Песнь о Трое

Я не услышала, как открылась дверь, поэтому, когда на мое плечо легла чья-то рука, сердце заколотилось у меня в груди, как у пойманного зверка. И все мои великие мысли о неповиновении унеслись прочь; я думала только о том, что меня нашел верховный царь Агамемнон, и вся сжалась.

— Я принадлежу Ахиллу, я принадлежу Ахиллу!

— Это мне известно. За кого ты меня приняла?

Прежде чем поднять лицо, я тщательно убрала с него выражение облегчения и промокнула слезы тыльной стороной ладони.

— За верховного царя Эллады.

— Агамемнона?

Я кивнула.

— Где он?

— В шатре на берегу.

Ахилл подошел к ящику у дальней стены, открыл его, порылся внутри и бросил мне квадратный кусок тонкой ткани.

— Вот, высморкайся и утри лицо. А не то заболеешь.

Я сделала так, как мне было велено. Он снова подошел ко мне и с сожалением посмотрел на покрывало.

— Надеюсь, на нем не останется пятен. Это подарок моей матери.

Он критически осмотрел меня.

— Что, Феникс не смог найти тебе ванну и чистый хитон?

— Он предлагал. Я отказалась.

— Но мне ты не откажешь. Когда слуги принесут тебе лохань и чистую одежду, ты ими воспользуешься. Иначе я прикажу вымыть тебя насильно, и делать это будут не женщины. Понятно?

— Да.

— Хорошо.

Он положил руку на задвижку, но помедлил.

— Как тебя зовут?

— Брисеида.

Он понимающе усмехнулся.

— Брисеида. «Торжествующая победу». Ты уверена, что ничего не придумываешь?

— Моего отца звали Брис. Он был двоюродным братом дарданского царя Анхиса и его ближайшим помощником. Его брат Хрис был верховным жрецом Аполлона. В нас течет царская кровь.

Вечером за мной пришел мирмидонский воин, снял мои цепи с балки и, держа их в руке, отвел меня к борту корабля. Через перила была переброшена веревочная лестница; он знаком приказал мне спускаться, оказав мне любезность — разрешив пойти первой, чтобы он не смог заглядывать мне под юбки. Корабль стоял, вытащенный на гальку, которая больно впивалась в мои босые ступни.

На берегу был раскинут огромный кожаный шатер, хотя я не могла припомнить, что видела его со своего осла. Мирмидонянин ввел меня внутрь. Там сгрудилось больше сотни лирнесских женщин. Никого из них я не знала. Цепи были только на мне. Когда я стала искать в толпе хоть одно знакомое лицо, их глаза уставились на меня с испуганным любопытством. Вон там, в углу! Ни у кого больше нет таких великолепных золотых волос. Мой страж не отпускал цепи, но, когда я двинулась по направлению к углу, он не стал мне препятствовать.

Моя двоюродная сестра Хрисеида сидела, закрыв руками лицо; когда я дотронулась до нее, она подскочила в панике, уронив руки. Она смотрела на меня, не веря своим глазам, а потом кинулась ко мне и разрыдалась.

— Что ты здесь делаешь? — Я была в недоумении. — Ты — дочь верховного жреца Аполлона, ты неприкосновенна.

Ответом был стон. Я встряхнула ее.

— О, только прекрати плакать!

Поскольку с раннего детства я всегда помыкала ею, она меня послушалась.

— Они все равно взяли меня, Брисеида.

— Это святотатство!

— Они говорят, что нет. Мой отец надел доспехи и сражался. Жрецы не сражаются. Поэтому они отнеслись к нему как к воину и взяли меня.

— Взяли тебя? Тебя изнасиловали? — задохнулась я.

— Нет-нет! Те женщины, которые одевали меня, говорили, что воинам отдают только простых женщин. Тех, кто в этой комнате, сохранили для какой-то особой цели.

Она взглянула вниз и увидела мои путы.

— О Брисеида! Они посадили тебя на цепь!

— По крайней мере, у меня есть очевидное доказательство моего положения. С таким украшением никто не сможет принять меня за солдатскую потаскушку.

— Брисеида! — Она поперхнулась, и на ее лице появилось знакомое выражение: мне всегда удавалось шокировать бедную, кроткую малышку Хрисеиду.

Потом она спросила:

— Дядя Брис?

— Мертв, как и все остальные.

— Почему ты его не оплакиваешь?

— Я оплакиваю его! — огрызнулась я. — Но я успела пробыть в руках у ахейцев достаточно долго, чтобы понять, что пленной женщине нужно заботиться о себе.

