Клятва киммерийца

Назвать их человеческим словом «дочери» язык бы не повернулся, почему-то казалось, они вышли из взрастившей их утробы уже такими, каковы были сейчас, и с тех пор не менялись, не росли, как все нормальные дети.

Линн, склонившись в низком поклоне перед мужем, затем представила Бриккриу чужака, на что варил р угрюмо кивнул, а старейшина оглядел его с ног до головы, и лишь после этого сделал ответный жест, пригласив разделить с ними трапезу.

Наверное, человеку с более слабыми нервами кусок не полез бы в горло в подобной компании, однако киммериец не отказывался от пищи, будь она предложена хоть хвостатым порождением Моргала либо демоном, при условии, что тот продемонстрировал бы на собственном примере, что она не отравлена.

Однако сейчас даже он, вгрызаясь крепкими зубами в великолепно прожаренное мясо дикого кабана, почти не ощущал его вкуса, словно присутствие семейства Бриккриу лишало все, окружающее этих четверых, естественных природных качеств — запаха, цвета, насыщенности звуков и прелести вкуса в том числе.

Между собой они почти не общались и не задавали никаких вопросов Конану, соответственно делая совершенно неуместным и выступать с ответными вопросами.

И ведь вроде бы впечатление все четверо производили скорее людей, чем нежити с демонической сущностью, а все ж таки было в них что-то непреодолимо жуткое и отталкивающее — в их точных, осторожных и тихих движениях, в том, как сталкиваясь взглядом друг с другом, они отводили глаза, словно объединенные некоей постыдной и мерзкой тайной.

Между тем наступила ночь, и Бриккриу, словно с трудом разомкнув губы, сделал киммерийцу предложение провести ее под их кровом, словно это не подразумевалось само собой. Конан вновь кивнул в ответ, бросив на стол несколько монет как плату за еду и ночлег.

Излишняя разговорчивость отнюдь не была присуща киммерийцу, а эти люди вообще словно воды в рот набрали. Причем обильные возлияния — ни Бриккриу, ни его женщины вовсе не гнушались имевшимся в изобилии пивом, очевидно, среди всеобщего запустения семейство жило в достатке, — кажется, не производили на них обычного воздействия, все четверо пили, не пьянея, я каждый из них становился еще более замкнутым и молчаливым.

Варвар чувствовал, что его веки наливаются свинцом. Многодневный тяжелый переход, сытная трапеза и изрядное количество поглощенного пива… кроме того, все еще давала о себе знать рана, нанесенная ему Гориллой Грином в Желтой Башне… Однако проведя ночь в этом доме, можно ведь, пожалуй, и не проснуться, вдруг мелькнуло у него в голове.

Демоны ведают, на что способны столь странные люди! Из коротких обрывков полуфраз, которыми хозяева обменивались между собой, он узнал, что двух сопровождавших Бриккриу женщин зовут Дана и Бриу.

Их потрясающее сходство все-таки не исключало некоторых различий, пожалуй. Дана была младше своей сестры. От Линн именно она унаследовала хоть какую-то окраску, ее волосы, ресницы и брови были скорее рыжеватыми, чем уж вовсе бесцветными, как у отца, и глаза не прозрачными, а светло-зелеными, и в них время от времени вспыхивала беглая искра интереса к киммерийцу. Словно Дана хотела что-то сказать ему, но в присутствии остальных не смела этого сделать. Но все же не она, а Линн совершила над собой столь огромное усилие, чтобы проговорить, словно прочтя мысли киммерийца:

— Ты будешь в безопасности. Не жди с нашей стороны нападения. Утром ты сможешь продолжить свой путь, чужеземец, ибо в Туонелле никого не удерживают силой и не убивают спящих. Просто мы не любим посторонних глаз и ушей, предпочитая жить сами по себе.

— Верно, вам есть что скрывать, — заметил Конан. — Но я в ваши дела не лезу, своих хватает, живите как хотите. На рассвете я покину ваш кров.

У него все же хватило здравого смысла не оставаться в доме, а предпочесть общество лошадей. Жизнь никогда не была особенно благосклонна к варвару, и излишней доверчивостью он не отличался, а уж в столь странных ситуациях и подавно.

Однако он напрасно ждал неких непредсказуемых действий по отношению к себе со стороны семейства Бриккриу. Кажется, он их на самом деле нимало не интересовал, и вскоре киммериец погрузился в чуткий сон, каким спят хищники, в любую секунду готовые отразить внезапное нападение.

Сновидения редко посещали Конана, но на сей раз в порядке исключения ему представлялось, будто он окружен полуволками-полулюдьми, которые однако не бросаются на него, а сидят, задрав морды к беззвездному мрачному небу, и не то воют, не то совершенно по-человечески кричат, объятые безумной тоской и неведомой запредельной болью.

Во сне сердце варвара сжалось в тугой комок, и он пробудился, словно от толчка, отирая со лба ледяную испарину, выступившую от этих звуков. Самым странным однако было то, что кошмар и не подумал исчезнуть.

Крик-вой все длился и длился, изредка прерываясь и возобновляясь с новой силой. Он шел словно откуда-то из-под земли и был сильно приглушен, но от этого не делался менее жутким и невыносимым. Жеребец и кобыла в своих стойлах прядали ушами и встревоженно фыркали, тоже обеспокоенные происходящим.

Киммериец выбрался из своего укрытия, вполголоса извещая богов обо всем, что он думает по этому поводу, а мнение это было весьма нелестным, и покинул его с явным намерением разобраться, что творится в Туонелле.

Оказавшись во дворе, он однако был остановлен метнувшейся к нему тенью, словно возникшей из сгустка мрака. Конан выхватил клинок, готовый вонзиться в это нечто, чем бы оно ни было, но тут понял, что это всего лишь Дана, одна из дочерей Бриккриу и Линн.

— Остановись, киммериец, не ходи туда, — лихорадочно прошептала она, сопровождая свои слоил умоляющим жестом, прижимая к груди тонкие руки, — иначе ты в лучшем случае найдешь свою смерть, а в худшем разделишь участь несчастного Ллеу!

Со смертью варвару доводилось перемигиваться не раз, и хотя он вовсе не стремился как можно скорее попасть на Серые Равнины, но и отступать, там паче из-за угроз какой-то белесой, как белая крыса, бабы, показалось ему делом весьма позорным.

Тем более, что вой и не думал смолкать, проникая словно в самую кровь и разрывая душу, Конан слегка оттолкнул Дану, от чего та отлетела в сторону, и устремился вперед, однако женщина, не тратя времени на то, чтобы подняться, на четвереньках, но с проворством животного настигла его и все с тем же лихорадочным шепотом: «Нет! О нет, киммериец!» — всей тяжестью повисла на его ногах, решившись, кажется, скорее умереть от удара, нежели допустить, чтобы он двигался дальше.

— Ты не должен вмешиваться, Конан! Судьба Ллеу никого не касается, кроме нашей семьи!..

— Пошла прочь, — рявкнул варвар, отрывая ее от себя словно летучую мышь и встряхивая так, что слышно было, как лязгнули зубы, — и никогда не становись на пути мужчины, рыбья кровь!

Тогда Дана метнулась в сторону, освобождая заходящегося свирепым лаем огромного лохматого цепного пса неведомой породы, и тот, почуяв возможность проявить себя, бросился на чужака, когда киммерийцу оставалось уже совсем немного до входа в проклятую дверь, в которую его по несчастной случайности занесло прошлым вечером.

Гигантские клыки уже готовы были вонзиться в горло варвара, но тот поймал собаку еще в прыжке и с хрустом свернул ей шею. Отбросив бездыханное, все еще слабо подергивающееся в последних конвульсиях тело животного, он ворвался в дом и устремился к подполу, откуда, собственно, и доносился разбудивший его вой. Выворачивающий внутренности смрад ударил в ноздри, но Конан, лишь на миг отшатнувшись, с клинком в руке скатился вниз по каменным ступеням.

Зрелище, представшее его взору в свете воткнутого в землю факела, было отталкивающим.

Прежде всего киммериец увидел Бриккриу, Линн и их вторую дочь — Дана осталась снаружи; их лица, обращенные к нему в немом изумлении, были, как и одежда, забрызганы кровью, причем свежей, еще не успевшей свернуться, и напоминали маски вампиров. Особенно у Ериу, у которой были перемазаны кровью губы и нижняя часть лица.