Переворот

Огородников поравнялся со складом, с подветренной стороны которого стояла подвода. Четверо бойцов из первого взвода подняли и укладывали в бричку тело Кержака, делая это неловко и грубо. И кто-то, не выдержав, сердито, вполголоса выговаривал:

— Да потише, потише вы! Чать, не бревно кладете…

Огородников отвернулся и быстро пошел.

20

«Нет, нет, — мысленно рассуждал он, как бы споря с самим собой, — иного решения быть не могло. Всякое иное решение — во вред революции. Эта жестокость оправдана и неоспорима. Но почему, почему так смутно и нехорошо на душе?»

Его окликнули. Огородников повертел головой, увидел наконец человека, спешившего ему наперерез. Чередниченко… Иосиф Николаевич?

— А я тебя не узнал, — сказал Огородников, останавливаясь. — Разбогатеешь.

— Представь себе, ты не ошибся! — весело подтвердил Чередниченко. Настроение у него, видать, было хорошее, и он этого не скрывал. — Разбогател уже. Не веришь? Ладно, сейчас убедишься. Дай отдышусь немного, — лицо у него красное, распаленное, усы лихо закручены, а в глазах загадочный блеск. — Черт побери, ты себе представить не можешь, Огородников, какое богатство привалило не далее как полчаса назад…

— Какое богатство? — заинтригованно смотрел на него Огородников. — Откуда?

— Наследство получил. О-о! — воскликнул Чередниченко, коротким и быстрым движением поправляя ремни на плечах. — Представь себе: кроме винтовок и бердан, имеются теперь у нас пушки. И не одна, не две, а целых три… даже четыре! Разве это не богатство?

— Но откуда они взялись, пушки? — все еще не верил Огородников.

— Оттуда, — неопределенно взмахнул рукой Чередниченко. — Хочешь, покажу тебе свое наследство?

Они пересекли обширный пустырь, заросший бурьяном, прошли переулком и вскоре оказались на Успенской, неподалеку от рынка. Место здесь было шумное, оживленное. И рынок, несмотря на военное положение, работал вовсю. Шла бойкая торговля разноцветной пестрядью, другими всевозможными товарами… и свеженькими, горячими новостями, которые, судя по всему, пеклись прямо здесь, на рынке.

— Слыхали, граждане? Деньги с будущей недели будут отменены…

— Быть не может такого! Это же гибель — без денег. Кто их отменит?

— Говорят, совдеп вводит в оборот свои талоны. Будут выдавать только по спискам.

— По каким спискам? Чушь! Совдеп и сам уже на ладан дышит.

— Слыхали? Чехи заняли Барнаул и Алтайскую, со дня на день нагрянут в Бийск…

— Господи, что же будет?

— Сладкие леденцы… леденцы сладкие. Кому леденцы? Медовые пряники… Брошки, сережки, перламутровые пуговицы… Подходи, подешевело, расхватали, не берут!..

И совсем рядом чей-то скрипучий, вкрадчивый голос:

— Имеется в продаже русско-чешский разговорник. Карманный. На двести слов. Весьма удобный. Осталось три экземпляра. Спешите приобрести. Цена умеренная…

— Сволочи! — рванулся было на голос в толпу Степан. — И разговорник уже заготовили… Ждут.

Но Чередниченко удержал его, остановил:

— Черт с ними! Пусть. Мы им заготовим кое-что другое…

Прошли мимо полотняного навеса, подле которого толпилось особенно много людей. Маленький, юркий, как юла, китаец показывал фокусы. Извлекал из широкого, необъятного рукава халата разноцветные ленты, собирал их, сжимал ладонями, потом подбрасывал вверх — и ленты на глазах изумленной публики превращались в настоящего, живого петуха, с большим ярко-красным гребнем. Петух опустился на плечо фокусника, хлопая крыльями, и огласил рынок победно-ликующим звонким кликом… Публика восторженно гудела, аплодировала. Огородникову тоже было удивительно.

— Ты гляди, что он вытворяет!

