Яблоко Невтона

— Вот именно! — живо подтвердил генерал. — Более скажу: наипервейшее дело — как увеличить выплавку серебра на Колывано-Воскресенских заводах? Покойная государыня с этим вопросом и в Барнаул меня отправляла: «Постарайся, голубчик!» А стараться придется нам вместе, — глянул на Ползунова. — Помнишь наш разговор о сближении рудников и заводов?

— Помню, ваше превосходительство.

— И когда то было?

— Четыре года назад.

— Вот именно — четыре! — как бы подтвердил и усилил суть сказанного. — А что изменилось с тех пор?

— Боюсь, мало что изменилось.

— А вы не бойтесь, мой друг, — почему-то переходя на «вы», коротко улыбнулся Порошин, — правду не надо бояться. А правда в том состоит, что ничего с тех пор не изменилось. Воз, как говорится, и поныне там. И сколько он еще будет стоять, этот воз? Как это Михайло Васильевич говорит о стоянии у порога? — спросил так, будто и вовсе не сомневался, что шихтмейстер знает, не может не знать замечательных ломоносовских слов. И Ползунов подтвердил это знание, ответив спокойно и без запинки:

— Еще ли стоять будем у порога и прекословием неосновательного уверения удержимся?

— Вот, вот! И я говорю: доколе стоять? А нам ведь еще и заводы новые строить. Иначе выплавку серебра не поднять. Но и завод не поставишь на голом месте, — озабоченно размышлял, — надо изыскивать, где и лес рядом, и река под боком… Без этого заводу не устоять.

— Таких мест немало, — заметил Ползунов, думая в этот миг о чем-то своем, невзгадно пришедшем в голову, смутном пока и не-определенном. — Но хорошо, если бы заводы не привязывать к воде.

— И как это сделать? — спросил Порошин. — Иначе в России заводы не строят.

— Да, да, иначе не строят… Но ведь есть же, должен быть и другой выход.

— Думаю, есть. Вот и подумай, подумай, шихтмейстер, и поищи. Сколько ж нам еще стоять у порога? — дружески тронул его за руку, словно жестом этим сближая и объединяя их интересы. — Ну, ладно, об этом, надеюсь, мы еще поговорим. А теперь главное, зачем я и позвал тебя нынче, — круто повернул разговор. — Думаем вот предложить тебе новое повытье.

Хотя, как позже выяснится, главное-то для Ползунова заключалось вовсе не в том, что повелел ему генерал, указом своим назначил руководить повытьем лесных и куренных дел, хозяйством обширным и важным, а в том, казалось бы, уже закоснелом, изрядно набившем оскомину порошинском вопросе: как сблизить рудники и заводы?

Вот этот вопрос отныне и станет заглавным для шихтмейстера Ползунова, обретя как бы новый смысл и особую подоплеку… И теперь Ползунов не отступится, ибо главную суть он уже уловил, открыл для себя, замыслив такой проект, что и сам поначалу дрогнул от удивления: слишком вдруг, неожиданно родилась идея! Будто сидел он в Вулсторпском саду, о котором, по правде сказать, и слыхом не слыхивал, и «невтоново яблочко» сверху упало на голову, осенив его счастливой догадкой: огнедействующая машина — вот выход! Неужто же, все так просто?

Оставалось взять в руки конец нити и, переступив «порог», идти дальше, разматывая тугой клубок…

После разговора с генералом, и дня не теряя, Ползунов впрягся в новое дело — не в его характере вполсилы работать. Лесное повытье — и впрямь обширное. Своя контора при Канцелярии горного начальства, которому отныне (а еще точнее, главному командиру заводов) Ползунов только и подотчетен. Однако не с конторы (с ее писарем, счетоводом и счетчиком) зачинается дело, а с тех богатых и превосходных лесных угодий, густых и просторных боров, касмалинского да барнаульского, широкою лентой уходящих на многие версты… И тут глаз да глаз нужен, дабы лес уберечь и от пожаров случайных, но разорительных, и неслучайных, порою диких и воровских порубок… А еще ж и не менее важное — заготовка древесного угля, без которого заводу не обойтись.

