Переворот

21

Ранним утром, по холодку, «артиллерию» Чередниченко погрузили на платформу, и поезд, в котором ехал и отряд Степана Огородникова, добившегося наконец отправки на фронт, двинулся в сторону Новониколаевска, оставляя позади одну за другой знакомые станции — Уткуль, Загайново, Алтайская, Повалиха, Тальменка… Поезд шел без задержек и к вечеру, еще засветло, прибыл в Черепаново.

Здесь его встретил командующий Алтайским фронтом Иванов, невысокий, медлительный человек, с тяжелым квадратным подбородком. Огородников узнал его тотчас, как только увидел — недели две назад Иванов приезжал в Бийск по заданию губревкома; и он тоже, как видно, узнал Огородникова, но никак этого не выказал. Поздоровался сухо, официально. Спросил, какова численность отряда, как и чем вооружены. И несколько повеселел, оживился, узнав о том, что бийчане прибыли со своей «артиллерией».

— Это хорошо! Пушек у нас нет.

Однако никаких распоряжений с его стороны не последовало. Да и фронта как такового здесь, в Черепаново, по существу не было. Степан удивился:

— А мы считали, что чехословаки уже на подступах к Черепанову…

— Нет, чехословаки находятся пока за Евсиным, — пояснил командующий. — Дней пять уже стоим и ждем…

— Стоим и в ус не дуем, — едко заметил высокий, крест-накрест перетянутый ремнями человек. И подал Степану руку, представился: — Долгих Иван. Командир сводного барнаульского отряда.

— И никаких действий за пять дней? — не мог скрыть удивления Огородников.

— Если не считать сторожевого охранения, — ответил Долгих. Командующий недовольно покосился на него, лениво повернув голову, и слегка покраснел:

— Зря вводишь в заблуждение. Люди только что прибыли и мало осведомлены о действительной обстановке…

— А это и есть действительная обстановка.

— Штаб разработал детальный план обороны…

— Почему только обороны?

— А вы собираетесь наступать? — спросил командующий, нахмурился и добавил, как бы оправдывая бестактность своего вопроса: — Нам неизвестны силы противника, — обращался теперь не столько к Долгих, сколько к Огородникову. — Атаковать же вслепую — по меньшей мере неразумно.

— А выжидать? — возразил Долгих. — Сидеть и ждать, когда противник сосредоточится и обрушит все свои силы, какой в этом смысл?

Видимо, разговор на эту тему у них был не первый. Иванов не ответил, круто повернулся и пошел по перрону в сторону вокзала.

— Товарищ командующий! — догнал его и зашагал рядом Огородников. — Какие же будут распоряжения? Что нам делать?

Иван как будто не слышал вопроса, шел молча, не глядя на Огородникова. Степан переспросил.

— Разгружайтесь пока, — сказал наконец Иванов. — Задание получите. — И, чуть помедлив, добавил с легкой и сумрачной насмешкой: — Не спешите, успеете еще навоеваться…

Ответ командующего поразил Огородникова. Он остановился, растерянно глядя ему в спину, и не заметил подошедшего Долгих. Тот положил руку на его плечо, Огородников обернулся.

— Ну, — спросил Долгих, — какую картину он тебе нарисовал?

— Безрадостную, — ответил Огородников, поражаясь открытой неприязни Долгих к командующему. — Скажи, он что… случайный здесь человек, Иванов? Как же он здесь оказался? Кто он, откуда?…

Долгих пожал плечами.

— Бывший капитан инженерной службы. Говорят, хорошо строил когда-то мосты…

— Вот и строил бы мосты!

Долгих улыбнулся, тронув Степана за локоть. И они пошли по шаткому дощатому перрону, сквозь который там и сям пробивалась пыльно-зеленая жесткая трава.

— Покажи мне свои пушки, — попросил Долгих. — Это правда, что они еще при Петре Великом состояли на вооружении? Ну, и как они стреляют, петровские мортиры?

— Не знаю, — ответил Огородников. — Стрелять пока не приходилось.

Утром из Евсино донесли: несколько составов противника приближаются к станции. Что за составы, сколько? Штаб снова заседал, разрабатывал планы. А у Долгих возник свой план. Взяв несколько бойцов, он сел в паровоз и налегке, отцепив вагоны, помчался в Евсино, чтобы самолично разведать обстановку.

Доехали минут за пятнадцать. И вот он фронт — как на ладони. Местность за станцией ровная, поросшая лишь мелким и низким кустарником, и полотно железной дороги просматривается до самого горизонта. Далеко на этом открытом и ровном поле виднелись паровозные дымки. Долгих насчитал их пять, таких дымков — пять неприятельских поездов, растянувшись по всей видимой равнине, двигались на Евсино. А это значит, что при благоприятно сложившейся для них обстановке не далее как к вечеру, а то и раньше могут выйти они и на Черепаново… Теперь промедление могло стоить жизни. Долгих приказал машинисту возвращаться — и они, наддав пару, помчались обратно.

Тем временем отряд Огородникова и приданная ему «артиллерия» Чередниченко, получив задание прикрывать левый фланг между Евсино и Черепаново, вышли на исходный рубеж. Пушки установили на невысоком бугре — позади березовой перелесок, дальше поле, поросшее кустарником, а впереди железнодорожное полотно, по прямой до него не больше сорока саженей…

Взошло солнце. И поляна вспыхнула и занялась белым пламенем. Цвела ромашка. И так ее было много вокруг, так буйно и чисто она цвела, на этом бугре — некуда ногой ступить. Чередниченко, увидев, как лошади топчут и с хрустом ломают копытами цветы, несколько даже растерялся.

— Ты погляди! — сказал он шедшему рядом Огородникову. — Сколько цветов… Может, сменить позицию? Жалко топтать.

Огородников посмотрел на него и ничего не сказал Подошел к пушкам. Две из них были установлены рядом, третья чуть поодаль. Огородников придирчиво их осматривал, время от бремени поворачиваясь к Чередниченко:

— Не шибко высоко забрались?

— Нет, в самый раз. Траектория с этой точки отличная, — пояснил Чередниченко. — Кроме того… видишь поворот? Поезд непременно здесь притормозит, замедлит ход — вот тут мы его и угостим. Жахнем, как вон говорит товарищ Романюта, по кумполу. Все рассчитано.

— Ясно, — кивнул Огородников, направляясь к третьей пушке, сделанной рабочими механических мастерских и удивляясь несуразному ее виду: ствол пушки, установленный на колеса от жнейки, был слегка изогнут и смотрел куда-то в сторону и чуть вверх. — А это что за кичига? — спросил. — По кому вы из нее собираетесь палить?

— По аэропланам, товарищ командир, — весело ответил невысокий, коренастый боец, выглядевший рядом с этой пушкой не менее живописно: на нем была солдатская гимнастерка и синие плисовые шаровары, заправленные в сапоги. Огородников улыбнулся, узнав Тихона Мурзина, двоюродного брата Вари Лубянкиной.

— Ясно, — кивнул он и построжел. — Ну что ж, товарищи, шутка дело хорошее, только сегодня ждут нас дела не шуточные. Так что будьте готовы. — И, увидев Романюту, подбадривающе спросил: — Ну как, товарищи артиллеристы, жахнем по кумполу?

— Жахнем, как пить дать! — сказал Романюта.

Подул слабый ветерок, и поляна колыхнулась, белые волны пошли по ней из конца в конец. Сухо и жестко зашумела трава.

Романюта сорвал ромашку и ловко, двумя пальцами стал отделять белые продолговатые лепестки, приговаривая:

— Любит — не любит… к сердцу прижмет, любит — не любит… к черту пошлет! — Бойцы собрались вокруг него, сдержанно посмеиваясь, ждали, чем кончится этот наговор. — Любит! — объявил Романюта, оборвав последний лепесток.

— А ты, товарищ комвзвода, насчет чехов погадай, — попросили его. — Побьем мы их или не побьем?

— Насчет этого я и гадать не собираюсь, — сказал Романюта. — Побьем непременно. Не сегодня, так завтра. Иначе и не может быть. Все, товарищи. По местам!

Ветер то стихал, то снова подхватывался, и густой, неровный шум наполнял воздух. Со стороны Евсино доносилась перестрелка. Там, должно быть, вступили в бой сторожевые охранения. Алтайский фронт — одно лишь название — разворачивался медленно да и силами располагал он весьма незначительными. «Так что надеяться на поддержку сегодня не приходится», — думал Огородников.