Безумие стали

– Никогда не думал, что могу оказаться на месте своих коров.

– Ну, вас же не забили, – заметил Ларкин. – А уж до разделки, надеюсь, дело и вовсе не дойдет.

Барон покосился на обтянутое фартуком пузо, позвякивающие щипцы и содрогнулся.

– Я тоже на это очень надеюсь. Не считайте меня трусом, граф, просто я знаю, что можно сотворить с помощью всех этих милых приспособлений, мясо разделывал часто. Гм, считаю, что лучше сделать признание сейчас, когда у меня еще две руки, две ноги и на месте все пальцы, чем всё равно сознаться потом, но уже превращенным в окорок.

– Мне всегда нравились благоразумные люди, – сказал Генри. – Даю слово, что никто не будет вас мучить, если вы расскажете правду. Так чем же вам не угодил мой друг?

Гроуверк поднял голову и посмотрел в глаза Нивельхейму. Во взгляде барона не было ни злобы, ни ненависти, а лишь безграничная усталость старого и больного человека, и еще, пожалуй, облегчение. Конечно, когда тебя снимут с дыбы, и темница озарится светом, подумал Джаб, но оказалось, что пленник радуется совсем по другому поводу.

– Я не желал вам смерти и рад, что вы остались живы.

– Серьезно? – спросил Джаб. – Но ведь именно вы были тем возницей в капюшоне?

– Да. Но поверьте, меня просто использовали, – зачастил Гроуверк, поглядывая на придвинувшегося Вислоу. – Тот юноша, которого пристрелил ваш человек, действительно мой родственник. Племянник. Я не видел его уже много зим, а тут он заявляется и говорит, что его отца – моего брата – убил в поединке один молодой дворянин. Причем сделал это каким-то нечестным способом. Я, конечно, начал расспрашивать, а он только и твердил, что должен отомстить. Собаке – собачью смерть, так он сказал. Младший брат давно в Форволке с семьей жил, и я, хоть и рассорились тогда с ним, помнил его и любил. Честно. Потому и решил помочь Смурглу, поверил ему. Оказалось – зря. После этого неудачного покушения я сообразил, что вы, виконт, никак не могли Руика порешить. Попросил купца знакомого, он по кошу весточку в Форволк передал, так ему ответили, что брат мой жив и здоров, а вот сына своего, первенца, схоронил еще десять зим назад. Представляете?

– Нет, – обронил Ларкин. – Но вы продолжайте, занимательная история получается.

– Куда уж занимательнее! – воскликнул Гроуверк и тут же сник под взглядом выпученного глаза Папаши. – Я Смургла гнать хотел, а он мне кулак под нос. Красный! Да еще и ножичком так поигрывает, что сразу ясно – пришьет в любой момент. Сказал, что поживет у меня немного, а я пускай его оруженосцем представляю везде. Сами знаете, какая слава у Красноруких, а тут еще у меня половина коров от чего-то издохла, убытки огромные, а этот паршивец аж десять руалов мне дал за хлопоты. Не смог отказать я ему.

– А я-то гадал, откуда у мясника столько золотых? – сказал Ларкин. – Уже сам подумывал скотобойню открывать.

Гвардейцы зафыркали, а Джаб вспомнил, с каким торжеством Гроуверк выкладывал на стол монеты в обеспечение ставки. Нивельхейм тоже тогда удивился, но тут же забыл об этом, а вот Генри сделал пометку в памяти.

– Складно излагаете, барон, – продолжил Змей. – А вот скажите, как вы подмазали графа Мердока?

– Капитана стражи? Увольте, я с ним даже не знаком.

– Врёте, милейший. Вислоу!

– Хорошо, хорошо! Я вспомнил! Вспомнил я…

– Так-так!

– Да. Ведь меня тогда поймали, не успел я сбежать – стар, да и располнел немного.

– Мое мнение о страже улучшилось… – заметил Ларкин.

– Они поволокли меня в Дом Закона, а тут Смургл откуда-то выскочил – переодетый уже – пошептался о чём-то с ними, и нас тут же отпустили.

– …хотя и не намного, – закончил Змей. – Небось, откупились?

– Да, мешочком монет, – сознался Гроуверк.

– Сдаётся мне, что-то еще там было, – сказал Ларкин.

– От вас ничего не скроешь, – горько заключил барон. – Вы правы, тут же покушение на дворянина, так просто не отвертишься. Я заметил, как Смургл им еще медальон показал.

– Обычный медальон? – уточнил Джаб.

– Тогда мне так и показалось. Но позже я его на шее Смургла разглядел, когда тот мылся на заднем дворе…

– Продолжайте, – подбодрил Змей. – А то Папаша волнуется.

– Ну, раз начал рассказывать, чего теперь запираться? Что ж… на медальоне был нарисован коронованный вепрь.

В комнате установилась тишина, лишь потрескивали угли в очаге, да в сливном отверстии вновь что-то булькало. Вислоу нерешительно пощелкал щипцами, словно раздумывая, что оторвать пленнику в первую очередь: лживый язык или сразу голову? Джаб потрясенно молчал. Неужели в деле замешана королевская чета?

– Даймон! – взорвался Ларкин. – Кирк, скачите мигом к Мердоку и как хотите, но достаньте мне этот медальон!

– Слушаюсь, сэр!

– А мы еще пообщаемся с бароном, – продолжил Ларкин. – Ну, милейший, если вы соврали…

Гроуверк сказал правду. Не было у него причин лгать, Джаб видел это. Барон ведь прекрасно знал, что клевета на короля приравнивается к государственной измене и, соответственно, к смертной казни. Зачем на себя наговаривать? Ларкин сгоряча всё же хотел проверить искренность барона на дыбе, но Нивельхейм его отговорил. Уставший и запуганный Гроуверк вызывал только жалость, он сознался в сокровенном и теперь горбился на стуле, пряча лицо в ладонях. Генри какое-то время понаблюдал за ним и произнес:

– Вот что, Снарк. Как не чудовищно звучит ваше признание, но я ему верю. Вряд ли вам хочется взойти на эшафот, а значит – вы сказали правду. Это дает богатую пищу для размышлений и, возможно, указывает на заказчика преступления. А возможно – и нет. Тем не менее, вы виновны в покушении на виконта Нивельхейма и отправитесь в темницу. Лучше вам посидеть в одиночестве, подальше от любопытных ушей, а мы пока постараемся разобраться в этом деле, а уже потом разберемся и с вами.

– Я всё понимаю, – пробурчал Гроуверк, – и даже хочу поблагодарить тебя, Ларкин, за такое решение. Виконт Нивельхейм, не держите на меня зла.

Толстяк Вислоу на удивление нежно помог встать своему клиенту и повел барона во мрак коридора. Загрохотала открываемая дверь, где-то лязгнул засов. Сложив руки на груди, Ларкин молча смотрел в огонь. Папаша скоро вернулся. Он достал ветошь и начал протирать инструменты, украдкой поглядывая на капитана Королевской гвардии – пилы и ножи тихо позвякивали, словно выговаривая хозяину за то, что не воспользовался сегодня их помощью. Из очага выскочил уголек и прочертил по влажному полу дымную линию. Затоптав огонек носком сапога, Ларкин сплюнул в забранное решеткой отверстие и вышел. Джаб последовал за ним.

На небе желтел рогатый месяц, перемигивались звезды. Холодный ветер охладил разгоряченное после душной пыточной лицо. Джаб глубоко вздохнул – ночной воздух пах сиренью. Стук молотка давно стих, статуя Робурга Завоевателя вырастала из темноты гигантским часовым. По верху крепостной стены светлячками вспыхивали факела гвардейской стражи. Джаб припомнил, что знал про медальоны Лангобардов. Они выдавались доверенным лицам, например, секретным курьерам или послам. Любой военный или чиновник обязан был оказывать им содействие. Пропади такой человек – всё королевство искать будет, но найдет, а кто на жизнь гонца покусится – пожалеет, что на свет появился. За передачу медальона – смерть, за подделку – смерть, да и похожий не так-то просто изготовить, но ведь Краснорукий где-то достал знак посланника короля!

Друзья стояли у парапета, глядя на темный парк, где через несколько дней его величество собрался провести бал-маскарад. Джаб подумал о предстоящем смотре, готовы ли к нему его Тигры? Терми убеждал, что да. Послышался нарастающий стук копыт – когда капитан приказывал доставить ему что-либо быстро, гвардейцы меньше всего думали о покое горожан. Монкар спрыгнул с коня и взбежал по ступенькам.

– Сэр, медальона у Краснорукого не оказалось.

– И как мы теперь узнаем, каким он был? – разочаровался Джаб.