Женское нестроение

Итакъ, изъ картины, бѣгло набросанной мною передъ вами, вы легко усмотрите, что первобытное состояніе славянской женщины отличалось такимъ количествомъ свободъ и преимуществъ, что съ трудомъ вѣрится процессу послѣдующей соціальной эволюціи, которая отвела женщину отъ лѣсной воли и степного равенства въ вырубленный изъ этого лѣса и поставленный среди этой степи теремъ. Въ слѣдующихъ чтеніяхъ я буду имѣть честь разсказать вамъ постепенныя ступени этой эволюціи, руководимой заимствованными со стороны, изъ-за моря и изъ-за горъ, началами церковности и государственности. Мы послѣдовательно разсмотримъ исторію паденія тѣхъ правовыхъ институтовъ, которые грубо и инстинктивно опредѣляли собою свободу первобытной женщины, но, въ формахъ тонко выработанныхъ и логически развитыхъ принциповъ, должны опредѣлить и свободу женщины будущей — свободу близкую, наступающую, уже озаренную привѣтнымъ, краснымъ свѣтомъ соціалистическаго утра. Мы разсмотримъ, какъ искоренился на Руси свободный бракъ и выросла половая опека съ нерасторжимымъ церковнымъ бракомъ, какъ ограничивалжсь имущественныя права женщины и ея почетное значеніе въ родѣ, какъ закрылись для нея судъ и привилегіи культа, какъ въ рукахъ ея оказались ключи безсильные предъ мужнинымъ мечомъ и плеткою, — словомъ, разсмотримъ семисотлѣтнее торжество агнатическаго рода надъ когнатическимъ и переработку перваго въ мужевластное государство.

Устои мужевластнаго государства, почитавшіеся незыблемыми сотни лѣтъ, заколебались лишь въ XIX вѣкѣ, когда машинныя производства и ростъ рабочаго класса быстро вызвали банкротство старой европейской семьи, покоившей на трудѣ и заработкѣ мужа хозяйственное и постельное содержанство жены, искусственно выработанное половою опекою. Въ теченіе XIX вѣка, наростала для русской женщины та потребность и необходимость возвратить себѣ роль и значеніе «супротивницы» мужа-добычника, которою, — какъ мы сейчасъ видѣли, — характеризовался первобытный славянскій бракъ. Женскій вопросъ назрѣлъ къ разрѣшенію въ государствѣ, назрѣвшемъ къ разрушенію, въ государствѣ, которое было построено на семейномъ обездоленіи женской половины человѣчества и объявило торжественно, что баба — не человѣкъ. Мы видимъ, однако, что женскій вопросъ, при всей своей многострадальности, оказался прочнѣе и живучѣе государства и смотритъ въ его умирающіе глаза съ такою же побѣдною и властною силою, какъ смотрѣлъ въ глаза его дѣтства. Эгоистическія лжи искусственнаго мужевластнаго права отпадаютъ, просыпается природная мораль и правда — правда основного равенства половъ. Имъ предстоитъ воскресить — въ формахъ правовой сознательности, въ детальномъ, логическомъ и крѣпко защищенномъ соціальномъ распредѣленіи, — ту свободу, которую смутнымъ хаосомъ, наивно и по-дѣтски намѣчалъ для жевщины первобытный естественный коммунизмъ. Свободу брака, свободу воли, свободу труда, свободу имущественнаго распоряженія, свободу общественной дѣятельности, свободу политическаго представительства.

1906 г. 17/12. Парижъ.

Французская барышня

Талантливый, хотя порою черезчуръ парадоксальный, литературный отшельникъ Реми де-Гурмонъ, равно извѣстный теперь какъ поэтъ, романистъ, философъ, a всего удачнѣе и глубже — какъ критикъ, посвятилъ одну изъ удачнѣйшихъ статей своего превосходнаго сборвика «Le Chemin de Velours» изслѣдованію типа современной французской «барышни», то есть молодой дѣвушки въ образованныхъ и зажиточныхъ классахъ общества, созданныхъ и охраняемыхъ буржуазною культурою минувшаго вѣка. Фактическимъ источникомъ и фундаментомъ этому блестящему этюду, не лишенному недостатковъ слишкомъ широкаго сатирическаго обобщенія, но въ цѣломъ полному правды и тонкаго, инстинктивнаго чутья, послужилъ солидный томъ Оливье де-Тревиля: «Наши дѣвушки въ собственныхъ признаніяхъ» (Les Jeunes Filles peintes par elles-mкmes). Пользуясь матеріаломъ двухъ тысячъ шести опросовъ Тревиля, котораго онъ остроумно называетъ «Донъ-Жуаномъ анкеты», Реми де-Гурмонъ написалъ весьма неутѣшительную картину французскаго «женскаго нестроенія» въ томъ раннемъ и подготовительномъ, коренномъ фазисѣ его, что обусловленъ вліяніями шкоды, домашняго воспитанія и литературы.