И хотя на каждый участок подобраны и поставлены люди серьезные и ответственные — смотрители, лесообъездчики из крепких драгунских солдат, а куренями, лепившимися по обе стороны реки Барнаулки, поближе к заводу, исправно ведал опытный угольных дел мастер Афсвальд, дотошный и педантичный немец, основная забота и тяжесть ответственности ложилась все-таки на самого Ползунова, он отвечал — за все. А чтобы отвечать — надо знать, за что отвечаешь. Этого правила шихтмейстер строго придерживался. Потому и новое предприятие, лесное, старался освоить шире и глубже — дабы не хлопать глазами и не кивать головой впусте, когда тебе тот же угольный мастер объясняет порядок и нормы выжигания угля, а на равных (если не с большим знанием!) вести разговор. Так и будет позже, ибо шихтмейстер считал: руководить надобно не словами, а делом. И держался той линии постоянно.

Однажды навестил он курень, что близ деревни Ересной, на берегу Барнаулки. Сопровождал его угольный мастер Афсвальд, показывая хозяйство. Держался мастер (на то он и мастер!) спокойно, уверенно, глаз от начальства не пряча — а зачем ему прятать: работа идет! Ямы дровами загружены, уголек выжигается. И сырых дров наготовлено впрок — поленницы, что стены крепостные, окружают курень.

Но что-то шихтмейстера настораживало. Он ближе к поленницам подошел и спросил мастера, не оборачиваясь:

— А это что за дрова?

— Запас, ваше благородие.

— Какой запас? — вплотную приблизился, снял сверху полено сосновое, так и сяк повертел. Афсвальд, глядя со стороны, подумал насмешливо: «Русский глазам не верит, руками надо пощупать». Ползунов полено вернул на прежнее место, ладонь о ладонь потирая. — И для чего столь богатый запас?

— Так дрова ж сырые, — снисходительно пояснил Афсвальд, — отлежаться да высохнуть им надо.

— И сколько они должны отлеживаться?

— А ровно год.

— Целый год? — удивился шихтмейстер. — Но зачем им лежать? — настойчиво допытывался, наверное, усматривая в сем деле некий изъян. И старый мастер, тертый мужик, не один зуб съевший на своем деле, несколько оробел и насторожился:

— Так из сырых дров какой уголь…

— Что, не получится из сырых?

— Получится, но гораздо меньше, чем из сухих.

— Странно, — усомнился шихтмейстер. — И непонятно. Почему из сырых меньше? А вы проверяли? — глянул в упор. — И сколько угля выходит из сухих?

— Ну, если по нормам, то из двадцати сажен дров — шестьдесят четыре короба угля, — доложил Афсвальд.

— А из сырых? — будто к стене его припер Ползунов.

— Не знаю, — помялся тот, заметно смутившись, — мы ж не пробовали…

— Вот и надо попробовать, — неожиданно заключил Ползунов. — А то как же, — усмешливо глянул на мастера, — говоришь, сырые дрова непригодны, а выжиг из них не делал… А?

— Дак издавна ж так ведется, — буркнул Афсвальд, не находя иных доводов.

— Издавна, говоришь? Может быть. Но не все то верно, что издавна установлено, — возразил Ползунов. — А мне вот кажется: не могут сырые дрова давать меньше угля, чем сухие. Не могут! Склоняюсь даже к противному.

— Но, ваше благородие…

— А посему, — перебил его Ползунов, — посему, угольный мастер, следующий завал вели творить из сырых дров. Учиним пробу. И никаких отговорок, — заметив, что Афсвальд порывается еще что-то вставить, пресек разговор. — Сам проверю.

И слово сдержал. Однако из рапорта, на сей счет представленного в Канцелярию, видно, что перед тем, как пустить в оборот сырые дрова, Ползунов (скорее из «тактических» соображений) посоветовался с генералом и заручился его поддержкой; счел нужным и рапорт с того начать: «По приказу его превосходительства… из сырых дров для опыта проба чинена и на то дров сосновых… вызжено двадцать сажен, из которых угля явилось и на завод вывезено шестьдесят шесть коробов…»

Вот так! Шестьдесят шесть — стало быть, на два короба больше, чем из сухих. Да времени сэкономлено — не надо «отлеживаться» дровам целый год! Опыт явно удался. И отныне, с легкой руки Ползунова, менялась, можно сказать, не только система, но и сама технология выжигания древесного угля.

Старый угольный мастер признался однажды Ползунову: