Страница 136 из 209
Они произвели сие чрез сделание подле самого берега реки и вдоль всего оного беспрерывном, преогромном и претолстой плотины, усаженной ветлами или лозами, столь высокой, чтобы никакая полая вода, и как бы она в реке ни возвышалась, не могла достигать до самого верха оной и переливаться через оную; а такие ж плотины поделали они по обеим сторонам и всех впадающих с боку в Вислу маленьких речек. И как чрез то все помянутые поемные места сделались от наводнения реки безопасными, то и поселились они на них совсем отменным образом и такими деревнями, каких я нигде в других местах не видывал, а именно:
Каждая деревня простиралась на несколько верст в длину, хотя и не содержала в себе знатного количества дворов, потому что каждый двор от двора был сажен на полтораста, а иногда еще и больше расстоянием. Сии промежутки заняты были их садами и полями, ибо каждый крестьянине имел всю свою землю вокруг своего двора и жил, власно, как особняком. Все пашни его и сады обрыты были множеством рвов и каналов; и как им и пахать их и унаваживать было близко, то и производили они такое хлебородие, которому чудиться было должно.
Что ж касается до самого здания дворов их, то и оное было совсем отменного рода. Все крестьянское строение помещается у них в одну длинную связь и под одну кровлю, и потому с первого вида в такой деревне кажутся они не дворами крестьянскими, а превеликими корчмами, разбросанными по разным местам, или, так, например, как нашими большими ригами и молотильными сараями. На одном конце сих зданий; находилось самое жилье хозяина. Оно составлено было обыкновенно из трех белых комнат: одна из них составляла большую и чисто прибранную горницу, освещенную тремя или четырьмя красными большими окошками и согреваемую порядочно кафленою или кирпичною печью; другие два покоя были с боку, и меньше, а один из них служил либо спальнею хозяину, либо кладовою, а в другом, и ближе к печи находящемся, жили его работники и работницы. Пред комнатами сими были просторные сени с находящеюся посредине их отгородкою для очага и кухни; а оттуда же топятся и обе печи, в покоях находящиеся. Впрочем, было из сеней сих три выхода: один на переднее крыльцо, другой — на другую сторону, в сады его и огороды, а третий — прямо в его конюшню, которая примыкала вплоть к его сеням, и где на стойлах стояли не только его лошади, но и коровы в наилучшем порядке. За сею конюшнею следовали другие хлевы и покои, для овец и другого мелкого скота, а за сими просторное отделение — для становления его повозок и поклажи, всякой сбруи, а далее засим амбары хлебные, а наконец, замыкало просторное отделение, назначенное для складки немолоченного хлеба, которое вкупе служило ему и вместо молотильного сарая, ибо тут, обыкновенно, они хлеб в нем складывают и молотят. Все сии разные отделения были одинаковой вышины и все покрыты одною и порядочною кровлею; и как в таковой длинной и иногда сажен в двадцать и более в длину простирающейся связи, можно крестьянину тамошнему уместиться со всеми своими нуждами, то и нет у них, по большей части, кроме сей связи никаких иных зданий под особливыми кровлями, и весь его двор состоит в единой сей связи.
Со всем тем живут они весьма богато и в таком изобилии, в каком у нас не живут иные бедные дворяне. Жилые комнаты прибраны у них чисто и даже до того, что у многих есть часы стенные; стулья же и порядочные столы и шкафы везде находились. Платье носят хотя крестьянское, но чистое, порядочно сшитое и хорошее, а особливо женщины. Едят также всегда хорошо, и что удивительнее всего, самый хлеб едят почти все пеклеванный. Скота имеют довольно и притом весьма хорошего, а сады наполнены у них вишнями, яблоками и другими плодоносными деревьями и в превеликом множестве. Словом, они живут в превеликом изобилии и многие из них, а особливо в настоящих жулавах, ближе к Данцигу, имеют великие и до нескольких тысяч простирающиеся достатки и играют там важные роли.
Такового-то рода была та деревня, в которой назначено было иметь нам наши вешние кантонир-квартиры. Она была хотя наибеднейшая из всех жулавских, однако и тут не могли мы довольно налюбоваться житьем-бытьем наших хозяев. Но как все полки расположены были тогда вдоль по реке Висле и очень тесно, то стояли и мы иногда несколько тесненько, и один только мой капитан получил особый двор; а впрочем, мы, офицеры, должны были стоять по два и по три человека вместе, а солдаты по целому капральству на одной квартире. По самому сему обстоятельству принужден был и я тогда стоять не один, а с другими подпоручиками нашей роты, а именно с г. Головачовым и г. Бачмановым, из которых первый назывался Матвеем Васильевичем и был человек очень постоянный, добрый и мною всегда любимый и мне хороший приятель; а второй — Макаром Ивановичем, и был также человек добрый и простодушный; но, будучи новогородским помещиком, во многих вещах весьма смешной и курьезный.
Итак, хотя стояла нас в одном доме с людьми нашими и хорошая семейка, однако нам по пространству комнаты и дома ни мало не было тесно; но мы квартирою своею были довольны, и тем паче, что хозяин случился у нас человек добрый, а хозяйка — того добрее. Оба они старались наперерыв нам служить всем, чем могли, и нам не было почти нужды покупать ни для себя съестных припасов, ни для лошадей наших корма, ибо хозяева за бесчестие себе ставили и не хотели слышать того, чтоб мы то покупали, что у них есть и чем они нам услужить могут. А сему много поспешествовало и то, что я с ними, как с немцами, говорить и их всегда сам ласкать умел.
Сим образом стояли мы тут не только в совершенном довольстве, но, можно сказать, и прямо весело. Капитан наш стоял от нас только сажен с двести, прочие офицеры также недалеко, и мы могли с ними видаться очень часто; а сверх всего того, и домашнее общество было само по себе веселое. Г. Бачжанов увеселял нас всякой день своими поступками и странными наречиями, а паче всего беспрерывными с денщиком своим, Доронею, ссорами и новогородскими браньми. Мы шутили и трунили над ним, как над хорошим шутиком и надседались иногда со смеха, приводя его в сердце и опять с ним примиряясь.
Впрочем, не успели мы тут расположиться и совсем обострожиться, как захотелось мне побывать в Торуне и посмотреть сей город. Я нашел его весьма хорошим и непохожим нимало на польский, а совершенно немецким и весьма похожим на нашу Ригу. Строение в нем было все каменное, сплошное и высокое; улицы такие же тесные и кривые, а жители, на большую часть, были немцы, и многие из них весьма зажиточные и имеют хорошие дома.
Мое первое дело было, по приезде в сей город, чтоб поискать нет ли в оном такой же книжной лавки, какая есть в Риге, и к превеликому удовольствию моему, и нашел ее. Она была хотя не такова велика, как рижская, но довольно изрядная, и я мог час, и более времени, с превеликим удовольствием препроводить в пересматривании и перебирании оных. Если б не мешало то мнение, что мне никак не можно отягощать много себя книгами, и чтоб не принуждено было опять их по прежнему бросить, то, имея тогда у себя деньги, накупил бы я их множество. Но сколь мне вышеупомянутое обстоятельство ни мешало, однако не мог я никак расстаться с попавшимся мне тогда на глаза новым ежемесячным немецким журналом, выдаваемым в Данциге, под именем "Исторических известий" о тогдашней войне нашей, со всеми реляциями, планами и описаниями баталий и всего прочего. Вся кровь моя взволновалась, увидев толь любопытное, по тогдашнему времени, сочинение. Я тотчас купил все части, сколько их тогда вышло, и рад был тому так, как бы нашел какое великое сокровище.
Но не одно сие произвело в сию поездку мне удовольствие в сем городе, а было нечто и другое. Как по искуплении всех нужных вещей случилось нам обедать тут, в трактире, то в самое то время, и власно, как нарочно, для удовольствования моего любопытства, пришел туда человек с прошпективическим ящиком, в котором, сквозь стекло, показывают разные прошпективические виды городам, и который многие у нас неправильно называют каморою-обскурою. Мне сего оптического инструмента никогда еще до того времени не случалось не только видать, но и слышать, что он есть на свете, и — Боже мой — с каким это удовольствием, радостью и любопытством смотрел я в него и любовался толь живо и, власно, как в натуре изображающимися в оном видами знаменитейших городов в свете и наилучших в них зданий и улиц. Словом, я прыгал почти от радости, получив случай их, хотя на бумаге, видеть и получить о них некоторое понятие. Я не мог устать, пересматривая все его картины и рассматривая самое устроение сей машины, которая мне показалась весьма проста и без дальней хитрости сделанною, и с превеликою охотою заплатил то небольшое число денег, которое следовало дать показывавшему нам оные и питающемуся тем человеку.