По вѣрному историческому наблюденію Реми де-Гурмона, франдузская «барышня» («la jeune fille» — въ кавычкахъ) — типъ сравнительно недавній: ему едва минуло сто лѣтъ. До великой революціи «барышенъ» не было. Были дѣвчонки, отроковицы (fillettes), жившія на дѣтскомъ положеніи до наступленія половой зрѣлости. И были молодыя дамы, вышедшія замужъ четырнадцати, пятнадцати лѣтъ. Того промежуточнаго, внѣзамужняго состоянія, которое выражаетъ собою слово «барышня» и которое часто тянется десять и болѣе лѣтъ, — состоянія, такъ сказать, «длящейся невѣсты», — XVIII вѣкъ не зналъ. Конечно, и тогда не всѣ дѣвственницы рано находили жениховъ, и многія подолгу ожидали замужества. Но, по литературѣ и историческимъ памятникамъ стараго режима, очень замѣтно, что между такою, «засидѣвшеюся въ дѣвкахъ», особою лѣтъ 18–30 и молодою замужнею дамою въ дореволюціонномъ обществѣ не было той глубокой разницы быта и нравовъ, какую выростилъ XIX вѣкъ. Лишенная по какой-либо причинѣ брачныхъ узъ, взрослая дѣвушка пользовалась довольно широкою свободою внѣ ихъ, и «дѣвичьи грѣшки», въ эпоху регентства и Людовика XV, не возбуждали ни общественнаго изумленія, ни, тѣмъ болѣе, негодованія. Донъ-Жуанъ XVIII вѣка — побѣдитель, по преимуществу, дѣвичьихъ сердецъ, соблазнитель и погубитель дѣвушекъ брачнаго возраста. Реми де-Гурмонъ справедливо замѣчаетъ, что въ нашъ вѣкъ пресловутый Казанова покорялъ бы только замужнихъ дамъ; ищущихъ приключеній адюльтера, развеселыхъ вдовицъ, да продажныхъ женщинъ: современная французская барышня ограждена отъ подобныхъ господъ надежной стѣною личной и общественной морали. Сто лѣтъ назадъ было иначе. Въ дополненіе къ хвастливымъ анекдотамъ Казановы, Restif de la Breto

Въ психологіи раннихъ браковъ стараго режима явственно опредѣляются два рѣшающихъ мотива: со стороны родителей — желаніе поскорѣе отдѣлаться отъ обузы опекать добродѣтель дочери, со стороны жениховъ — желаніе обезпечить продленіе своего рода двумя, тремя первыми дѣтьми несомнѣнно законнаго происхожденія. Къ двадцати двумъ или тремъ годамъ роль замужней женщины, какъ производительницы рода, уже кончалась, и охладѣвшіе супруги начинали жить каждый своею личною жизнью. Женщинѣ XVIII вѣка не оставляли права выбирать мужа, — зато она впослѣдствіи выбирала себѣ любовника. На долю супружества доставаласъ пассивная чувственность только что не малолѣтней самки, на долю внѣбрачной связи — сознательная страсть созрѣвшей жеящины, въ самомъ счастливомъ и разумномъ возрастѣ, когда прелесть красиваго чувства любви говоритъ въ человѣкѣ гораздо громче грубой половой потребности. Отсюда истекали единовременно и поразительная легкость нравовъ старинной французской семьи, и та изящная, то рыцарская, то пастушеская, сантиментальность, въ которую эта легкость нравовъ облекалась.

За сто лѣтъ, отдѣляющихъ насъ отъ тѣхъ временъ, не только бытовыя условія, но и самое чувство стыда y французской жевщины измѣнило свой характеръ очень рѣзкою и глубокою эволюціей. Люди лѣтъ пятидесяти-шестидесяти помнятъ еще, изъ своихъ юношескихъ дней, величественныхъ старухъ, которыя родились въ двухъ послѣднихъ десятилѣтіяхъ XVIII в. или въ первомъ десятилѣтіи вѣка XIX и выходили замужъ по пятнадцатому, шестнадцатому году. Они вспоминали дѣтство, вспоминали впечатлѣнія супружества, но воспомннаній о дѣвической юности, воспоминаній «барышни», y нихъ не было. Не было y старухъ и того особаго спеціальнаго стыда, который характеризуетъ и наполняетъ переходный добрачный возрастъ современной женщины условною добродѣтелью житейскаго невѣдѣнія. Онѣ хорошо понимали стыдъ того или другого дѣтскаго порока, чутко воспринимали мотивы, вызывающіе стыдъ y замужней женщины, но тотъ слѣпой «стыдъ знать стыдное», что нынѣ почитается величайшимъ достоинствомъ хорошо воспитанной «барышни», оставался имъ чуждъ и незнакомъ: этимъ бабушкамъ казались смѣшными и жалкими кривляками двадцатилѣтнія внучки, цѣломудренно краснѣвшія отъ безцеремонныхъ анекдотовъ и откровенностей беранжеровскихъ старушекъ, съ ихъ допотопно наивною манерою называть всѣ вещи своими именами.