— Ерунда, — пренебрежительно махнул рукой Чередниченко. — Я тебе сейчас не такое покажу…

Рынок остался позади. Шум, постепенно стихая, отодвинулся. Узкая аллея старого, запущенного парка вывела к подъезду небольшого двухэтажного здания, принадлежавшего некогда военной комендатуре. Чередниченко остановился и хитро глянул на Огородникова.

— Ну? — взмахнул рукой, подражая рыночному фокуснику, ремни на плечах его туго натянулись и скрипнули. И Огородников, проследив за движением его руки, увидел прямо перед собой, шагах в десяти, черное жерло пушки… Глазам не поверил! Шагнул вперед, наклонился и потрогал рукой, словно желая удостовериться в натуральности этой пушки, провел пальцами по шероховатой, местами выщербленной поверхности ствола, ощущая твердость и теплоту нагревшегося на солнце металла.

— Ну? — повторил Чередниченко, посмеиваясь. — Убедился? Это тебе не путух из рукава, а пушка… И не одна. Вон погляди.

И Огородников увидел еще одну и еще — стволы покоились на каменных основаниях, наполовину вросших в землю, густо затянутых травой, трава торчала даже из самих стволов…

— Ну? — в третий раз спросил Чередниченко. — Полезные ископаемые! То-то и оно.

— Но это же только стволы… Как ты из них стрелять собираешься?

— Очень просто. Установим на привода молотильных машин, — пояснил Чередниченко. — Будут разворачиваться по всей окружности… Как башенные орудия на корабле. Все уже продумано.

— А снаряды?

— Зачем они?

— Как зачем? Не солью ж ты стрелять собираешься.

— Заготовим мешочки с порохом… Будут действовать по принципу запалов.

— Но чем ты все-таки стрелять собираешься?

— Железом.

— Каким железом?

— Обыкновенным. Соберем всякий лом, нарубим картечи… Представляешь, какого шуму наделаем!

Огородников, однако, не очень ясно себе представлял, как все это будет выглядеть на деле. Хотя сама по себе идея бывшего артиллерийского прапорщика — установить стволы старых, музейных можно сказать, пушек на привода молотильных машин — показалась ему забавной. Да и не только ему так показалось. Когда Чередниченко изложил свой план в штабе, Двойных и Михайлов горячо его поддержали:

— Правильно! Поставим пушки за городом, на бугре, и будем держать на прицеле железную дорогу, подступы к станции… Это ж какое подспорье! — Захар Яковлевич взглянул на Бачурина, сидевшего молча. — А как считает начштаба?

— Бутафория, конечно, — помедлив, сказал Бачурин. — Но делу не повредит. Можно попробовать.

Между тем положение осложнялось. Наскоро сформированные, необученные и плохо вооруженные красногвардейские отряды отправлялись под Черепаново, где уже стояли барнаульские боевые дружины. А со стороны Бердска, по железной дороге, двигался на них, ощетинившись орудийными стволами, чехословацкий бронепоезд. Надо было встретить и дать ему отпор.

И в горах зашевелились опять всевозможные недобитки — каракорумцы в Улале, а в Онгудае объявился какой-то летучий отряд штабс-капитана Сатунина… Кто он, этот Сатунин откуда — пока было неизвестно.

В начале июня он сам дал о себе знать — связался с Бийском по прямому проводу:

— Даю вам сутки на размышление.

— По поводу чего размышлять? — спросил Двойных.

— По поводу вашего краха. Ждете гостей? А это не гости, хозяева возвращаются…

— Ну что ж, — ответил Двойных, — встретим «хозяев» хорошим оркестром… Есть еще вопросы?

— Полномочия ваши, граждане большевики, истекают. Советую загодя перекрасить флаги.

— И в какой же цвет?

— Конечно, в белый. Другого цвета не признаем.

— Ошибаешься, штабс-капитан, насчет цвета, — как бы подвел черту Двойных. — Мы не для того революцию делали, чтобы в трудный час мерзавцам сдаваться.