Яблоко Невтона

И вот после ярых крещенских морозов, 21 января 1764 года, пакет государственной важности, весь в сургучных печатях, наконец-то доставлен был в заводской Барнаул — и вручен генералу Порошину.

Андрей Иванович подержал его в руках, словно взвешивая, и почему-то помедлил, не сразу решившись открыть. Что в нем? А когда вскрыл, раскрошив одну из печатей, и вынул из конверта глянцевито-белый плотный лист, испещренный торжественно-строгим каллиграфическим почерком, а потом и глазами скользнул, пробежал по строчкам, улавливая содержание, вдруг сразу все понял и обрадовался несказанно: удача! И вправду то верно: русские медленно запрягают, да скоро ездят… Такое известие из Петербурга!..

Генерал тотчас велел разыскать Ползунова.

Кинулись туда, сюда, но шихтмейстер, оказалось, уехал вместе с угольным мастером Афсвальдом по куреням. Вернулся ближе к вечеру — и сразу же был перехвачен и упрежден: срочно к генералу, он ждет!

Ползунов и, духа не успев перевести, явился к главному командиру.

— Ну, наконец-то! А мы вас, батенька, заждались, — сказал генерал, улыбаясь. — Проходите, капитан-поручик, есть новость для вас.

— Не пойму, ваше превосходительство, — несколько растерялся Ползунов, — что значит такое обращение?

— А вот сейчас поймете, мой друг, — весело и все с той же лукаво-загадочной усмешкой сказал генерал и протянул Ползунову торжественно белый лощеный лист, приятно хрустнувший меж пальцев. — Читайте. Это резолюция Кабинета на ваш проект.

Ползунов принял бумагу и поднес ближе к глазам, набираясь духу, но генерал его упредил:

— Нет, нет, читайте вслух, я тоже хочу послушать, — как будто он еще не знал содержания «Резолюции». И Ползунов, повинуясь, выдержал паузу и начал читать внешне спокойно и сдержанно, хотя внутри уже весь горел нетерпением: «Высочайший Кабинет сим уведомляет, что Ее Императорское Величество не токмо им, Ползуновым, всемилостивейше довольна быть, но для вящего его и протчих по примеру его в таковых же полезных упражнениях поощрения, повелеть соизволила: пожаловать ево, Ползунова, в механикусы с чином и жалованьем инженерного капитана-поручика и выдать ему в награждение 400 рублев, так же буде он при заводах не надобен, то прислать ево сюда… — тут голос шихтмейстера (или уже капитана-поручика?) слегка сорвался и зазвенел, — дабы он для приобретения себе большего в механике искусства, — читал Ползунов, наконец, разогнавшись, все быстрее, поспешнее, словно желая знать наперед, что его ожидает, — здесь при Академии наук года два или три с оной с вящим наставлением прилежать и сродные его в том дарования и способности с лучшими успехами впредь для пользы… употребить», — пропустил впопыхах предпоследнее слово «заводской», но возвращаться не стал и замер с бумагой в руках, охваченный жарким волнением.

— Ну, каково? — смотрел на него Порошин.

— Благодарю, ваше превосходительство, за поддержку!

— Так меня-то за что — благодарите государыню.

— Государыне я премного благодарен, — подтвердил Ползунов. — Но вам, Андрей Иванович, в первую очередь!..

— Ну что ж, я тронут, — кивнул Порошин, заметив или не заметив того, что впервые назвал его Ползунов по имени-отчеству. И сам испытал к нему какое-то сродное, более глубокое и нежное чувство. — И я вас благодарю, Иван Иванович, за ваш труд, — сказал тихо и проникновенно. — И рад безмерно вашему успеху! Но, думаю, главная работа — еще впереди. А вы как находите?

— Полностью с вами согласен. Пока ведь все — только на бумаге. А проект — это еще не машина.

— Да, да. И как думаете продолжать? — выспрашивал не без умысла, осторожно подводя к главному. — Вам же, капитан-поручик, — с улыбкою говорил, — высочайше повелено ехать в Петербург и быть при Академии. Стало быть, скоро уедете? — как будто сие могло свершиться помимо его, генеральского, ведома. Хитрил генерал, конечно, как бы желая проверить встречный отклик своего собеседника. И Ползунов, не меньший стратег и тактик, подыграл генералу: — Уеду, но только с позволения вашего превосходительства. И не ранее, чем построю машину. Полагаю, сначала надо проект до ума довести, а потом и об Академии думать, — твердо определил свою линию. Хотя и об Академии он думал сейчас не в последнюю очередь, ибо из всех высочайше пожалованных званий и наград — это самая дорогая и важная для него награда. Он уже представил себе, как станет работать, науками заниматься рядом, а может, и вместе с самим первейшим российским академиком Михайлой Васильевичем Ломоносовым… О! Разве мог он мечтать об этом еще вчера? А сегодня сама государыня повелела: быть при Академии!

Но все же, отвечая на вопрос генерала, Ползунов отнюдь не кривил душой: никто, кроме него, инженерного капитана-поручика, не построит огненную машину. Никто! И выход, стало быть, только один: сначала машина, потом — Академия.

26

Впервые за годы своей горнозаводской службы Ползунов получил «вольную» — и, освобожденный от руководства лесным повытьем, всецело занялся машиной, проект которой вынашивал и создавал в немалых трудах и поисках, долгими зимними ночами и редкими днями отгульными, в промежутках между основными занятиями… А вышло на поверку — создание огненной машины и есть основное занятие, а может, и главное дело всей его жизни!..

Хотя вряд ли он думал тогда об этом — скорее чувствовал и сознавал подспудно. И, понимая всю значимость предстоящей работы, времени попусту не терял на «стояние у порога», а тотчас, как только решение Канцелярии о строительстве огнедействующей машины было принято, с головой окунулся в дела, полные каждодневных забот, хлопот, новых расчетов, перерасчетов (что даст повод будущим биографам назвать эту корректировку «вторым проектом») и многих досадных ошибок и неясностей… да, да и неясностей! — ведь машины подобной нигде еще не было, ни в России, ни в Европе, и приходилось все начинать с нуля.

Начал же Ползунов с подбора учеников и помощников, первыми указав в своей «росписи» опытных унтер-шихтмейстеров Дмитрия Левзина и Петра Овчинникова, позже приплюсовав к ним Ивана Черницына и молодого Вятченина… Однако для столь громадной работы — как постройка огненной машины — надобилось немалое число мастеров и умельцев разного толка: и кузнецов, обжигальщиков, и столяров, слесарей да паяльщиков, коих Ползунов называл не скопом, общими цифрами, а каждого поименно и пофамильно, все досконально продумав и семь раз, как говорится, отмерив… Ибо знал: многое будет зависеть в работе от выучки этих людей, многое! Потому и подбирал столь тщательно и лишь тех, кого считал нужным: «К литейному делу из шмельцеров Иван Шевангин, Сергей Трусов, Федор Кирсанов; к расковке меди Филат Медведев, Семен Корнеев, Козьма Девкин…» — а меди той (не простой, а первосортной) только для отливки цилиндров и насосов машины требовалось пятьсот пудов! Да столько же для изготовления самого котла и паропроводных труб. Последние он предложит делать из свинца. И начальство тому не препятствовало, не стесняло его в подборе нужных работников. Да и в других запросах не ущемляло. Впрочем, ничего лишнего он и не запрашивал. А что надо — то надо!..

«Сколько потребно механикусу Ползунову к делу… ремесленных людей, инструментов, а тако ж и для возки припасов лошадей, дать немедленно, — строго указывал управляющий Барнаульским заводом Христиани, — дабы не было в производстве работ какой остановки». И для пущей надежности уточнял, что-де исполнять сей приказ надлежит с завтрашнего дня, то есть с 3 марта (суббота) 1764 года.

А четвертого марта Ползунов подает рапорт в Канцелярию и ту самую «Роспись», где названо и перечислено все на первых порах необходимое для строительства. И чего там только не значилось! И гвозди пятивершковые, и железо полосовое, крышечное и буровое, и проволока разной толщины, пенька, медь гармахерская, и сало говяжье топленое… А сало-то зачем да еще топленое? Оказывается, для формовки, вернее, для изготовления литейных форм… Так что «остановок в производстве работ», чего опасался Христиани, отнюдь не случалось, а механикус Ползунов и в дни выходные не знал отдышки.