Страница 4 из 28
У меня лучше всего росли гидровы головы обиды, каждый божий день я их кормил и пел им песни. В те времена мои способности оценили только тролли, чьё мнение я в итоге решил уважать. Мне казалось, что хуже уже не будет — вот насколько я был молод.
Честолюбие никогда не было моей сильной стороной, и когда я стал взрослым, я забросил нормальные каналы исследования, которые вели остальных к решению, какое утешение они хотели бы потребовать от ошибки этого тоскливого мира. Со своей стороны, меня вполне бы устроило выращивать крошечные головки, как моя тётя, варить их до посинения и продавать, как синие трупные головы. Я долгие годы пытался продать эту идею синих трупных голов бизнесменам в стеклянных офисных небоскрёбах, но когда в разговоре доходил до критической точки, выражение их лиц полностью менялось. Безымянные мужчины выносили меня на улицу и продолжали держать, как будто боялись, что я уплыву прочь. И потом, поднимая взгляд, я видел руководителя, смотрящего с двадцатого этажа вниз на меня, и с его лица стекает концентрированное недоверие.
Потом были говорящие обезьяны, я растил их в подвале дома Эдди — они рассказали мне всё, что надо знать об обезьянах, песке, машинах, смерти, дешёвых отелях, папоротнике, ненависти, страхе, граде, пылкой любви и спорящих тётках. Как оказалось, источником их знаний было досье, лежащее в шкафу, — вот зачем они просили меня выйти на минутку, если я задавал вопрос, а когда я возвращался, они всё знали и отвечали чётко и ясно.
Как оказалось, раздражающе чётко — я не мог выносить как их самих, так и их самодовольное ублюдочное поведение. Так вышло, что я не мог выносить и кормить их, и они сходили с ума, вырывались из глубин и наносили мне ранения до того, как я успевал должным образом проснуться. Если покопаться в прошлом, я носился туда-сюда в поисках ужаса, достойного моего внимания. С этой целью нарушал закон. Осторожнее с пожеланиями братьям — они могут не визжа появиться из кровавой ночи, презрительно скривив губы, с отличными зубами, объясняя, что вы сделали, чтобы заслужить наказание.
— Сроду ничего не случалось в этом подвале, — объявил Эдди.
— А что ты скажешь про раны, про этих агрессивных шимпанзе? Ты заплываешь в порт моей жизни и говоришь мне, что этого недостаточно?
Но Эдди закрыл глаза в манере, предполагающей, что он не желает видеть другие возможности.
Слиться с Эдди в печном деле оказалось худшей ошибкой в моей жизни. Он описал всё как дерзкую теорию, так почему бы мне считать это безумие чем-то иным? Он описал собственные дурацкие брюки как дерзкую теорию. Его способность к самообману бесит меня.
Призраки были вовлечены в наше предприятие только потому, что они могут выпускать дух из-за дверцы духовки, изображая дым жарки, при этом мы в процессе выпечки не тратим ни энергии, ни пищи. По сути, это была чека всего дела. Как я умудрился оказаться таким глупцом?
Так что моя работа заключалась в изготовлении венков. Но я делал их из ушей, и меня арестовали всего через четыре дня. За это время я продал девятьсот венков с прибылью в $560. Конечно, мне не позволили оставить деньги себе, их классифицировали как “незаконные доходы”.
Это была моя последняя работа перед тем, как я влип в дерьмо урагана всяких там дискуссий с Мэром. На прошлой неделе пошёл на интервью, потому как даже жалким содомитам стало ясно, что корабль тонет, и парень спросил меня, почему у меня несколько лет не было нормальной работы. А я врубил старый фонтан и сказал, что когда в прошлый раз обдумывал идею, у меня в голове разверзся ад.
— Я вполне публично опозорился, — сказал я. — Изучал то, что уже знаю, и потратил несколько лет на этот процесс. В последний раз у меня на пути встала собака — ничего более, но я использовал её как предлог остановиться. Ну, на самом деле, даже собаки не было — вот насколько необязательным оказался я. Но говорил я, что собака была. Не могу должным образом раскаяться.
— У вас в CV нет ничего про хобби, — сказал он.
