельчатам.
— Прочь! — я кричу ему. — Ах ты, палач!
Вон отсюда! Сейчас же!
Он спрыгнет, юркнет — и жалобный плач
Несется ко мне из чащи.
Хищный, страшный, с ежом на горбу,
Разбойник жалуется на судьбу.
Он плачет таким голоском убогим,
Что только молитве сродни…
Да, не хотел бы я в наши дни
Служить в этом мире богом.
МОЛИТВА
Народ!
Возьми хоть строчку на память.
Ни к чему мне тосты да спичи,
Не прошу я меня обрамить -
Я хочу быть всегда при тебе.
Как спички.
НАША ПАМЯТЬ — КИНЕМАТОГРАФ
Наша память — кинематограф,
Где стопудовая лента.
Тут, что ни пядь, иероглиф,
В котором таится легенда.
В этом кино не только
Видения в звуке и краске:
Здесь репье действительно колко,
Здесь пахнет болото ряской,
Здесь вкус тютюна, который
Смешан с медом в немалой доле,
А главное — все мы актеры,
Играющие главные роли:
Плачем собственными слезами,
Доходя в страданьях до края;
Мы целуем любимую сами,
Чарли Чаплину не доверяя;
А любимая, будь ей полвека,
Молода на нашем экране:
Седина совсем не помеха,
Годы прелесть ее не украли -
Снова девушке восемнадцать,
Чарованье в ее походке,
Мы опять начинаем слоняться
По Арбату, Тверской, Охотке…
Оттого-то не скучно, если
Вы один в предвечернем тумане.
Где бишь трубка? Садитесь в кресло.
Включите экран. Вниманье!
Вот вы маленький-маленький. Вот
Школяр, голова ежова;
Вот вытягиваетесь в большого,
И усы оттеняют рот.
Вы меняли морские карты,
Вы любили «козла забивать»…
Но надо уметь кое-что забывать,
Вырезать из памяти кадры:
Этот оттиск зубов на губах
От житья среди вихрей буйных,
Когда были мы храбры в боях
И трусливы в тылу на трибунах.
И такая брала тоска,
Такое к себе отвращенье…
Как же в памяти это таскать,
Чему нет и не будет прощенья?
Оно, как сверчок, в мозгу
Все сверлит, и сверлит, и гложет.
Ах, забудьте об этом, кто может!
А я…
Я не могу.
«Ни прошлого, ни будущего нет…»
Ни прошлого, ни будущего нет?
Есть только настоящее? И все же,
Пройдя немало буйных лет,
Прошедшее ты ощущаешь кожей.
Оно с тобой. Оно всегда с тобой.
Здесь даже детство не погасло.
Ты окружен невидимой толпой.
Оно и в нищете — твое богатство.
Все вымершие живы. Даже дед,
Которому давно за полтораста…
На этажерке тигр-людоед,
Буфет, протертый вяжущею пастой.
К тебе вернется первая любовь
Все в том же белом платье из фланели.
(Вы оба от дискуссий пламенели,
Но уж теперь ты ей не прекословь!)
Под старость сужено житье-бытье:
Планета — от Казани до Рязани,
Но трепетность твоих воспоминаний
Спасает одиночество твое.
И есть, представьте, у седовика
Грядущее! Оно в его идеях:
Когда весь быт не в звяканье копеек,
Он будущее видит сквозь века.
«Милый! Если тебе не можется…»
Милый! Если тебе неможется
И почему-то счастье не снится -
Возьми мою душу с терпкой кожицей,
Раскрой на любой странице.
Ты услышишь голос, которому неможется,
Словно видишь свое отраженье с моста:
Он всеми твоими богами божится
И горько над ними, как ты, смеется.
«УЖ НЕБО ОСЕНЬЮ ДЫШАЛО…»
Как швырялся я в молодости счастьем!
Мне радости давались без труда.
И это не случайно: был я мастер
По добыванью солнца изо льда.
Но не ценил я этого тогда.
Пустяк! Мне было море по колено.
Года неслись. Проносятся года -
Передо мною третье поколенье.
Еще во мне шаманствует колдун,
Но каждый выдох для меня — канун…
Уж я ценю душевный свой уют,
Поэмы не бросаю в переплавки.
Я, как домашняя хозяйка в лавке,
Беру от жизни все, что выдают.
1966
«Был у меня гвоздевый быт…»
Был у меня гвоздевый быт:
Бывал по шляпку я забит,
А то еще и так бывало:
Меня клещами отрывало.
Но, сокрушаясь о гвозде,
Я не был винтиком нигде.
ХУДОЖНИЦА
Тате С.
Твой вкус, вероятно, излишне тонок:
Попроще хотят. Поярче хотят.
И ты работаешь, гадкий утенок,
Среди вполне уютных утят.
Ты вся в изысках туманных теорий,
Лишь тот для тебя учитель, кто нов.
Как ищут в породе уран или торий,
В душе твоей поиск редчайших тонов.
Поиск редчайшего… Что ж. Хорошо.
Простят раритетам и муть и кривинку.
А я через это, дочка, прошел,
Ищу я в искусстве живую кровинку…
Но есть в тебе все-таки «искра божья»,
Она не позволит искать наобум:
Величие
эпохальных дум
Вплывает в черты твоего бездорожья.
И вот, горюя или грозя,
Видавшие подвиг и ужас смерти,
Совсем человеческие глаза
Глядят на твоем мольберте.
Теории остаются с тобой
(Тебя, дорогая, не переспоришь),
Но мир в ателье вступает толпой:
Натурщики — физик, шахтерка, сторож.
Те, что с виду обычны вполне,
Те, что на фото живут без эффекта,
Вспыхивают на твоем полотне
Призраком века.
И, глядя на пальцы твои любимые,
В силу твою поверя,
Угадываю уже лебединые
Перья.
1964