Високосный год: Повести

Они сделали на поляне привал, поели. Галина, сняв туфли, обнаружила мозоли на пятках. Пятки горели. Однако она ничего об этом не сказала и подобрала ноги под себя. «Ничего себе путешествие! Идти еще далеко…»

Штихель во весь рост растянулся на траве, заложив руки за голову, стал глядеть в небо. Верхушки сосен, окружавших поляну, качались от ветра. Казалось, они подметали облака. Александр опять начал разговор, и она почувствовала в его словах новую интонацию:

— Я вот путешествую по деревням, и, представьте, иногда приходит на память Блок, мой тезка, ваш кумир:

Да, твои мне песни ветровые… Как верно сказано, и с каким высоким чувством! Вам приходилось слышать такие песни? Нет? Так вот, представьте позднее лето. Где-нибудь в конце августа. Пустые поля, серые, холодные облака над ними, которые не льют, а только изредка неохотно сеют мелкий дождь. И перед тобой, возле битого копытами проселка, — наша северная деревенька в десяток-другой изб. Какая-нибудь удаленная колхозная бригада. Подходишь к ней, останавливаешься у крайней избы. Никого не видно. Только добродушная собачонка суетится, вертится вокруг себя, вылавливая блох… И лаять ей лень. Свистит ветер, и у стены пожелтевшие сухие травы шелестят. И какой-нибудь кусочек отставшей коры на прясле сухо трепещет и щелкает. И кругом простор, свобода…

И смешанные чувства овладевают тобой: грусть, одиночество и что-то знакомое, родное, волнующее.

А потом идешь полем в другую деревеньку, и опять в ушах поет ветер и сухие былинки треплет, и облака все бегут, бегут вдаль, надув свои латаные паруса…

Вот так и я слушаю иногда ветровые песни. В облике наших деревень — больших, людных, и маленьких, почти пустых, всегда живет что-то исконно русское, грустное и радостное. Грустное, вероятно, от одиночества, от того, что затеряны деревеньки в лесах, в полях, в глубине России, и радостное — от вечного ощущения красоты природы, ее чудодейственной, целительной силы. — Штихель перевернулся на живот, подпер подбородок кулаком. — Города нынче разрослись, понахватались цивилизации и культуры. Но и в деревне есть своя притягательная сила. Богатые ли, бедные ли деревеньки всегда имеют околицу, росстань… Окраину. А ветровые песни надо слушать только у околиц. Стоять, опершись о прясло, и слушать.

Галя долго молчала. Наконец она вздохнула и посмотрела на спутника благодарно и просветленно:

— Это вы очень хорошо сказали: ветровые песни надо слушать у околицы…

Штихелю захотелось протянуть руку, погладить ее волосы, щеки, приласкать. Но он удержался, сел, скрестив ноги, как дервиш. Он заметил, что у Гали из золотого клубка волос выскользнула шпилька. Он пошарил в траве, подобрал ее и осторожно воткнул обратно. Волосы девушки казались теплыми, живыми. Взгляды их встретились. Галя смежила веки, раскрыла их, и синева под ними стала холодноватой. Она быстро встала:

— Идемте, идемте скорее в эту Лебяжку! Там — ветровые песни, да?

— Да.

13

И они их услышали. На самой окраине, у маленькой старой избы с косящатыми оконцами. Была серая от непогод косая изгородь, и отставший кусочек коры, и метелки трав… Травы клонились под ветром, осыпая сухие семена, а язычок коры сухо трепетал, как стрекозиное крыло.

Лебяжка представляла собой небольшую деревеньку в десятка полтора домов, сбегавших по склону холма к озеру. С другой стороны озеро обступал полукругом дремучий ельник. Посреди озера был остров, чистый, гладкий и весь зелёный. На острове стояли стога сена, похожие на шеломы древних витязей.

— Красивые места, — сказала Галя.

Штихель посмотрел на нее как-то странно и улыбнулся сдержанно уголками губ.

У избенки маленькая старушка в полинявшем ситцевом платке проворно и чуть суетливо развешивала белье на жерди, укрепленной на высоте роста вдоль стены, как это водилось на Севере, где взять жердь легче, чем достать моток веревки.

— Здравствуйте, бабушка! — громко приветствовал ее Штихель.

— Здравствуйте-ко, — обернулась старушка.

— Нам бы потолковать с вами.

— Сейчас, — она расправила белье, вытерла влажные руки о фартук и подошла к ним: — А вы откуда?

— Из Петровки пришли.

Бабка махнула рукой:

— В Петровке таких нету. Знаю там всех. Вижу — нездешние.

— Приезжие, из области, — уточнила Галя.

Старушка вежливо кивнула:

— Из области? Так, так. За иконами аль за прялками?

— Да нет, просто так. Хотим познакомиться с Лебяжкой.

— Места тут у вас красивые, — Штихель говорил погромче, думая, что бабка плохо слышит.

— Местность-то красивая, верно. Только говори потише, не шибко кричи, я ведь не глухая. А икон у нас нету и прялок нету. У соседки Федосьи валялась одна на повети, дак приходил такой, вроде вас, только с бородой, да и унес. Федосье три рубля дал. Та чаю и сахару накупила и меня позвала чаевничать.

Старушка настороженно умолкла. Галя поинтересовалась:

— А что тут есть, бабуся? Магазин есть?

— Есть магазин, как не быть. И школа есть, и клуб.

— Чем торгуют в магазине?

— Дак он закрыт, магазин-то. Совсем заколочен.

— Почему?

— Мало покупателей, невыгодно продавца держать.

— А как же вас снабжают?

— Продукты раз в неделю привозят из Петровки. Хлеб, чай, сахар и еще кое-что. Иной раз автолавка придет, как дорога позволяет, а дорога не позволяет, дак и на лошадке привезут.

— Только раз в неделю?

— Только. На всю неделю и запасаемся. Да ты не удивляйся, золота голова, жителей-то всего ничего. Пересчитать по пальцам, дак одной руки хватит. И все старые, вроде меня.

— А школа?

— Школа закрыта. Детей-то нету. Мы уж давно отрожали, — старушка усмехнулась, поправила платок. — У нас внуки-то в городах живут. А здесь кого учить?

— Странно, — Галя посмотрела на Штихеля. Он опять улыбнулся сдержанно, и вид у него был скучный. — А клуб? — обратилась она к бабке.

— Клуб-то не совсем заколочен. Каждый месяц кино показывают. Уважили нас, старух. Мы ведь письмо в район писали, дак там распорядились нас обслуживать. В Петровку-то далеко идти, а ноги у нас худые. Передвижку привозит сам Чижов, катит фильму. Спасибо ему, хороший парень.

Галя теперь поняла, что Лебяжка оказалась вовсе не такой, какой она ее себе представляла. Услышав похвалу старушки по адресу Чижова, она подумала, что он тут вовсе не бездельничает.

Прошли в избу, выпили холодной водицы, посидели.

Старушка — звали ее Людмилой Осиповной, спросила, будут ли они ночевать. Сказали, что переночуют.

— Сейчас самовар поставлю, — сказала Людмила Осиповна. — Молоком бы угостить, да нету. Корову мне держать не по силам.

— Не беспокойтесь, — сказала Галя. — Самовар после. Мы пройдемся по улице. Тут, говорят, есть гора, с которой видно много озер?

— Гора-то есть, тут за деревней, недалеко. Вас бы проводить туда, да я не могу по горам-то… Вот Татьяна Авдеева бы проводила. Она тут у нас самая молодая, на ногу резвая. Ее изба сразу за магазином. Курортники-то сами лазят на гору. Знают, как идти. Многие тут выросли…

— Какие курортники? — спросила Галя.

— Ну те, кто летом по выходным дням из лесопункта да из Василькова приезжают отдохнуть, в озере рыбки половить. Они все с собой привозят — и вино, и закуску. Кто побогаче — те на «Жигулях», а победней — на «Запорожцах». Они и седня там у озера. Целый табор. Как цыгане бывалошние. Поглядите-ко с угора — все видно. Растелешатся, позагорают на солнышке — и в воду, как бобрята. А потом закусывают. Бывает, песни поют, а мы слушаем. Они почти все местные, только живут теперь в городском образе…

Галя уже перестала удивляться и только потихоньку вздыхала, скрывая от бабки свое разочарование.

— Скучновато вам тут жить? — поинтересовалась она.