— Ну, я требую отвращения и так пытаюсь заклясть дьявола в свободные минуты. С разной степенью успеха, конечно.
— Прошу прощения?
— Дьявол. Я его заклинаю. Вызываю его, если проще.
Наверняка вы об этом слышали.
— Слышал. Да, было дело.
— Значит, вы в курсе. И я в своих попытках получил определённое количество дурной славы.
— Верю. Да, конечно.
— Ну вот. Хорошо, вы что-нибудь ещё хотите знать? Скажите — что, я проясню свою позицию, ладно? Это лабиринт болезни и ошибок, как мне теперь кажется, но я уже знаю, с чего начать.
Что я сказал интервьюеру
Отношения в дорожном убийстве — да, эти драгоценные препятствия стали основным событием в моей жизни, и это — форма любви, столь уединённая, что сроду никто не оскорблял мой действия, как и не втаскивал на усеянную сеном площадь с целью выпороть среди беззубых ведьм и произвольно расположенных кур. Я благодарен за это и за ясное понимание моего счастья, потому что в этом мире полно ублюдков, не осознающих, когда они удирают с чем-нибудь хорошим в руках.
Да, это было за несколько лет до нашей вспышки с Руб, у которой причёска — как шёлк сладкой кукурузы, а мозги — как сама сладкая кукуруза, многосекционные, и каждая секция управляет собственной личностью. Её задница балансирует строго в полутора милях над уровнем моря.
Меня никто не одобрял, особенно Боб.
— Руби, безусловно, убийственная сука, апологет выжженной земли. Эти её швы внизу посреди лица.
— Она попала в аварию.
— Перестань хотя бы прикалываться. Боже Всемогущий.
Колкости полетели в меня, как простые слова осуждения и порицания летят в обычного человека, и я их все поймал на спину и стал как дикобраз. Потому что вот такими трусами были эти ублюдки — я ушёл не раньше, чем они тщательно обсудили, что я сказал и сделал.
Словно бы я некое изнурённое знание спрятал в двигателе внутреннего абсурда на сто лошадиных сил.
Однажды мы сидели и ели в дымящихся руинах. Истинный шедевр поджога, изготовленный из близлежащего собора — пошли смотреть чёрную Атлантиду еН останков. Уголья и цветное стекло — среди этого погрома я чувствовал не меньшее благоговение, чем в исходном здании, и в этом был свой урок. Мы обсуждал Руби и защиту, и Пустой Фред сказал, что оставил штаны в охраняемой героями часовне у конца Вселенной.
Эдди отметил, что это редкий и несчастный случай
— Эдди, так всё время получается, — вяло вздохну Фред.
— Хотя и не с тобой, Эдди, — объявил я. — Ты кончит не ахти. Черен и пара пучков волос, брат, это правда.
— Так вот какая она, правда, — я могу прекратит поиск.
— О, поиск — это новая песня?
— Ага.
— Искупаешь свои подвиги, обжимая их образцов своей нравственности, как крышкой вафельницы, а? Боб дал волю своей душе и встал.
— Когда люди не смогут предаваться каннибализм будут судимы единственно по злодействам своим, как дальние города замолкают в изнеможении и тревоге, буду жарить тосты у реки и вспоминать, о чём я вас предупреждал сегодня.
— Прошу прощения?
— Ты всё слышал.
— Может, их руки будут вылезать, как сигареты, вмешался я.
— Вот он понимает, — сказал Боб, показывая на меня
— Ну, не совсем, — сказал я неуверенно.
— Кто-нибудь любит играть в теннис головой паукообразной обезьяны? — спросил я Пустого Фреда, предъявляя её, и тут Боб бросился на него всем телом. В те дни час ещё стоил часа.
Латекс и одержимость были последним криком моды, и я сполна им насладился, пиная команду игроков при каждой возможности. Мне казалось, из-за тенденции меня не в чем обвинить — но какую боль и вину я испытал позже, когда Фред сказал мне, что я испортил ему день, когда поджёг его машину и запустил мёртвую девушку в ванну, а он ведь пытался устроить себе выходной первый раз за несколько лет. “С меня пиво”, — сказал я и убежал. Вина — весьма кровавое удовольствие.