Страница 21 из 49
Ползунов весь извелся от нетерпенья и беспокойства, больше всего опасаясь дождаться спада воды — тогда сидеть в гавани долго (такое случалось уже не раз), а то и вовсе отказаться от повторного рейса и оставить завод без руды… Такого и в мыслях нельзя допустить!
Слава Богу, четыре последующих дня выдались ясными, ровными, и команда работала дружно — кто поурочно (сто пудов ежедневный урок), а кто и в три смены, объявленные указом начальника заводов, дабы выгрузка шла круглосуточно… И все же до воскресенья самую малость руды не успели выгрузить. А воскре-сенье — опять безделка, сбой в работе. Вдобавок — и понедельник вышел праздным: день пресвятой троицы. И только во вторник, первого июня, разгрузку закончили, очистив трюмы от остатней руды. Вечером всем старателям на разгрузке Ползунов выдал наличными некорыстный заработок — три копейки за каждый «урок», хотя вкупе иные усердники положили в карман не один гривенник, да к тому ж удостоились похвалы самого Христиани.
А второго июня, пополудни, успев до спада воды, флотилия вышла из гавани и двинулась вверх по Оби. Шли не без тягостей, разными способами, «где как место допустит и время даст», — пометил в журнале шихтмейстер. Двигались то завозом, таская буксирной лодкой тяжелый якорь, то столь же нудно и тяжко бечевиком, впрягаясь чуть ли не всей командой в бурлацкие лямки, а то и под парусами, если тому способствовала погода. И спустя десять ден, достигли Красноярской, подгадав опять к субботе. Однако на этот раз Ползунов не колебался — причаливать или, минуя пристань, двигаться дальше? Конечно, причаливать! Больше месяца не был он дома, не видел жену… Кто ж его осудит за это решение? И опять бессонная жаркая ночь, бесконечные разговоры…
А утром, чуть свет, шихтмейстер был уже на судне. Ударили барабаны отходную. И коломенки неспешно, одна за другой, глухо бурля водою, словно позевывая спросонья, выдвинулись на стрежь и пошли выше по Чарышу.
Повторный рейс можно бы счесть удачным: нигде не сели на камни либо каршники да мели, не задержались лишку… Однако запись в «Журнале о всяких в пути случившихся обстоятельствах», сделанная рукою шихтмейстера в день прибытия на Кабановскую (бывшую) пристань, пятнадцатого июня, как гром с ясного неба: «Сего же числа, — уведомлял шихтмейстер, — бийской команды солдат Иван Едомин утонул». Где, как утонул? — об этом ни слова. Иван Едомин… Так это же тот самый солдат, что стоял на шкотах, умело, будто играючи, управляя парусами. Но что же случилось? — подробностей никаких. И следующая запись в журнале, шестнадцатого июня, кажется излишне спокойной и деловитой: «Кормщикам приказал по всем судам учинить досмотр, где требуется починка… — и совсем уже весело. — В оное же число вода на прибыль пошла».
Так ведь это и славно! Тут и шихтмейстера надо понять. Большая вода позволила нагруженным под завязку судам ровно и беспрепятственно, в отличку от первого рейса, спуститься по Чарышу и Оби до самого Барнаула — и с ходу, без всякой задержки, перейти из протоки в гавань, к сливному мосту… Столь же успешно и разгрузка прошла. Четыре дня понадобилось, чтобы вытаскать из трюмов к плавильной фабрике шестьдесят пять тысяч пудов руды. А всего за два рейса флотилия доставила на завод более ста тридцати тысяч пудов…
Довольный столь значимым результатом, Иоганн Христиани поблагодарил своего любимца за исправную службу и пожелал ему, воротясь в Красноярскую, так же исправно и скоро достроить пристань.
Навигация 1759 лета завершилась. И Ползунов, готовясь вести флотилию на зимний отстой, мысленно был уже там, в Красноярской, где ждала его Пелагея. Ну да теперь оставалось недолго ждать, недельки через две будут они вместе — и все пойдет у них, как и прежде, ладно да хорошо. Так думал шихтмейстер, в грезах своих представляя, рисуя будущее в самых радужных и приятных картинках. И не знал, не ведал, что жизнь уготовила им новые испытания. Не знал… Да и откуда ж ему знать! Будущее видится лишь в мечтах человека, а мечтать о плохом человек не способен.
12
Все лето витал над пристанью свежий запах соснового леса. Ошкуренные бревна, прямые и ровные, в густых потеках янтарно-медовой смолы, штабелями и вразброс лежали по всей ограде. Правда, к началу июля бревен заметно поубавилось, а там, где они были, остались лишь темные пролежни, вмятины на пожухлой траве да бугрилась вокруг сухая, до хруста поджаренная на солнце кора — зато и сруб небольшой баньки уже стоял чуть в стороне от дома, на задах, и два рудных амбара, придвинутых поближе к въездным воротам, отливали восковой желтизною бревенчатых стен, каждый венец наособицу, словно строка к строке…
Пелагее все тут нравилось, все было по душе — и чистый воздух, пропитанный духом сосны, и праздничная свежесть новеньких срубов, так чудно преобразивших и как бы сузивших большую пустынную ограду, и неспешная деловитость плотников, работавших, в общем-то, ни шатко и ни валко… Иногда Пелагея подходила к ним, и мужики, слегка тушуясь, прерывали работу и приветливо, чуточку даже заискивающе здоровались и раскланивались, выжидая, что скажет хозяйка. «Ну и как, — спрашивала Пелагея, — ладится дело?» И старший из них, Семен Вяткин, мужик хитроватый и обстоятельный, с готовностью отзывался: «Та с божьей помощью ладится помаленьку… Вот только одна загвоздка, — кивал в сторону лежавших неподалеку сосновых сутунков, — лес на исходе». Пелагея удивлялась: «Как же так? А говорили — хватит». Вяткин разводил руками: «Просчитались, выходит, — и вскидывал голову, будто отстраняясь от этих забот. — Ну, да, поди, скоро хозяин вернется, сам все и порешит». Пелагея кивнула: да, да, скоро вернется. И поспешно ушла с этой же мыслью: Господи, поскорее бы возвращался Иван, так одиноко и муторно без него!
Плотники смотрели ей вслед, лениво дымя самокрутками, а Прокопий Бобков, чему-то посмеиваясь, с ехидцей заметил: «Глядите, мужики, а барынька все хорошеет… Экая белорыбица!..» Никто ему не ответил, будто и не расслышали, мужики погасили окурки и взялись за топоры…
А к середине июля вернулась флотилия — и притащила столько свежего леса, соснового кругляка, которого хватит, наверное, не одну пристань обустроить. Лес заготовили по пути из Барнаула, на денек задержавшись в шипуновском бору. Навалили отборных сосен, разделали, скатали бревна к реке, нагрузив шесть коломенок.
И вот теперь этот лес, выгруженный солдатами, беспорядочно громоздился на берегу, ожидая дальнейшей своей участи… Впрочем, долго ждать не пришлось. Ползунов дал себе лишь денек воскресного отдыха, а в понедельник был уже на ногах — и прямо с утра велел мужикам запрягать лошадей в роспуски и возить бревна в ограду, поближе к стройке, которую отныне брал в свои руки. И не выпустил, держал крепко до тех пор, пока не довел до ума все начатое: и два рудных да два припасных амбара, и сарай для снастей да баню с кузней… Вдобавок и погреб выкопали, укрепив стены изнутри бревенчатым срубом, но это уже по настоянию Пелагеи. И то сказать: пока шихтмейстер командовал флотилией, поставляя руду на завод, Пелагея, оставшись на пристани, тоже не сидела сложа руки, а такой огород завела — не хуже иного деревенского. Ползунов, когда все это увидел, искренне подивился: вот тебе и «барынька»!
— Да как же ты сумела такую махину поднять?
— Сумела вот, — польщенно посмеивалась Пелагея и на Яшутку с Ермолаем соучастно поглядывала. — Помощники у меня фартовые. И мужики деревенские помогли непашу взорыть… Вот и растет все, как на опаре.
— Молодец, Пелагеша! — похвалил он жену, любуясь не столь огородом, вовсю зеленеющим, сколь самой огородницей, так славно похорошевшей и чуточку даже пополневшей за лето, что и глаз отвести невозможно.
Наскучался без жены шихтмейстер. И теперь что бы ни делал, чем бы ни занимался, а Пелагея не выходила из головы, перед глазами стояла, маня и притягивая статью своей обольстительной… Он едва дождался вечера, того момента, когда и вовсе стемнело, и лишь для приличия посидел за своим столом, пошуршал бумагами, перекидывая их с места на место, а как только Пелагея легла в постель, тотчас все оставил и, смиряя дыхание, прошел в боковушку за легкою занавеской, спешно разделся и нырнул под одеяло, порывисто обнимая жену… Пелагея тихонько ойкнула, будто бы испугавшись, и перехватила, попридержала его ладонь, сжимая цепкими пальцами: