Мне 40 лет

Детей я попросила ходить на все уроки, кроме географии, до восстановления справедливости. Но все уроки начинались песнями «Несправедливая мама Паши и Пети хочет выгнать из школы пожилую уважаемую учительницу!». Потом взялась директриса: она вошла в класс во время урока и сообщила: «В этом классе учатся близнецы, которые баламутят всю школу. Учителя отказываются работать с классом, если мальчики не уйдут из нашей школы. Я прошу вас, дети, проголосовать за то, что вы сами не желаете учиться с ними в одном классе».

Директриса была давящая тётка, она стояла пол-урока и считала поднятые руки, хотя ни одно РОНО никогда не считало бы подобное голосование доводом в пользу чего-либо — это было психической атакой. Ведь Пётр и Павел хорошо учились, были лидерами класса и хулиганили в разумных пределах. Результаты голосования потрясли нас. Руки подняло полкласса, но совсем не те, которые, по нашим расчётам, могли сломаться. Ближайший друг Миша, ходивший к нам каждый день обедать, поднял руку. Собственно, он и дал первую информацию о голосовании, придя к нам после уроков обедать как обычно.

— Миша, как ты мог? — спросила я, похолодев.

— Понимаете, тётя Маша, — сказал Миша, старательно копаясь вилкой в жарком. — Я бы никогда не поднял руку, но директриса встала рядом и сказала: «Я буду стоять около тебя, пока ты не проголосуешь».

Сейчас Миша красивый молодой человек, но я до сих пор не могу видеть его без брезгливости.

Я пришла к директрисе и спросила, скоро ли получу официальный ответ на свою бумагу. Она затряслась, потому что понимала: что-то надо отвечать. И вежливо сообщила, что в пятницу собирает педсовет по этому вопросу, а в понедельник родительское собрание, на котором я получу официальный ответ.

Родительское собрание напоминало китайскую оперу. Вся школа, не дыша, готовилась к нему. Дети заранее облепили объекты подслушивания: окна и двери. Невиданное количество родителей расселось в классе, а за педагогическим столом — учителя. Директор скорбно сообщила, что в классе огромные неприятности, что очень жаль расформировывать такой благополучный класс, который с самого начала учится вместе, из-за близнецов, которые пришли всего полтора года назад. После чего предоставила слово веренице учителей. Это были случайные персонажи — учительница труда для девочек, дежурный по школе педагог, вступивший в прошлом году с близнецами в конфликт, физкультурник со скромным словарным багажом, месткомовские тётки, никогда не соприкасавшиеся с классом, председатель родительского комитета школы, в глаза не видавшая Пашу с Петей… Ни один нормальный учитель в грязь не полез.

Нанятые ораторы злостно клеймили моих сыновей и угрожали расформированием класса, к которому не имели никакого отношения. Кликушеский надрыв подействовал, и некоторые мамаши из класса тоже заголосили про спасение школы от скверны. Всё же шла перестройка, и даже ничего не понявшие в драматургии собрания люди потребовали всей полноты информации, которую я и предоставила, переорав директрису и зачитав зловещее письмо о профессиональной пригодности географички. Сейчас легко рассказывать, но тогда мы с мужем оба были почти в предынфарктном состоянии.

Ночью я писала огромную душераздирающую статью о пережитом, а на следующий день пошла в «Комсомольскую правду». Заведующий отделом воспитания журналист Борис Минаев прочитал статью и сказал: «Неужели вы думаете, что статья что-то изменит? У нас целые мешки писем о том, как педагоги ломают ученикам руки, ноги, головы, но ничего не меняется».

Частично он оказался прав. Через неделю утром Саша разбудил меня и дал газету. Не вполне проснувшись, я увидела огромные буквы «Я, Мария Арбатова, мать Петра и Павла…». Мои сыновья и все прогрессивные силы ликовали, дети из других классов подходили к нам на улице и благодарили. РОНО и администрация школы были высечены. Но гора родила мышь — географичку просто убрали из нашего класса и лишили премии. Её не уволили, потому что родители мальчика, которому разбили голову, так и не подали в суд.