Она посмотрела на меня непонимающим взглядом.

— Зачем нас сюда привели?

Я повернулась к мирмидонянину:

— Ты! Зачем нас сюда привели?

Хоть и с ухмылкой, но он ответил довольно любезно:

— Верховный царь Микен — гость Второй армии. Они делят трофеи. Женщины в этом шатре предназначены для царей.

Нам показалось, что мы ждали целую вечность. Слишком уставшие, чтобы разговаривать, мы с Хрисеидой опустились на землю. Время от времени заходил стражник и уводил несколько женщин, отмеченных цветными табличками, привязанными к их запястьям; это были очень красивые девушки. Ни старух, ни шлюх, ни уродливых, ни тощих среди них не было. Но ни на мне, ни на Хрисеиде таблички не было. Количество женщин уменьшалось, а на нас не обращали внимания; в конце концов мы остались одни.

Вошел страж и, прежде чем увести нас, набросил нам на головы покрывала из тонкой ткани. Сквозь рыхлую ткань я видела яркое сияние, исходившее от тысяч лампионов, балдахин из ткани и море мужчин вокруг. Они сидели на скамьях у столов, уставленных чашами с вином, а между рядами сновали слуги. Нас с Хрисеидой поставили перед длинным помостом, на котором стоял стол для почетных гостей.

За ним сидело примерно двадцать мужчин, все по одну сторону, лицом к остальным пирующим. На кресле с высокой спинкой в центре сидел муж, который выглядел так, как я всегда представляла себе Зевса. У него была благородная голова с нахмуренным лбом; искусно завитые черные волосы с проседью волнами спускались на его сверкающие одежды, на грудь падала огромная борода, перевитая золотыми нитями, в спрятанных булавках блестели драгоценные камни. Черные глаза задумчиво нас рассматривали, в то время как белая аристократическая рука покручивала длинный ус. Величественный Агамемнон, верховный царь Микен и Эллады, царь царей. В Анхисе не было и десятой части его величия.

Я оторвала взгляд от него, чтобы рассмотреть остальных, с удобством расположившихся в своих креслах. Слева от Агамемнона сидел Ахилл, хотя его было трудно узнать. Я видела его в доспехах, покрытого грязью и безжалостного. Теперь он был среди равных. Его обнаженная безволосая грудь блестела под лежащим на плечах массивным ожерельем из золота и драгоценных камней, руки сверкали от браслетов, а пальцы от колец. Он был чисто выбрит, блестящие золотые волосы были свободно откинуты со лба назад, в ушах висели золотые серьги. Взгляд желтых глаз был ясным и спокойным, их необычный цвет ярко выделялся на фоне сильно подведенных — по критской моде — бровей и ресниц. Я моргнула и, смутившись, отвела взгляд.

Рядом с ним сидел муж с благородной внешностью: высокого роста, масса рыжих кудрей обрамляла широкий и высокий лоб, кожа белая и нежная. Под удивительно темными бровями сияли серые проницательные глаза — самые удивительные глаза, какие я когда-либо видела. Наткнувшись взглядом на его обнаженную грудь, я с жалостью увидела, что она была вся покрыта шрамами; казалось, его лицо было единственной частью тела, не пострадавшей от битв.

Справа от Агамемнона сидел еще один рыжеволосый мужчина, неуклюжий увалень, не отрывавший взгляда от стола. Когда он поднес чашу к губам, я заметила, что у него дрожат руки. Его соседом был царственного вида старец, высокий и прямой, с серебряно-белой бородой и большими голубыми глазами. Хотя на нем был только простой белый хитон, его пальцы были унизаны перстнями до самых кончиков. Рядом с ним сидел гигант Аякс; мне пришлось снова моргнуть, так не похож он был на того человека, который раскопал тело моего отца.

Мои глаза уже устали от незнакомых лиц, таких обманчиво благородных. Страж вытащил Хрисеиду вперед, откинув ее покрывало. У меня засосало под ложечкой, так красива она была в чужеземном ахейском одеянии, ничуть не похожем на длинные прямые одежды лирнесских жен, закрывавших их от шеи до щиколоток. Женщины в Лирнессе прятали свое тело от всех, кроме мужа; ахейские же жены, судя по всему, одевались как шлюхи. Пунцовая от стыда, Хрисеида прикрывала свою обнаженную грудь руками, пока страж не ударил по ним, заставив убрать, чтобы притихшие мужи за столом могли увидеть, как тонка ее талия, стянутая тугим поясом, и как совершенны ее груди. Агамемнон перестал быть похожим на Зевса и превратился в Пана. Он повернулся к Ахиллу: