Страница 30 из 95
Субъективные (т.е. человеческие) понятия должны выражать поэтому только такую реальность, которая "настолько реальна", что существует самостоятельно в виде предмета, в виде особого (определенного) -- а потому -- и "единичного" предмета.
"На деле всякое всеобщее реально как особенное, единичное, как сущее для другого" -- формулирует Гегель это свое понимание. -- "Аристотель, таким образом, хочет сказать следующее: пустым всеобщим является то, что само не существует или само не есть вид..."
И Ленин делает против этого положения следующее замечание: "Проговорился насчет "реализма"!" ("Реализм" Ленин в данном случае употребляет в смысле материализма, а не средневеково-схоластического учения, -- это видно ясно из контекста, в котором Ленин оспаривает гегелевское противопоставление "реализма" и "идеализма").
Конечно, лишь идеализму Гегеля мы обязаны тем обстоятельством, что примеры, приводимые им в разъяснение диалектического понимания абстракции, принадлежат к сфере деятельности "души" и движения геометрических образов, а не к области реальной диалектики движения материальных вещей.
Но этим нимало не затрагивается верность указанного Гегелем различия между конкретной абстракцией и "пустой, формальной абстракцией".
Здесь, как и во многих других случаях, Гегель сквозь диалектику движения идеальных образов глубоко прозревает в диалектику движения вещей и вопреки своему сознательному намерению формулирует один из важнейших моментов реальной диалектики всеобщего, особенного и единичного.
Стоит сопоставить эти рассуждения с тем, что делает в "Капитале" Маркс, чтобы это стало очевидно.
"Стоимость" у Маркса вовсе не есть абстракция, которая выражает то одинаковое, что простой товарный обмен имеет с обменом капитала на труд, -- это не есть "родовое" понятие по отношение к "прибавочной стоимости".
Отношение между категорией "стоимости" и категорией "прибавочной стоимости" гораздо больше похоже на то, какое Гегель устанавливает между треугольником и четырехугольником: это прежде всего соотношение между двумя совершенно конкретными (определенными, особенными) формами экономических отношений, из которых одно является более "простым", является логически и исторически "первым".
В определения стоимости у Маркса входят вовсе не "признаки", одинаковые прямому обмену товара на товар, с одной стороны, и обмена капитала на труд -- с другой, а лишь определения, специфически свойственные товарному обмену.
Теоретические определения стоимости у Маркса непосредственно выражают собой внутреннюю структуру прямого товарного обмена, как вполне особенного экономического отношения, -- а не внешние сходства этого отношения со всеми другими случаями движения стоимости.
Исчерпывающее теоретическое выражение внутреннего закона одного, вполне специфического (особенного) явления, которое, с одной стороны, стоит наряду с другими столь же особенными явлениями, а с другой стороны, есть подлинно всеобщее отношение, и совпадает с теоретическим определением стоимости как таковой, стоимости вообще.
Как таковая, -- как "сведенная" к простейшей "определенности" экономическая деятельность, -- стоимость реально, вне головы, осуществляется в виде особой, отличной от всех других экономической "конкретности", в виде прямого обмена товара на товар.
Но с другой стороны, она в качестве "простейшего отношения" встречается также и в составе прибавочной стоимости", -- как треугольник в многоугольнике, но встречается там лишь "в снятом виде", и реально (а потому и в созерцании) в виде абстрактно-общего не выступает на поверхности и не может быть непосредственно обнаружена. Показать ее там может лишь сложный анализ, а не простая формальная "абстракция".
Именно на таком пути в истории познания всегда и образуются все действительные понятия. Понятие стоимости, развитое Петти, Смитом и Рикардо, есть, конечно, абстракция от эмпирических фактов. Но эта абстракция совсем иного свойства, нежели простой абстракт от всех случаев движения стоимостей, от различных конкретных форм стоимости.
В качестве "абстракта", общего и товару, и прибыли, и ренте и т.д., понятие стоимости оправдать невозможно, и получено оно было совсем иначе.
Это также невозможно, как невозможно оправдать правоту Ньютона ссылкой на "общее" в эмпирических фактах, когда он провозглашает закон, согласно которому тело, к коему приложена постоянно действующая сила, движется с ускорением. Аристотель гораздо точнее выражал общее положение вещей, когда утверждал, что такое тело будет двигаться с постоянной скоростью и останавливается, когда сила перестает действовать.
Суждение Ньютона, конечно, тоже опиралось на эмпирические данные. Но непосредственно -- не на "все", а на данные, касающиеся одного вполне специфического случая, -- он исходил непосредственно из факта движения небесных тел...
На основе прямого абстрактного обобщения "земных" эмпирических данных законы Ньютона, как нетрудно понять, получить было невозможно. Абстракция, которую можно отвлечь непосредственно как выражение "общего" всем "земным" случаям движения тел, соответствует аристотелевскому пониманию.
И -- поскольку мышление в понятиях начинается не там, где происходит простое абстрактное выражение эмпирических данных, где речь идет не просто об "обобщенном выражении явлений", а там, где возникает вопрос об основах этих явлений, -- постольку и понятие в любом случае не сводится к выражению "общего всем или многим" явлениям "признака", внешнего сходства.
Оно на деле выражает внутреннюю структуру вполне особенного, определенного явления, вся особенность которого заключается в том, что в нем в максимально чистом виде осуществляется всеобщий закон.
Прямой товарный обмен, как то явление, в рассмотрении которого можно получить всеобщее определение стоимости, как то явление, в котором "стоимость" осуществлена в чистом виде, осуществляется до того, как появились деньги, прибавочная стоимость, и другие особенные развитые формы стоимости.
Это значит, кроме всего прочего, что та форма экономических отношений, которая при капитализме становится реально, подлинно всеобщей, осуществлялась до этого как вполне особенное явление и даже как случайно-единичное явление.
В реальности всегда происходит так, что то явление, которое впоследствии становится "всеобщим", вначале возникает как единичное, как частное, как особенное явление, как исключение из правила.
Иным путем в реальности вообще ничто не может реально возникнуть. В противном случае история приобрела бы крайне мистический вид.
Так, всякое новое усовершенствование в процессе труда, всякий новый способ деятельности в производстве, прежде чем стать общепринятым и общепризнанным, возникает вначале как некоторое отступление от до сих пор принятых и узаконенных норм. Лишь возникнув в качестве единичного исключения из правила, в труде одного или нескольких человек, новая норма перенимается всеми другими и превращается со временем в новую всеобщую норму.
И если бы новая норма не возникала вначале именно так, она вообще никогда бы в реальность не воплотилась, не стала бы реально всеобщей, а существовала бы лишь в фантазии, лишь в области благого пожелания...
Подобно этому и понятие, выражающее реально всеобщее, непосредственно заключает в себе понимание диалектики превращения единичного и особого во всеобщее, выражает непосредственно такое единичное и особое, которое реально, вне головы человека, составляет собой всеобщую форму развития.
Ленин в своих конспектах и заметках по поводу гегелевской логики все время возвращается к центральному пункту диалектики -- к пониманию всеобщего как конкретно-всеобщего в противоположность абстрактно-всеобщим отвлечениям рассудка.
Отношение всеобщего к особому и отдельному с точки зрения диалектики выражается "прекрасной", по выражению Ленина, формулой: