Конан Великий

На мгновение в шатре воцарилось молчание. Где-то поодаль раздалась очередная команда, резкий удар — и в воздухе просвистел пущенный из катапульты камень. Затем Просперо с самым невинным видом показал пальцем на штабной стол и сказал:

— Когда догорит эта свеча — ворота Нумалии рухнут.

— Что? — Конан взглядом проследил за жестом графа.

Рядом с картой на столе стоял бронзовый подсвечник. Восковые наплывы покрывали его верхнюю часть, и лишь слабый огонек дрожал в прозрачной лужице на макушке крохотного огарка тонкой свечи. Рядом со столом, напряженно глядя на свечу, стоял немолодой седовласый человек, одетый в черное.

— Это еще что, Просперо? — искренне удивился Конан. — Ты рискнул обратиться к колдунам? Неужели не известно мое отношение к таким штучкам! Впрочем, победителей не судят, и если это поможет нам сократить осаду…

— Ваше Величество, колдовство здесь ни при чем. — Просперо явно был доволен произведенным его шуткой эффектом и поспешил ввести короля в курс дела: — этот господин — капитан саперной роты Миниас. Его отряд был любезно предоставлен в наше распоряжение бароном Хальком. Обратите внимание на частокол: за ним с нашей стороны свалены груды свежевыкопанной земли. Вся она извлечена из подкопа, проделанного под северной надвратной башней. Постоянный обстрел стены и ворот из катапульт служит лишь для прикрытия работы саперов капитана Миниаса, отвлекая внимание защитником.

— Тогда ладно. — Конан явно почувствовал себя уверенней, выяснив, что осада ведется без помощи колдунов; Впрочем, далеко не все стало ему от этого понятно. — Чем-то мне это напоминает метод кое-кого из заморийских воров… Ну, да сейчас не время об этом. Скажите-ка лучше, господин капитан, как затухание свечи связано с падением башни? Это что — какой-то сигнал? Но почему тогда он подается из шатра?

Просперо фыркнул в кулак, а Миниас, опасаясь прогневать известного своей вспыльчивостью киммерийца, терпеливо пояснил:

— Ваше Величество, точно такая же свеча была зажжена одновременно с этой и отправлена вместе с саперами в подземный туннель. Сейчас под башней убраны последние земляные опоры и привязаны веревки к последним деревянным сваям. Все готово, чтобы в один миг обрушить северную надвратную башню. Чтобы не выдать наши намерения, граф Просперо отвел готовые к штурму войска за лагерный городок, оставив еще ночью штурмовые лестницы за частоколом. Просперо кивнул:

— Все так, Конан. Войска готовы, отведены за палатки и только ждут сигнала. Небольшой отряд ведет разведку боем у противоположных ворот, отвлекая внимание стражи. Надеюсь, что если ваше прибытие и было замечено со стен города, то вряд ли гарнизон тотчас же будет поднят по полной тревоге.

Конан с уважением поглядел на графа, капитана саперов и остальных офицеров. Затем Эгилруду был отдан приказ, не вводя ожидавших команды Черных Драконов в лагерь, готовить их к штурму, быть может — в пешем строю. Потом киммериец, не в силах оторвать взгляд от слабого вздрагивающего огонька, уставился на свечу, словно забыв обо всем остальном.

Вот язычок пламени последний раз взметнулся вверх, раздалось легкое потрескивание догорающего фитиля, в воздух поднялась струйка белого дыма — и свеча погасла. Воцарилось молчание. Взгляды всех присутствующих обратились к воротам и надвратным башням. С минуту все оставалось без изменений.

Затем посередине между городской стеной и частоколом осаждающей армии в земле открылась яма, из которой, словно подземные божества или демоны, стали вылезать полуголые, с ног до головы грязные люди, которые со всех ног бросились бежать в сторону лагеря. Это было замечено часовыми на башнях; раздались крики, и над стеной показалось несколько шлемов нумалийских арбалетчиков.

Катапульты смолкли, и в неожиданно наступившей тишине стало слышно, как вдруг задрожала земля под ногами. Из провала на нейтральной полосе в небо взметнулся фонтан пыли, словно выдавливая из шахты последних саперов. Что-то неуловимо изменилось в кладке северной надвратиой башни, затем по ней пробежали трещины, в стыках между камнями заскрипел осыпающийся раствор, и вдруг внушительное, казавшееся воплощением надежности и непоколебимости сооружение обрушилось само в себя. Когда пыль рассеялась, стало видно, что одна из городских башен превратилась в груду булыжника. Но эта радость тотчас же сменилась разочарованием.

— Проклятие Геенны! — взвыл Конан. — Ворота целы!

Просперо резко обернулся к Миииасу:

— В чем дело, капитан?

— Я уверен, что они держатся на соплях, а именно — на засовах и петлях, да придавлены осыпью. Один удар тараном — и они рухнут.

— Таран заготовлен далеко отсюда — в лесу! — Просперо стукнул кулаком по столу. — Мы же не хотели, чтобы противник догадался о готовящемся штурме. Пока мы его подтащим, они успеют организовать оборону…

— Не успеют! — воскликнул Конан. — Давай сигнал. Сейчас в суматохе мы в два счета возьмем стену! Лестницы, веревки с крючьями, все готово? Арбалетчики для прикрытия — быстро к частоколу! Кавалерию — вперед!

— Но… — Просперо явно колебался. — Боюсь, кавалерии пока что делать нечего. Лошади не смогут взобраться по крутому склону осыпи.

— Шалманесер сможет! — ответил король, взлетая в седло. — За мной!

Эгилруд и Хальк передали в отряды сигнал к атаке. Словно споря с только что отзвучавшим грохотом обвала башни, взревели сигнальные трубы. Вслед за ними воздух был разорван боевыми кличами ринувшихся в атаку отрядов.

— Вперед, псы войны! Вперед за добычей и во имя империи! — воодушевлял солдат громоподобный голос Конана.

Король одиноким всадником возглавил пошедшую на штурм пехоту, ощетинившуюся крюками лестниц, остриями пик и направленными к гребню стены луками. Подлетев к груде камня, еще недавно стоявшего вертикальной стеной, вороной жеребец на миг остановился и с громким ржанием встал на дыбы, словно не только выражая благоговение перед таким препятствием, но и высматривая наиболее приемлемый путь наверх. Одно движение поводьями — и Шалманесер, понимая, чего от него хочет всадник, с мрачной уверенностью вскочил на ближайшие камни.

Удержаться в седле при такой скачке было не легче, чем усмирить неоседланного и необузданного гирканского мустанга. Камни скрежетали под тяжелыми копытами коня и сползали вниз по склону. Киммериец мертвой хваткой вцепился в вороную гриву Шалманесера и сжал коленями его бешено вздымающуюся грудную клетку. Могучий конь рвался вперед, спотыкаясь, обдирая ноги, перепрыгивая преграждавшие путь трещины, находя себе путь среди каменных глыб в рост человека. С каждой секундой скакун и его наездник приближались к вершине насыпи.

Даже в еще не совсем осевшей пыли внушительная фигура Конана н его коня не могли остаться не замеченными для часовых на стене. Несколько неприцельно пущенных стрел и брошенных камней просвистели рядом с киммерийцем. Пока что аквилонские арбалетчики не давали нумалийцам особой свободы на стене, но чем выше поднимался Конан, тем дальше переносили они заградительную стрельбу, опасаясь задеть своего короля.

— Живее, живее, за мной! — прорычал Конан, обращаясь к достигнувшим подножия осыпи всадникам передового отряда Черных Драконов и штабным офицерам.

Медленно, но верно они стали взбираться вверх по склону: одни — верхом, другие — ведя своих скакунов в поводу. В те же секунды первая волна пехоты, добежав до стен, начала штурм. На головы осаждающих обрушился град камней, стрел и горшков с кипящей смолой. Судя по всему, противник, не отчаиваясь из-за разрушения башни и возникшей угрозы для ворот, намеревался отчаянно защищать город.

— Волкодавы Крома! — чертыхнулся Конан.

Поднявшись на вершину осыпи, киммериец обнаружил, что тыльная стена башни не обрушилась, что означало отсутствие прямого пути в город. Отвесная стена в четыре-пять человеческих ростов высотой не оставляла возможности безопасного спуска в город. Ни лестницы, ни подъездного пандуса к этой части башни не подходило. В добавление к этому разочарованию, со стороны города в Конана было выпущено несколько стрел, часть из которых, достигнув цели, звякнула о его доспехи или застряла в войлоке и коже защитной попоны Шалманесера.