Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 89 из 99



Риад Халаби сидел за кассой и что-то считал; одет он был, как и следовало ожидать, в белую батистовую рубашку. Его рот, как обычно, прикрывал такой же белый платок; сам он ничуть не изменился; ощущение было такое, будто расстались мы минуту назад, и я с трудом верила своим глазам: таким он мог сохраниться только в моей памяти, как и положено образу первого возлюбленного. Я робко подошла к прилавку, ощущая себя той самой семнадцатилетней девчонкой, которая села на колени к этому человеку, чтобы попросить его о драгоценном подарке — ночи истинной любви — и принести ему в жертву свою девственность, ту самую девственность, которую крестная измеряла шнурком с семью узелками.

— Добрый день… у вас таблетки аспирина не найдется? — Я с трудом заставила себя произнести хоть что-то.

Риад Халаби не оторвал ни взгляда, ни карандаша от бухгалтерской книги и лишь махнул рукой, указывая в противоположный угол помещения.

— У жены спросите, — сказал он тем же самым, безошибочно узнаваемым голосом, чуть шепелявя своей заячьей губой.

Я обернулась, готовясь к тому, что увижу учительницу Инес, ставшую наконец супругой турка, как, по моим расчетам, и должно было рано или поздно случиться; каково же было мое удивление, когда я увидела совсем юную девушку — почти девочку, лет четырнадцати, не больше, невысокую, смуглую, симпатичную, с ярко накрашенными губами. К ее лицу словно приклеилась любезная, гостеприимная улыбка; я купила у нее пачку аспирина, думая о том, что несколько лет назад этот человек отверг меня по причине моей молодости. Смешно сказать, да в то время та, которая теперь стала его женой, была еще чуть ли не в пеленках. Кто знает, как сложилась бы моя судьба, останься я рядом с этим мужчиной, но одно я могу сказать с полной уверенностью: в постели я всегда была бы довольна и счастлива. Я улыбнулась девочке с накрашенными губами, вложив в эту улыбку долю женской солидарности пополам с такой же чисто женской завистью, после чего вышла из магазина, так и не обменявшись ни словом, ни взглядом с Риадом Халаби. Мне было достаточно того, что у него, судя по всему, все шло хорошо; с того дня я вспоминаю о нем лишь как об отце, кем он фактически и был для меня несколько лет. Этот образ подходит ему куда больше, чем роль страстного любовника на одну ночь. На улице я поймала нетерпеливый взгляд Негро, который не на шутку разволновался, потому что остановка не входила в план операции.

— Поехали быстрее. Команданте приказывал вообще не останавливаться в этой вонючей дыре, где тебя каждая собака знает! — зашипел он на меня.

— Никакая это не вонючая дыра. Знаешь, почему городок называется Аква-Санта? Здесь есть самый настоящий святой источник, вода которого смывает с человека все грехи.

— Не гони волну, все равно не поверю.

— Честное слово. Искупаешься в нем или хотя бы умоешься — и как заново родился: никакого чувства вины за былые прегрешения.

— Ева, ну пожалуйста, садись в машину, поехали отсюда.



— Ты слишком-то не торопись, мне еще нужно кое-что сделать, а впрочем, — съехидничала я, — подождем до вечера, так надежнее будет…

Напрасно Негро пытался применить ко мне жесткие методы воздействия: подумаешь, пригрозил оставить меня здесь посреди дороги и уехать. Нашел кого этим напугать. А кроме того, если мне что-то приходит в голову, то я редко отказываюсь от задуманного под давлением других. Естественно, Негро не забыл и о том, что я играю очень важную роль во всей операции по освобождению пленных. В итоге он не только уступил мне, но еще и вынужден был поработать лопатой, копая яму на самом солнцепеке. Я отвела его на пустырь и, продравшись сквозь густые кусты, указала место, где нужно копать.

— Надо кое-что достать, — коротко пояснила я, и он покорно принялся за дело, полагая, что если мне, конечно, не слишком напекло голову, то все это является частью общего плана.

Работа оказалась не слишком долгой и тяжелой: глинистая почва после прошедших дождей не крошилась, а поднималась на лопате большими жирными ломтями. На глубине чуть больше полуметра мы наконец обнаружили то, что я искала: упакованный в пластик небольшой сверток, покрытый плесенью. Отряхнув его рукавом блузки, я положила находку в сумку.

— Ну и что там внутри? — поинтересовался Негро.

— Ты не поверишь — мое приданое.

Индейцы приняли нас в своем временном лагере, расположенном на небольшой поляне в самой чаще сельвы. Единственным источником света здесь был выложенный прямо в земле очаг; часть поляны перекрывала покатая крыша из ветвей и листьев; под этим навесом, прикрывавшим от дождя, висело на разной высоте несколько гамаков. Взрослые еще носили какое-то подобие одежды, переняв этот обычай у соседей из ближайших деревень и городков, дети же, все как один, ходили по сельве голые, потому что в ткани любой одежды, постоянно мокрой из-за высокой влажности лесного воздуха, непременно заводятся паразиты и начинает цвести противная бледная плесень — причина множества болезней. Девушки украшали свои прически цветами и разноцветными перьями, а одна из женщин, как я сразу же заметила, кормила двух детенышей сразу: к одной груди она прижимала своего ребенка, а к другой — щенка. Я внимательно разглядывала эти лица, подсознательно стараясь отыскать свой образ в каждом из них, но встречала лишь миролюбивый, но все время ускользающий взгляд людей, которым присуще свойство не отвечать прямо на любой поставленный перед ними вопрос. Вождь сделал несколько шагов нам навстречу и слегка поклонился в знак приветствия. Он держался уверенно и стоял прямо, расправив плечи; у него были большие, широко расставленные глаза, пухлые губы и подстриженные «под горшок» волосы; когда он отвернулся, я заметила, что у него довольно высоко выбрит затылок. Этот человек явно с гордостью демонстрировал окружающим множество шрамов на шее и затылке, полученных, по всей видимости, во время поединков на боевых дубинках. Я узнала его в ту же секунду, как увидела: это был тот самый человек, который каждую субботу приводил свое племя в Аква-Санту просить милостыню, тот самый, который нашел меня рядом с трупом Зулемы, тот самый, кто послал Риаду Халаби весть о несчастье и даже преградил путь собиравшимся арестовать меня полицейским. Именно он и его соплеменники устроили перед зданием комендатуры сначала безмолвную демонстрацию протеста, а затем и сыграли в живой барабан, предупреждая, что их терпение на исходе. Я хотела узнать, как его зовут, но, к счастью, Негро предупредил меня заранее, что такой вопрос будет воспринят индейцами как оскорбление: для них назвать человека по имени — все равно что прикоснуться к его сердцу; вот почему считается бестактным обращаться к чужакам по имени, а тем, в свою очередь, также возбраняется называть индейцев по имени. В общем, лучше было воздержаться, чтобы не быть неправильно понятой. Вождь посмотрел на меня бесстрастно — ни один мускул не дрогнул на его лице, но я была уверена, что он тоже узнал меня. Он дал знак следовать за ним и провел нас в странное строение — не то шалаш, не то хижину без окон, всю пропахшую какими-то гнилыми тряпками и обставленную, по меркам сельвы, просто шикарно: два табурета, гамак и керосиновая лампа.

Согласно полученным инструкциям, нам следовало дожидаться остальной части группы здесь, в индейской деревне: они должны были присоединиться к нам под вечер в пятницу, накануне операции. Я спросила, не знает ли кто-нибудь, где Уберто Наранхо и когда он появится, но никто не смог сказать мне ничего вразумительного. Меня это удивило: мне казалось, что последние дни перед столь важным и опасным предприятием мы могли бы провести вместе. Я забралась в гамак не раздеваясь; по правде говоря, гул ночной сельвы не способствовал спокойному сну; кроме того, мне было тяжело во влажной атмосфере, меня одолевали москиты и муравьи, и, разумеется, я страшно боялась ядовитых змей и пауков, которые ползают по веревкам или падают с ветвей деревьев прямо на крышу из листьев, а затем и ниже, на лежащего в гамаке человека. В общем, какой уж тут сон. Несколько часов я убила на то, чтобы попытаться объяснить самой себе, какого черта я тут забыла; ни к какому толковому выводу я так и не пришла; использовать в качестве объяснения мои чувства к Уберто было бы, пожалуй, несколько опрометчиво — слишком уж странными и даже прохладными были наши отношения в последнее время. Забираться в джунгли только ради того, чтобы увидеть его или помочь ему, было бы с моей стороны, как минимум, глупо. Я чувствовала, как с каждым днем уходит все дальше в прошлое то время, когда я жила лишь ожиданием наших эпизодических встреч, когда была готова виться вокруг него, словно ночная бабочка вокруг огня. Наверное, я согласилась ввязаться в эту авантюру, чтобы доказать что-то самой себе и проверить, не поможет ли участие в отчаянно дерзкой войне вновь почувствовать близость с человеком, которого я когда-то любила так беззаветно и преданно. Тем не менее в ту ночь я была одна и размышляла о нашей возможной близости, лежа в полусгнившем, полном клопов гамаке, пропахшем псиной и табачным дымом. Ввязалась я в это дело явно не из политической сознательности и не по убеждению: как бы толково ни объясняли мне основные принципы и теоретические постулаты этой утопической революции, как бы ни трогало меня отчаянное мужество горстки партизан, я заранее чувствовала, что они уже потерпели поражение. Я не могла избавиться от этого ощущения обреченности, которое лишь иногда сменялось вспышками надежды; подобные озарения, естественно, снисходили на меня в те минуты, когда я оказывалась один на один с Уберто Наранхо. Стоило эмоциям чуть-чуть улечься, как я вновь замечала отчаяние и отрешенность в его взгляде. Чтобы произвести впечатление на Мими, я с умным видом повторяла ей все доводы, которые он выдвигал в разговоре со мной. На самом же деле в глубине души я была уверена, что в этой стране любая герилья, любое повстанческое движение заранее обречены на неудачу. Задумываться о том, какой финал будет иметь борьба этих людей и что станет с их идеалами, мне не хотелось. В ту ночь мне было очень грустно; сквозь навес шалаша до меня доносились голоса индейцев, и, когда стало прохладно, я вылезла из гамака и присоединилась к тем, кто проводил ночь, сидя у тлеющих углей, оставшихся от догоревшего костра. Сквозь плотный полог сельвы с трудом просачивалось едва различимое бледное сияние. Поняв, откуда оно исходит, я осознала, что луна, как это всегда бывало, успокаивает меня.