Страница 102 из 111
мгновение, поскольку оно открывает возможность внутреннего
озарения, а перед этим мгновением измерение времени исчезает.
Хасидизм, насколько я вижу, является единственным мистициз-
мом, в котором освящается время.
Среди всех явлений истории религий хасидизм представляет
собой то, в котором встречаются, что совершенно очевидно,
одновременно две линии, считающиеся несовместимыми по сво-
ей сущности, - линия внутреннего озарения и линия откровения,
иначе говоря, ориентация на мгновение вне времени и ориентация
на историческое время. Хасидизм разрушает распространенное
представление о мистицизме. Вера и мистицизм - это не два
мира, хотя тенденция превращения их в два самостоятельных
мира временами берет в них верх. Мистицизм - это область на
границе веры, область, в которой душа переводит дыхание, преж-
де чем вновь обратиться к слову.
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
К ИЗОБРАЖЕНИЮ ХАСИДИЗМА
Младшее поколение может двумя способами сохранить от
забвения пришедшее в упадок и засыпанное обломками великое
религиозное наследие предшествующей эпохи.
Один способ определяется требованиями научного познания,
которое должно быть всеохватывающим и точным насколько это
возможно. В таком случае явления религиозной жизни становят-
ся предметом исследования; тексты вероучений публикуются
и интерпретируются, изучается их происхождение, условия и фа-
зы развития, разветвление на школы. От этого труда, когда он
ведется с присущей подлинным ученым самостоятельностью
и верностью своему долгу, большую пользу получает не только
одна наука о религии. Результаты этого труда могут также стать
элементами преподавания и войти в содержание образования
будущих поколений. Существенной предпосылкой этого способа
сохранения религиозного наследия от забвения является полная
подчиненность историка смыслу стоящей перед ним задачи. Хотя
он и должен проводить различие между важными фактами, непо-
средственно подлежащими обработке, и теми из них, которые не
имеют большого значения и должны оставаться на заднем плане,
однако в своих решениях на этот счет он жестко ограничен
объективными, принятыми в его науке критериями: то, что ему
представляется важным, то он и изображает с наиболее возмож-
ной широтой охвата и точностью.
Существенно иной характер имеет другой способ сохранения
от забвения великого наследия забытой в веках религиозной
жизни, - это движение, некогда охватившее и наполнившее
энергией широкие народные массы. Этот способ продиктован
намерением передать собственной эпохе (посредством силы той
жизни, чья традиция сохраняется, хотя и не во всем с одинаковой
точностью) то, что поможет ей преодолеть кризис веры и возоб-
новить порванную связь с Абсолютом. Этого нельзя достичь,
просто ознакомившись с забытым и отвергнутым учением, даже
если дать ему новую интерпретацию. Надо суметь показать
реальное проявление прежней жизни, которую некогда вели люди
и основанные ими общины, - жизни, исторически взаимосвязан-
ной с этим учением.
И здесь есть два момента.
Во-первых, хотя и существует достаточное представление
о прежней религиозной жизни вместе со всеми ее духовными
и историческими взаимосвязями и предпосылками, позволяющее
реализовать подлинное возрождение, однако когда речь идет
о передаче [традиции] собственной эпохе, то вопрос стоит не
о полном отображении прошлого, а об отборе феномена, в кото-
ром воплощен тот живительный элемент. Соответственно этому
здесь на передний план выступает то, что называют объективнос-
тью исследователя, достоверностью выбранного подхода к сто-
ящей перед ним задаче. Следуя ей в точности, он не должен
руководствоваться внешним к ней критерием; поскольку то, что
с внешней стороны может показаться "субъективным", с точки
зрения данной задачи рано или поздно оказывается необходи-
мым моментом процесса возрождения.
И во-вторых, не следует требовать от служащего верой
и правдой этой задаче, чтобы он отвернулся от устной традиции,
сообщающей о той прежней жизни, и обратился бы к учению, на
которое ссылаются основатель и его последователи. Даже в тот
высочайший момент религиозной истории, о котором речь здесь
не идет, самодостаточное учение не является первичным, а пред-
ставляет собой событие, которое есть одновременно и жизнь,
и слово. Тем более следует отклонить это требование в рассмат-
риваемой мною области в том случае, когда жизнь обращается
к значительно ранее возникшему учению для обоснования своей
правомерности. Никогда старое учение, как таковое, не порожда-
ет в более поздней эпохе нового образа жизни, а это новое
возникает в сфере личного и общинного существования. Его
появление здесь означает глубокое изменение, несмотря на упор-
ное сохранение традиционных форм. При своем возникновении,
а иногда в еще большей степени на последующих стадиях раз-
вития новое ассимилирует старое учение и ссылается на него,
даже усматривает в нем свое собственное начало. Конечно, эле-
менты этого учения уже при жизни основателя кажутся органи-
чески слившимися с его собственным религиозным опытом, но
именно в тех модификациях, которые характерны для него и для
начинающегося при нем нового образа жизни. В последующих
поколениях ученики и ученики учеников подчас отступают от
этой модификации, когда начинает главенствовать доктрина,
ставшая эпигонской, но уже в ближайшем поколении она может
обрести возобновленную жизненность и силу.
Можно проследить в деталях, что именно так обстоит дело
с хасидизмом и его отношением к каббале* (главным образом,
к более поздней, "лурианской"*). Тот, кто верен своей особой
задаче действовать "избирательно", определенно знает, что ему
нужно включать в свою работу, а что, бесспорно, предоставить
исследователю, следующему закону исторической точности.
Были высказаны возражения по поводу того, что мое изобра-
жение и истолкование хасидизма в значительной мере основывает-
ся на собрании его легенд и что оно пренебрегает теоретической
литературой, возникшей задолго до них, а именно в период
"действительной продуктивности хасидизма"; выражением его
продуктивности якобы как раз и была теоретическая литература,
тогда как сборники легенд возникли по большей части почти
пятьдесят лет спустя после периода "творческой продуктивности".
Чтобы проверить утверждения о позднем появлении легенд
в хасидизме, необходимо, как мы вскоре поймем, более подробно
рассмотреть религиозно-историческую и литературно-историчес-
кую форму, в которой нашло свое выражение данное проявление
хасидизма. Я характеризую эту форму как легендарный анекдот.
Речь идет о коротких и совсем кратких историях, которые почти
всегда основываются на высказываниях учителя - основателя
"мистического" учения; в них рассказывается о событии, давшем
повод для какого-нибудь высказывания.
В истории религий, насколько я знаю, есть только три приме-
ра полного проявления указанной формы: это собрания легенд
суфизма, дзэн-буддизма и хасидизма'.