Яблоко Невтона

25

Апрель 1763 года оказался счастливым для Ползунова. Проект, наконец-то, был завершен, переписан набело, подготовлен со всем тщанием и передан в Канцелярию, из рук в руки генералу Порошину, идея которого о «сближении» рудников и заводов и подвигнула Ползунова на этот шаг… «Возбудила принять смелость и всеусиленно стараться, — как он сам признавался, — дабы способом огня, действующего механикою, в промыслах сей недостаток отвесть и сложением огненной машины водяное руководством пресечь…» — тем самым «расходы, которые не токмо здесь (на Алтае), но и во всем нашем государстве, в горном промысле, по причине принятые… вовсе уничтожить».

Он имел в виду «расходы» лишние, ненужные, но принятые по причине крайней нужды и неизбежности. И мыслил при этом не узко, в рамках лишь колывано-воскресенской вотчины, а в масштабах державных («Мы, все те, кто сын Отечества», — говорил он), заботясь о процветании всей России.

Порошин перелистывал бумаги, испещренные разгонисто-ровным уверенным почерком, с муравьиной разбежкою дробных цифр, начертанных рукой Ползунова, задерживался в иных местах, тщательно изучая схемы и чертежи, время от времени вскидывал голову и внимательно смотрел на шихтмейстера, словно видел его впервые.

— Так, так… это любопытно, мой друг! — кивал одобрительно. — Но главная суть — вот что меня занимает.

— А суть, ваше превосходительство, здесь, — чуть приподнявшись и перегнувшись через стол, указал Ползунов на свой проект, лежавший перед глазами Порошина. И вдруг спросил, остро прищурясь и глядя прямо в лицо генерала: — Скажите, отчего те расходы ненужные, убытки в горном промысле, что нынче происходят?

— И отчего же? — не отвечая на вопрос, в свою очередь поинтересовался генерал. — Отчего те убытки, по-вашему?

— Оттого, полагаю, что горный промысел не столь от изобилия руд, сколь от близости леса и рек зависит, — твердо и без малейшей заминки сказал шихтмейстер. — Потому все заводы в России на реках построены — и не иначе!

— Иначе нельзя.

— Можно. Можно, ваше превосходительство! — горячо возразил Ползунов. И в третий раз утвердил: — Можно. Если построим и учредим тепловую машину, которая все тяготы возьмет на себя, а водяное руководство отменит…

— Это бы славно такое осуществить, — помедлив, согласился Порошин. — И весьма заманчиво. Что ж, cher ami, — дружески улыбнулся — давайте дерзать. И Бог вам да поможет! — встал и крепко пожал руку шихтмейстера. О, как он тронут был, генерал Порошин, и радовался в душе тому, что весь ползуновский проект зижделся на «сближении» рудников и заводов, а это — давняя мечта самого генерала, которую он терпеливо и долго вынашивал. Но горный промысел и посегодня оставался неизменным. И Порошин много сил тратил, добиваясь развития старых и разыскания удобных мест — где реки порядочные — для строительства новых заводов, дабы уже в ближайшие годы удвоить выплавку серебра на Алтае. «Постарайся, голубчик!» — помнил он последний наказ государыни. Однако сталкивался, как и прежде, все с теми же затруднениями и препятствиями — «оторванностью» рудников и заводов: есть лес — нет воды, течет река, удобная для строительства, нет леса поблизости… Замкнутый круг! А как его разомкнуть, где выход найти? — об этом не он один задумывался.

И вот является Ползунов со своим проектом и предлагает «сложением огненной машины водяное руководство пресечь», иными словами, освободить заводы от рек и приблизить к рудникам… Порошин первым почувствовал потаенную силу и значимость ползуновской машины, которой Россия пока не знает. И, можно сказать, двумя руками ухватился за этот проект.

В конце апреля Канцелярия горного начальства, собравшись полным составом, рассмотрела проект и признала единодушно, что огнедействующая машина Ползунова пригодна к использованию в горных промыслах по всей России; но и поосторожничали заметно члены Канцелярии, оговорившись в том же «решении», что-де «оная машина не вновь изобретенная, но давно в Европе известная» — что было неправдой, а может, ошибкой, допущенной по незнанию и малой осведомленности. Не только в России, но и в Европе, во всем мире не было такой машины!..

