Конан Великий

К счастью, и всадник и конь были хорошо защищены; к тому же неравномерное, стремительное передвижение делали их обоих трудной для поражения целью. Повинуясь движению поводьев, Шалманесер повернулся и стал столь же настойчиво взбираться по груде камней на парапет городской стены.

— Великий Кром — Повелитель Ледяной Горы! — прокатился над стеной варварский боевой клич киммерийца.

Очередная стая пущенных второпях стрел не смогла найти слабого места в доспехах Конана или его скакуна, и стрелки бросились к своим алебардам, чтобы в ближнем бою остановить у гребня стены стремительно приближающеюся всадника.

Стражники опоздали на какой-то миг, но этого мгновения Шалманесеру оказалось достаточно, чтобы каким-то пантерьим движением, изогнув спину, взлететь на осыпавшийся под ногами край парапета. Один из стражников был просто сметен со стены массой коня, еще двое упали без чувств под ударами его закованных в стальные обручи копыт. Следующий стрелок погиб под ударом длинного меча Конана, который был выхвачен всадником из ножен в тот же миг, как только под ногами его скакуна оказалась ровная поверхность. Из дозорных, находившихся на стене около башни, в живых осталось только двое. Они побросали алебарды и бросились бежать, потеряв голову сначала фигурально, от страха, а затем и буквально — под ударами меча короля Аквилонии.

Так, по легенде, началось кровавое шествие Конана им стенам Нумалии. Боевой парапет был широк и гладок — опьяненный, обезумевший от крови Шалманесер рвался вперед. Оказавшись на ровной площадке, Конан отпустил поводья и, управляя лошадью, как научился в Туране, одними коленями, сжал в обеих руках разящую сталь, — меч и огромный боевой топор. Клинки киммерийца собрали в тот день богатый кровавый урожай, отсеченные руки, головы, разрубленные надвое тела остались там, где пронесся дьявольский всадник. Немало постарался и его скакун — многие нумалийцы нашли свой конец под копытами Шалманесера или были изуродованы его огромными зубами.

Занятые отражением штурма с внешней стороны стены, нумалийские солдаты не успевали сориентироваться и подготовиться к отражению атаки несущегося по парапету всадника. Защитники города гибли под ударами меча, топора, под копытами коня, падали со стены в город или оказывались раздавленными о зубцы на ее внешней стороне. Тем, кому удавалось остаться в живых, отсидевшись за грудами булыжников или на уходящих вниз лестницах, даже не приходило в голову преследовать страшного великана.

Эта гонка аквилонского короля по стене Нумалии резко изменила соотношение сил штурмующих и защитников города, склонив чашу весов в пользу обнадеженных таким примером атакующих.

Конан, поглощенный боем, не замечал ничего вокруг, кроме оказывавшихся на его пути вражеских солдат. Киммериец, словно заведенный, взмахивал то левой, то правой рукой — меч, топор, меч, топор, — собирая кровавую жатву. Сейчас он не был королем Аквилонии. Нет, он был лишь воином Крома, приносящим богатую, обильную жертву своему безжалостному, бесстрашному божеству. Он был готов объехать весь город по периметру стен и пойти на второй круг, если это понадобится для поддержания атаки его подданных.

Вот очередной солдат занес алебарду, но оказался остановлен ударом меча; вот стрелок, отбросив лук и уворачиваясь от топора, рухнул со стены с отчаянным криком, оборвавшимся при падении на камни мостовой внизу. Еще один солдат, отвлекшись от поединка со штурмующими стену аквилонцами, остался без головы, срубленной, словно кочан капусты, мечом киммерийца. Очередной нумалиец, не веря в то, что ему удастся победить всадника, распластался на парапете, прикинувшись мертвым и надеясь, что конь инстинктивно перешагнет через человека. Любой другой конь — но не Шалманесер, упоенный битвой, о чем возвестили истошный крик и хруст костей из-под его копыт.

Впереди на стене сошлись в бою сумевшие ворваться с лестниц на парапет аквилонцы и пытающиеся сбросить их обратно нумалийцы. Ближайшие к месту прорыва защитники бросились на подмогу своим товарищам, оставив часть стены незащищенной, а парапет — пустым. Шалманесер, не видя препятствий, стал набирать скорость, приближаясь к месту боя.

Навстречу ему из-за спин дерущихся солдат шагнул, судя по форме, капитан пехотной роты нумалийцев. Длинный тонкий наконечник его копья сверкнул в воздухе, древко уперлось в трещину между камнями, и офицер, держа оружие обеими руками, сжался, как пружина, готовясь контратаковать. Грамотно выставленное вперед копье опасно зависло в воздухе невысоко над поверхностью парапета.

Времени, чтобы остановить разогнавшегося коня, не оставалось, как и на то, чтобы увести скакуна в сторону. Словно черная тень, Шалманесер несся на неподвижно застывшего противника. Конь отчаянно заржал, его мускулы конвульсивно напряглись в тот момент, когда сверкающее лезвие вонзилось ему в брюхо. Но нумалийскому капитану не суждено было насладиться своей победой: в последнем рывке агонизирующий Шалманесер обрушим тяжелые копыта на его грудь и впился окровавленными зубами в лицо.

В следующий миг Конан почувствовал, что умирающий конь валится на бок прямо к вертикальному обрыву стены в сторону города. За собой животное повлекло свою последнюю жертву и всадника. Помянув Крома, Конан, не имея времени выпрыгнуть из седла, поплотнее прижался к шее скакуна и, отпустив меч, обеими руками вцепился в шкуру и гриву Шалманесера.

Видимо, Кром или просто случай в очередной раз оказались на стороне киммерийца. Перекувырнувшись вместе с Шалманесером в воздухе, он рухнул на землю, оказавшись поверх конской туши, а не под нею.

Далеко не сразу Конану удалось восстановить нормальное дыхание. Падение в доспехах покрыло его тело множеством ушибов, но в то же время латы спасли его от куда более тяжких, а скорее всего, и смертельных увечий.

Ожидая в любой момент атаки ополченцев-горожан ими солдат гарнизона, Конан, придя в себя, первым деком схватил упавший неподалеку от него меч и, встав на одно колено, огляделся. Узкий мощеный переулок был пуст, лишь сверху доносился шум шедшего на стене ожесточенного боя. Шалманесер лежал мертвый в луже крови, как и его геройский победитель, упавший на камни и нескольких шагах от коня.

Не убирая меч в ножны, Конан направился вдоль стены в обратную сторону — к штурмуемым воротам. Переулки на окраинах города были пустынны. Видимо, жители либо перебрались подальше от стен к центру города, либо заперлись в домах, надеясь переждать опасность. Редкие патрули ополченцев, по два-три кое-как вооруженных человека, предпочитали не связываться с устрашающе выглядящим киммерийцем и поспешно исчезали во дворах и проходах между домами. Время от времени со стены вниз падали участники шедшего наверху сражения, в основном — нумалийские стражники. Подойдя к широкому пандусу, ведущему на стену, Конан увидел, как группа нумалийцев, даже не пытаясь создать видимость организованного сопротивления, почти скатилась по спуску и бросилась врассыпную по переулкам и улицам города. Почти на их плечах по пандусу стали спускаться аквилонские солдаты и их немедийские союзники. Увидев Конана, они, пораженные, замерли, но король Аквилонии привел их в чувство своим громоподобным голосом:

— За мной, солдаты! К воротам! На глазах увеличивающаяся толпа солдат последовала за своим королем. Офицеры и сержанты стали наскоро оставлять посты у пройденных улиц и спусков со стены. К тому моменту, когда Конан и его солдаты достигли обрушенной саперами башни, ворота уже были открыты. Реабилитируя себя за не совсем удачный подкоп, саперы, действуя вместе с пехотой, сумели обрушить оставшуюся стену башни, превратив ее в пусть не гладкий, но все же проходимый склон каменного холма. Перебравшиеся по этой осыпи солдаты сумели захватить вторую надвратную башню атакой с тыла и, вынув из петель медные балки и толстые бревна засовов, распахнуть ворота, через которые в город черным потоком устремился отряд королевской аквилонской конницы. Скорее всего, во главе несущихся к центральной площади и замку всадников скакал и Просперо.