ВСЕМИРНАЯ ВЫСТАВКА

Еще можно было расковырять персиковую косточку — сделаешь все как надо, не задев внутри семечко, получится настоящий свисток. Но это долгая песня. Летом начнешь и только через год закончишь — жуткая работенка.

Дональд был все время занят, но, если речь шла о том, чтобы помочь мне соорудить модель аэроплана, тут он соглашался — все же очень уж интересное дело. Тут он не мог устоять. Клейкой лентой прилепляешь к столу чертеж, а потом делаешь части крыльев и фюзеляжа, прикладывая бальзовые распорки к бумаге. Сперва их выстругиваешь в размер лезвием опасной бритвы, потом одну распорку крепишь к другой каплей прозрачного аэролака. Предварительно заготовленные бальзовые лекала сами собой обеспечивали правильность обводов. Если я по неловкости ломал фигурное лекало, Дональд вырезал такое же точно из запасной бальзовой дощечки. Когда у меня все бывало подготовлено — крылья, фюзеляж, хвост и элероны, — Дональд принимался за сборку сам, а потом сам все обтягивал тонкой цветной бумагой.

В каталоге всяческих ребячьих поделок мне особенно приглянулась одна модель — это был не просто аэроплан, это был дирижабль. Дирижабли, называвшиеся еще цеппелинами, казались мне самым замечательным, что только можно увидеть в небе. Иногда и впрямь их удавалось издали посмотреть. Они были так огромны, что, если эта штуковина покажется даже где-нибудь на горизонте, ее все равно видно. Плывет себе этак важно, словно облако. Движется медленно-медленно и видна долго, не то что аэроплан. Однажды по радио в последних известиях сказали, что самый большой дирижабль в мире — «Гинденбург» — совершает перелет из Германии в Нью-Йорк. По пути следования он пересечет восточное взморье и Лонг-Айленд. Потом направится к западу в Нью-Джерси, где для него приготовлена посадочная мачта, а значит, над городом он покажется что-нибудь сразу после полудня. Я к этому времени, может быть, уже приду из школы. Однако увидеть его я даже не надеялся мне и в голову не приходило, что можно своими глазами посмотреть то, о чем объявляют в последних известиях. Я как-то не думал, что в Бронксе что-то может происходить. Что ж, Бронкс — это огромное пространство, многие мили улиц с шестиэтажными, вплотную поставленными жилыми домами, с холмами и долинами, где в каждом микрорайоне — своя школа, вроде нашей, свой кинотеатр, своя торговая улица с магазинами на первых этажах жилых домов; все это пронизано туннелями метро и связано воедино трамвайными рельсами и линиями надземки, однако так или иначе, но для всех живущих здесь, и для меня тоже, Бронкс — это так себе. Не бог весть что. Тоже мне пуп вселенной! Мне казалось, что «Гинденбургу» более пристало пролететь над Манхэттеном, который куда как скорее можно считать центром мира. Я позвонил по телефону своему приятелю Арнольду, который жил в доходном доме напротив. Может быть, его мама разрешит нам после школы залезть на крышу? Я надеялся, что с крыши шестиэтажного дома, где жил Арнольд, и впрямь удастся краешком глаза увидеть «Гинденбург», когда он пройдет над Манхэттеном, если высота полета будет достаточной. Но мать Арнольда сказала, что никому нельзя залезать на крышу, и я выкинул это из головы. Когда я на следующий день проснулся, о «Гинденбурге» я почти забыл. Пошел в школу. Был теплый ясный день. Из школы домой шел со своей подружкой Мег. Потом я играл в ступбол. Потом мы с мальчишками менялись фантиками от пачек с жевательной резинкой. Живая изгородь была подернута бледной зеленью свежих листочков. К тротуару подъехала повозка зеленщика Гарри. Он принялся выкликать, обращаясь к окнам. Вожжи намотал на торчащую рукоять тормоза сбоку телеги. У Гарри был специальный ключ для открывания пожарных гидрантов. Он открыл гидрант в середине нашего квартала и, наполнив ведро водой, поставил его на мостовую перед своим конем. Конь стал пить. Деревянные оглобли, которыми к нему присоединялась телега, наклонились к земле. Упряжь была кожаной, но с укороченными ремнями, они кончались кольцами, от которых дальше шли цепи, прикрепленные к передку телеги. Сама упряжь выглядела невероятно тяжелой, хомут сидел на шее у коня, как массивная кожаная шина. Окованные железом колеса были со спицами. От осей отходили ленточные рессоры. Все овощи и фрукты на тележке влажно поблескивали. Гарри обдавал их водой из шланга, чтобы они сияли чистотой. До меня доносился запах мокрой зелени. Гарри оторвал вершки от пучка морковок, проданных какой-то даме, и скормил ботву коню. Я направился в «Овал» — небольшой сквер посредине авеню Маунт-Иден. Оттуда, естественно, открывался обширный вид на ничем не загороженное небо. Не помню, какие у меня там были особенные дела. Может, съел мороженое. А может, я там искал Мег, которая иногда посещала «Овал» с матерью. Над крышами частных домов, стоявших на северной стороне авеню Маунт-Иден, напротив сквера, показался нос огромного серебристого «Гинденбурга». Я даже рот открыл. Дирижабль скользил невероятно низко, прямо над крышами, и шел как раз на меня, на высоте каких-нибудь двух-трех сотен футов, все надвигался, надвигался, и ему не видно было конца. Он был наклонен вниз, ко мне, словно невиданное животное, монументально застывшее в замедленном прыжке с неба. Какая-то веревка тащилась сзади, свисая из-под кабины как швартов. Потом я сморгнул, и — глядь! — уже весь дирижабль открылся взору, он слегка поворачивал к востоку, и я увидел его целиком, во всей его тугой серебряной огромности: ребристые грани его цилиндрического баллона, широкого в середине и сужающегося к концам, отразили солнце, заиграли солнечными бликами, как пущенная веером колода атласных карт. А вот я уже и услышал его — пропеллеры рядом с кабиной гудели в небе, как вентиляторы. Дирижабль не издавал грубого зудящего воя, свойственного аэропланам, он, казалось, лишь шепчет. Дирижабли недаром называют иногда воздушными кораблями — это действительно был корабль, настоящий корабль в небе, он и плыл, как корабль. Огромность его была ни с чем не сопоставима, рядом с ней терялись и дома, и машины на улицах, а уж люди — кричащие, машущие руками и глядящие вверх — и подавно; это был словно сколок самого неба, сошедшего на землю, какой-то летающий город или обитаемое облако. Мне видны были малюсенькие человечки в кабине, они глядели в окно, и я махал им. «Гинденбург» плыл теперь над парком «Клермонт» в направлении авеню Морриса. Туда мне одному ходить не полагалось. Я глянул в обе стороны, перебежал улицу и бросился по каменным ступеням в парк. На улицах остановились машины, водители вылезли поглазеть. Все как один смотрели на дирижабль. Я бежал через парк за «Гинденбургом», который плыл так медленно, так важно, что я вроде бы без труда мог за ним угнаться. Он проглядывал сквозь кроны деревьев. Переползая участки голубизны между деревьями, виднелся по всей длине. Я махал людям в кабине, огромной, как железнодорожный вагон. Она ползла прямо над макушками вязов. Я выбежал на лужайку, чтобы без помех еще разок полюбоваться, но теперь я понимал, что дирижабль движется быстрее, чем мне казалось, его словно подхватил ветер, гудение моторов пошло тоном выше, дирижабль менял курс, вот он уже над улицей, над деревьями и вот скрылся за крышами доходных домов авеню Морриса. Я кричал и махал руками. Мне хотелось, чтобы он вернулся. При этом я непрестанно смеялся, пока его не поглотил, будто языком слизнув с неба, бескрайний город. Я добежал до стены парка весь красный, запыхавшийся, но улыбающийся — даже не верилось, что мне так повезло: своими глазами видел могучий «Гинденбург».

Я поспешил домой рассказать матери. Дональд, придя домой, сказал, что он тоже видел дирижабль. Он задержался в школе — какой-то у них был особый зачет, — но выглянул в окно и увидел. Все, кто готовился отвечать, с преподавателем вместе бросились к окнам.

— Нам надо раздобыть модель «Гинденбурга», — сказал брат. — Накопим денег и раздобудем.

А вечером произошло крушение. Репортаж об этом по радио мы упустили — то был час передач «Любителям детектива» и «Человек-разгадка». Но потом услышали в последних известиях. На подходе к швартовочной башне в Лэйкхерсте, штат Нью-Джерси, дирижабль загорелся. Рухнул на землю, и сталь гнулась и сминалась, как бумага. Мне было дико вообразить, чтобы такую могучую махину, целый летающий океанский лайнер вдруг постигла такая кончина. Много народу погибло. Люди падали с неба, охваченные пламенем. Я не понимал, как это могло случиться.