Впрочем (и слава Богу!), «ошибка» колывано-воскресенского горного начальства позже будет исправлена. Крупнейший в то время химик и металлург, президент Берг-коллегии и директор Монетного двора Иван Андреевич Шлаттер в своем отзыве о проекте твердо и недвусмысленно скажет, что огнедействующую машину шихтмейстера Ползунова «за новое изобретение почесть должно». Вот так!

Однако не станем вперед забегать. Скоро лишь сказка совершается. Проект же Ползунова, отданный в Канцелярию в начале апреля, только в июне был отправлен в Санкт-Петербург.

И потекли долгие дни и месяцы ожидания.

Хотя скучать Ползунову не приходилось — лесные дела отнимали немало сил и времени. Да и этим круг дел не ограничивался. Двойную (а то и тройную!) лямку приходилось тянуть шихтмейстеру — и всегда в полную силу, иначе не в его правилах: и в лесном хозяйстве, и в комиссии по проектированию нового серебро-плавильного завода, куда завлек его генерал, да мало того — поручил еще быть экзаменатором по математике бывших воспитанников Московского университета и будущих горных офицеров, среди которых особо выделялись и пришлись по душе Ползунову семнадцатилетние Василий Чулков и Николай Плохов.

Отметим попутно: уже через год последнему из них, Николаю Плохову, шихтмейстер передаст лесное повытье, коим тот управлять будет достойно; а Василий Чулков, пройдя все ступени рудознатного дела, спустя тридцать лет, станет генерал-майором и главным командиром Колывано-Воскресенских заводов.

Меж тем Петербург молчал. Похоже, проект изрядно подзалежался в Кабинете — по малой мере, до тех пор, пока управляющий Кабинетом, сиятельный кавалер и сенатор, хитрый, умный и «несгораемый» Адам Олсуфьев (исправно служивший и при Елизавете Петровне, и при Петре Третьем, любимом ее племяннике и внуке Петра Великого, а ныне и при Екатерине), не спохватился и не соблаговолил доложить о нем государыне, а та, проявив неожиданный интерес, не повелела президенту Берг-коллегии Шлаттеру незамедлительно и всесторонне изучить проект некоего шихтмейстера из Сибири, измыслившего «огненную» машину, и дать свое заключение.

Вот тут колесо и завертелось.

И Шлаттер проекта не задержал, а вскоре вернул вместе со своими «Рассуждениями» об огнедействующей машине Ползунова, кою, по его утверждению, «за новое изобретение почесть должно». Екатерина самолично ознакомилась с довольно пространным заключением и осталась довольна, повелев Адаму Олсуфьеву с отсылкой бумаг более не промедлять. Резолюция Кабинета была тотчас заготовлена и (подписанная Олсуфьевым 19 ноября 1763 года) отправлена в Канцелярию Колывано-Воскресенского горного начальства. И речь в той резолюции шла уже не о «некоем сибирском шихтмейстере», но всемилостивейше об искусном и даровитом изобретателе Иване Ползунове, имя которого успела затвердить и сама государыня, заметив при том, что сей замечательный сибиряк оказался ровесником, в один год с нею родившись… «Что ж, — подумала Екатерина, — молодым потребно служить и приносить пользу и славу Отечеству!» — кажется, так ей сказал однажды первейший российский академик, изрядный поэт и эрмит Ломоносов (перекличкою с тем ползуновское: «Мы, все те, кто сын Отечества»). Словечко же «эрмит» сорвалось не случайно, ибо все редкостное и значимое привлекало Екатерину. Тому пример и открытый вскоре эрмитаж при Зимнем дворце, поначалу как некий салон для избранных (и тоже молодых!), где рядом с ее величеством блистала и юная княгиня Екатерина Дашкова, будущий президент Академии наук… И восхищенный Ломоносов, не сдержавшись, воскликнул:

Так или иначе, а колесо продолжало вертеться.