С одной стороны, Паша и Петя стали национальными героями, с другой — их продолжали травить. В течение четверти все четвёрки и пятёрки были снижены по всем предметам до «еле-еле троек». Мы решили дать им немного прийти в себя и поехали зимой в Англию не без тайной мысли оставить их там учиться. Англия нас не убедила, вернулись к четвёртой четверти, готовые не столько к труду, сколько к обороне.

Сдать предметы за третью четверть детям не дали, поставили прочерки. Но в конфликтных ситуациях предметы за четвёртую мы контролировали, учили учебник, садились в классе рядом с училкой и, как только она начинала наезжать на ребёнка, показывали пальцем в учебнике, что она врёт. Даже в нашем присутствии люди не могли сдерживаться от низостей по отношению к детям — бунтовщикам. Было ясно, седьмой класс мы ищем в другом месте.

Война со школой заняла почти все силы, но были и другие истории. Как-то после публичного чтения и обсуждения моей пьесы «Сны на берегу Днепра» ко мне подошла красавица в белой шапке, белом пальто, белых сапогах, с белыми волосами, сильно напоминающая глянцевую обложку женского журнала. И сказала:

— Здравствуйте, я актриса Надежда Репина. Репетирую сейчас в спектакле в Театре киноактёра. Кроме того, я заканчиваю второй раз ВГИК в мастерской Сергея Герасимова, теперь уже как режиссёр, и ищу материал для дипломного фильма. Вы мне подходите как автор.

«Ага, — каюсь, подумала я, — представляю себе, что ты с такой внешностью можешь снять». Видно, это было написано на моей физиономии — она улыбнулась голливудской улыбкой и сказала:

— Чтобы у вас не было сомнений в моей профессиональности, я хотела бы показать вам свои работы.

Когда я увидела два короткометражных игровых фильма «Собака» и «Коррида», то сказала:

— Извини, я думала, ты просто красавица, а ты, оказывается, режиссёр. А она только смеялась.

Прошёл год, и Надя снова позвонила.

— Привет, — сказала она. — Если у тебя есть пьеса на двух героев, то второго ноября мы можем подписывать договор.

— Сначала прочитай, вдруг она тебе не подходит.

— Подходит. Я знаю, как ты пишешь.

Второго ноября мы действительно заключили договор с загадочной алма-атинской студией «Катарсис», которая потом стала печально известна как чистая кидала, но мы были её первым пушечным мясом.

Надежда была и есть роковая женщина, в её объятиях сходили с ума западные бизнесмены, известнейшие режиссёры и президенты республик. С неё был написан сценарий фильма «Зимняя вишня», она снялась в тридцати фильмах, из них в пяти играла главные роли. Оставила богатого и знаменитого мужа и вырастила одна дивного сына, сыгравшего в «Обломове» маленького Илюшу.

Первый раз я попала в руки женщины-режиссёра и поняла, какой это кайф. Во-первых, она понимала всё, что написано. Во-вторых, ей незачем было вешать мне лапшу на уши, чем занимались 100 % мужчин-режиссёров. Она в принципе не была понтярщицей и к деланию кино относилась без придыхания, а как к нормальной работе.

— Значит, так, — говорила она, — Ритку твою я на главную роль не возьму. Потому, что бездарность. Вот есть одна гениальная актриса, не знаю, как её фамилия, я её видела однажды. У неё сломан нос, и такой голос, что мороз по коже, мы должны её найти и уговорить.

И мы действительно нашли, это была Женя Попкова из театра «Сфера». Женя прочитала пьесу, посмотрела на меня глазами, полными слёз, и сказала: «Откуда ты всё это знаешь, это всё про меня».

Речь шла о пьесе «Уравнение с двумя известными», и всякая советская женщина, столкнувшаяся с отечественной гинекологией, могла подписаться под Жениными словами.

Вторым исполнителем был замечательный артист Алексей Сафонов.

— Слушай, почему у тебя всю пьесу идёт дождь? Это ж никаких денег не хватит! — спрашивала Надя.

— Потому, что это по атмосфере точно, — объясняла я.

— Извини, мы с тобой не в Голливуде. Это мне придётся поливальную машину нанимать на все съёмки или сверху из клизмы поливать, половина бюджета уйдёт. А больше ничего в нашей стране не придумано. И вообще, натура уходит, придётся траву поверх снега класть, а сколько я её могу положить за эти деньги?