Бурлаки

— Виноват, Паша! Подкачал, как баржевой качок.

— Как подкачал?

— Не арестовал этого фрукта.

— Ладно. Потом разберемся. Скоро Кама станет, и, если не принять самых срочных мер, не успеем хлеб по воде отправить.

Мы выехали в десятни, а вслед за нами отряд Красной гвардии.

И хлеб стал поступать в Строганове непрерывным потоком.

У хлебных амбаров, которые стояли заколоченными с четырнадцатого года, Варвара Игнатьевна распахнула двери, открыла отдушины.

Работники кооператива едва успевали принимать зерно. По широким настилам они втаскивали пятипудовые мешки в амбары, засыпали просторные закрома.

На пристани грузили зерно в крытую баржу. Однажды мы с Паниным и Меркурьевым пошли поглядеть, как идет работа.

Крестьяне с мешками, кто на плече, кто в охапку, боясь свалиться в воду, чуть ли не на четвереньках ползали по узким трапам с берега на баржу.

— Бурлаков-то и не видно, — посетовал Панин. — Так им до заморозков не погрузиться.

На борту ходил с багром, на всякий случай, бородатый водолив и ворчал на неопытных грузчиков.

Мне захотелось вспомнить старинку. Я крикнул водоливу:

— Дядя водолив! У тебя подушки есть?

— Сколь хошь! Эти обормоты ни черта не понимают, без подушек кожилятся.

Я сбегал на баржу за грузовой подушкой.

— Аи да Сашка! — похвалил меня Панин.

— Давай накладывай! — И я подставил спину.

— Эх! Поднимем-ка еще его разок! — Мешок мягко лег на подушку.

— Еще накладывай! — попросил я товарища.

Нас обступили крестьяне.

— Десять пудов хочет унести! С пупа, парень, сорвешь.

— Сам не сорвись. Я якорья по сту пудов нашивал, — соврал я. — Во второй, раз утащу всю твою телегу вместе с кобылешкой.

Привычно, по-бурлацки, держа правильный шаг, я подошел к трапу, шагнул на прогибающиеся доски и поплыл, как на волнах, на баржу, где ко мне подскочили сам водолив и матрос.

— Раз его, взяли! — И тяжелый груз был снят с подушки.

— Ты, парень, видать, нашей, бурлацкой породы, — восхищенно сказал водолив. Он пожал мне руку, а матросу приказал: — Степанко! Давай две подушки!

На берег вышли уже три крючника.

— Эх, елки-палки! — выкрикнул бывший бурлак Заплатный и хлопнул себя по бедру. — И мне гони подушку.

— Сам возьмешь, не переломишься, — ответил водолив, подставляя спину под мешок с зерном.

Андрей направился на монитор.

— Андрюха! — попросил Меркурьев. — Давай и мне неси.

Алексей Петрович был так широк в плечах, что с трудом напялил самую большую подушку, но зато на него нагрузили сразу три мешка.

Некоторые мужики, видя, что так носить груз много удобнее, тоже взяли подушки. Но с первым же случилось несчастье. Он сделал неверный шаг на середине трапа и пошатнулся, мешок сполз в сторону и потянул неопытного крючника в воду.

Я шел следом за ним и крикнул:

— Бросай!

Мешок шлепнулся в воду. Фонтаном брызнула вода, мужик упал на четвереньки и чуть было сам не бултыхнулся вслед за мешком.

До темноты помогали мы крестьянам грузить баржу и впятером за три часа перетаскали столько зерна, сколько, десятку неопытных грузчиков и за три дня не перетаскать.

— Поработали в охотку, — говорил Меркурьев, когда мы шли домой. — Надо в следующий раз нам всем, бывшим бурлакам, выходить на пристань да и помогать, где силы или соображения не хватает. Помните, как за Камой в коммуне работали?

На другой вечер мы вышли на погрузку уже большой компанией. Водолив, заранее предупрежденный, вместо скрипучего трапа сделал настоящие широкие мостки, собрал на пристани и в селе все подушки и тачки.

В три вечера баржу нагрузили до отказа. Буксирный пароход помчал ее вниз по Каме, туда, где город, заводы, фронт.

С закрытием навигации съехались в село речники. Приехал с Волги на побывку дядя Иван и велел сказать Меркурьеву, что приглашает его к себе в гости. Я передал приглашение.

— Обязательно поеду, — оживленно заявил Меркурьев. — Это ведь не просто твой дядя, и знаменитый капитан бронепарохода. В боях был под Самарой, награду имеет. Надо уважить Ивана Филипповича.

Запрягли лошадей. Вышел Меркурьев вместе со своей женой Августой Андреевной.

— Надо солидно, — шутил он, — не по-холостяцки в гости ездить.

Когда уселись в просторную кошеву, кучер вскочил на козлы, я мы покатили по снежной дороге.

На развилке дорог кони пошли не туда, куда надо, а совсем в противоположную сторону. Я хотел перехватить вожжи у кучера, но Меркурьев остановил меня.

— Правильно едем… Сиди и не рыпайся!

По обе стороны дороги в домах мелькали вечерние огоньки. Редкие прохожие шарахались в стороны и долго глядели нам вслед.

— Подумают, что председатель загулял, — пошутила Августа Андреевна.

— И все-таки едем мы не в ту сторону, Алексей Петрович, — повторил я.

— Как раз в самую ту, в твою сторону, товарищ Ховрин! — с усмешкой ответил Меркурьев.

Только когда кучер осадил лошадей у квартиры Фины Сухановой, я понял, куда и зачем мы приехали.

Снова завизжали стальные подполозки, засверкали искры из-под копыт резвых лошадей.

— Вы не стесняйтесь, Фина! — говорила Августа Андреевна. — Мы с Иваном Филипповичем вместе много навигаций провели, зимовали вместе. Про вас скажу, что племянница.

— Так он и поверит вам. Знает, что я не ваша племянница, что вообще я никакая не племянница, что у меня и дяди никакого нет.

— Скажем, что вы его, Ивана Филипповича, будущая племянница. Дело к тому идет…

Выехали на открытые места. Вдали мерцали огоньки прикамских поселков, справа синел горный увал.

Поднялся огромный красный месяц в радужных рукавицах. Рядом с нами побежала верткая тень. Кучер крутил вожжами, а кони и без того мчались так, что дух захватывало.

Вот и деревня. Через широко раскрытые ворота мы въехали во двор дяди Ивана.

На столбе ярко горел пароходный фонарь. Дядя встретил нас во дворе и повел в избу.

Тетка Александра хлопотала у печки. Она подбежала ко мне и, не дав раздеться, со слезами на глазах крепко обняла.

— Не думала я и увидеться больше. Такого страху летось приняла, что и говорить боязно.

— Где, тетушка?

— На войне. На пароходе со стариком страху напринимались.

— Не ври! — шутливо сказал дядя. — Ты-то действительно трусила, а про меня этого не скажешь.

Дядя сбрил бороду, отрастил длинные усы, волосы на голове снял под машинку, помолодел. Одет в гимнастерку, на груди орден Красного Знамени. Я заметил, что у него на правой руке нет среднего пальца.

Когда разделись все и перездоровались, дядя пригласил нас в горницу.

Большой стол под белой скатертью был уставлен посудой.

Дядя наполнил вином три стакана и две рюмки и предложил:

— Прошу, гости дорогие, для сугрева с дорожки, пока пельмени варятся.

Меркурьев поднял стакан.

— Что же, друзья! Нельзя обижать хозяина. Выпьем за его здоровье.

Фина поднесла к губам рюмку, прищурилась и выпила. Я глотнул чуть не полстакана и раскашлялся. А Меркурьев выпил до дна и потянулся за соленой капустой.

Мне вино ударило в голову, захотелось говорить. Я спросил дядю:

— Ты где палец потерял?

— На войне. Из-за этого проклятого пальца и домой приехал. Ромашева Кольку знал? У штурвала убило. Я сам взялся за колесо. Чик! — и пальца нет. До конца достоял… только потерял много крови, голова немного кружилась. В рубке-то у нас ни единой тряпки не нашлось, чтобы руку перевязать, а свою рубаху драть было некогда.

Принесли пельмени. Еще выпили.

Дядя достал из шкафа что-то завернутое в чистое полотенце. Развернул осторожно и показал нам грамоту, полученную в награду «за героизм, проявленный в боях за освобождение от белогвардейщины города Самары».

После ранения и трехдневного пребывания в госпитале дядя привел в Пермь нобелевскую баржу с мазутом и получил отпуск. Он рассказывал нам:

— Заводы мы обеспечили, а пароходы перевести на мазут не успели: закончилась навигация… На будущий год уже не будем канителиться с дровами. Запас сделан большой. В Левшине все баки заполнены нефтью. На три навигации хватит.