Хасидские предания

мгновение, поскольку оно открывает возможность внутреннего

озарения, а перед этим мгновением измерение времени исчезает.

Хасидизм, насколько я вижу, является единственным мистициз-

мом, в котором освящается время.

Среди всех явлений истории религий хасидизм представляет

собой то, в котором встречаются, что совершенно очевидно,

одновременно две линии, считающиеся несовместимыми по сво-

ей сущности, - линия внутреннего озарения и линия откровения,

иначе говоря, ориентация на мгновение вне времени и ориентация

на историческое время. Хасидизм разрушает распространенное

представление о мистицизме. Вера и мистицизм - это не два

мира, хотя тенденция превращения их в два самостоятельных

мира временами берет в них верх. Мистицизм - это область на

границе веры, область, в которой душа переводит дыхание, преж-

де чем вновь обратиться к слову.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

К ИЗОБРАЖЕНИЮ ХАСИДИЗМА

Младшее поколение может двумя способами сохранить от

забвения пришедшее в упадок и засыпанное обломками великое

религиозное наследие предшествующей эпохи.

Один способ определяется требованиями научного познания,

которое должно быть всеохватывающим и точным насколько это

возможно. В таком случае явления религиозной жизни становят-

ся предметом исследования; тексты вероучений публикуются

и интерпретируются, изучается их происхождение, условия и фа-

зы развития, разветвление на школы. От этого труда, когда он

ведется с присущей подлинным ученым самостоятельностью

и верностью своему долгу, большую пользу получает не только

одна наука о религии. Результаты этого труда могут также стать

элементами преподавания и войти в содержание образования

будущих поколений. Существенной предпосылкой этого способа

сохранения религиозного наследия от забвения является полная

подчиненность историка смыслу стоящей перед ним задачи. Хотя

он и должен проводить различие между важными фактами, непо-

средственно подлежащими обработке, и теми из них, которые не

имеют большого значения и должны оставаться на заднем плане,

однако в своих решениях на этот счет он жестко ограничен

объективными, принятыми в его науке критериями: то, что ему

представляется важным, то он и изображает с наиболее возмож-

ной широтой охвата и точностью.

Существенно иной характер имеет другой способ сохранения

от забвения великого наследия забытой в веках религиозной

жизни, - это движение, некогда охватившее и наполнившее

энергией широкие народные массы. Этот способ продиктован

намерением передать собственной эпохе (посредством силы той

жизни, чья традиция сохраняется, хотя и не во всем с одинаковой

точностью) то, что поможет ей преодолеть кризис веры и возоб-

новить порванную связь с Абсолютом. Этого нельзя достичь,

просто ознакомившись с забытым и отвергнутым учением, даже

если дать ему новую интерпретацию. Надо суметь показать

реальное проявление прежней жизни, которую некогда вели люди

и основанные ими общины, - жизни, исторически взаимосвязан-

ной с этим учением.

И здесь есть два момента.

Во-первых, хотя и существует достаточное представление

о прежней религиозной жизни вместе со всеми ее духовными

и историческими взаимосвязями и предпосылками, позволяющее

реализовать подлинное возрождение, однако когда речь идет

о передаче [традиции] собственной эпохе, то вопрос стоит не

о полном отображении прошлого, а об отборе феномена, в кото-

ром воплощен тот живительный элемент. Соответственно этому

здесь на передний план выступает то, что называют объективнос-

тью исследователя, достоверностью выбранного подхода к сто-

ящей перед ним задаче. Следуя ей в точности, он не должен

руководствоваться внешним к ней критерием; поскольку то, что

с внешней стороны может показаться "субъективным", с точки

зрения данной задачи рано или поздно оказывается необходи-

мым моментом процесса возрождения.

И во-вторых, не следует требовать от служащего верой

и правдой этой задаче, чтобы он отвернулся от устной традиции,

сообщающей о той прежней жизни, и обратился бы к учению, на

которое ссылаются основатель и его последователи. Даже в тот

высочайший момент религиозной истории, о котором речь здесь

не идет, самодостаточное учение не является первичным, а пред-

ставляет собой событие, которое есть одновременно и жизнь,

и слово. Тем более следует отклонить это требование в рассмат-

риваемой мною области в том случае, когда жизнь обращается

к значительно ранее возникшему учению для обоснования своей

правомерности. Никогда старое учение, как таковое, не порожда-

ет в более поздней эпохе нового образа жизни, а это новое

возникает в сфере личного и общинного существования. Его

появление здесь означает глубокое изменение, несмотря на упор-

ное сохранение традиционных форм. При своем возникновении,

а иногда в еще большей степени на последующих стадиях раз-

вития новое ассимилирует старое учение и ссылается на него,

даже усматривает в нем свое собственное начало. Конечно, эле-

менты этого учения уже при жизни основателя кажутся органи-

чески слившимися с его собственным религиозным опытом, но

именно в тех модификациях, которые характерны для него и для

начинающегося при нем нового образа жизни. В последующих

поколениях ученики и ученики учеников подчас отступают от

этой модификации, когда начинает главенствовать доктрина,

ставшая эпигонской, но уже в ближайшем поколении она может

обрести возобновленную жизненность и силу.

Можно проследить в деталях, что именно так обстоит дело

с хасидизмом и его отношением к каббале* (главным образом,

к более поздней, "лурианской"*). Тот, кто верен своей особой

задаче действовать "избирательно", определенно знает, что ему

нужно включать в свою работу, а что, бесспорно, предоставить

исследователю, следующему закону исторической точности.

Были высказаны возражения по поводу того, что мое изобра-

жение и истолкование хасидизма в значительной мере основывает-

ся на собрании его легенд и что оно пренебрегает теоретической

литературой, возникшей задолго до них, а именно в период

"действительной продуктивности хасидизма"; выражением его

продуктивности якобы как раз и была теоретическая литература,

тогда как сборники легенд возникли по большей части почти

пятьдесят лет спустя после периода "творческой продуктивности".

Чтобы проверить утверждения о позднем появлении легенд

в хасидизме, необходимо, как мы вскоре поймем, более подробно

рассмотреть религиозно-историческую и литературно-историчес-

кую форму, в которой нашло свое выражение данное проявление

хасидизма. Я характеризую эту форму как легендарный анекдот.

Речь идет о коротких и совсем кратких историях, которые почти

всегда основываются на высказываниях учителя - основателя

"мистического" учения; в них рассказывается о событии, давшем

повод для какого-нибудь высказывания.

В истории религий, насколько я знаю, есть только три приме-

ра полного проявления указанной формы: это собрания легенд

суфизма, дзэн-буддизма и хасидизма'.