Мама на выданье

Урсула принялась извлекать из сумок свои дары, вид которых наполнял преподобного слезливой радостью. Под конец она смешала в стакане водку с тоником и наполнила поилку Моисея, приподняв уголок «Таймса». После чего, выждав несколько секунд, точно иллюзионист, сдернула с клетки газету, явив удивленному взору преподобного Моисея, утоляющего жажду.

— Попугай! — ахнул преподобный.— О, я всегда мечтал завести попугая! Он умеет говорить?

В ответ попугай оторвался от божественного русского напитка и уставился на преподобного Пенджа.

— Привет, старый пидер,— сказал Моисей, затем снова принялся накачиваться спиртным до одурения.

Преподобный Пендж расхохотался так, что от смеха слезы покатились по щекам.

— О, Урсула, дорогуша, ты не могла придумать лучшего подарка,— выдавил он из себя.

— Ты ведь жаловался, что тебе не с кем даже поговорить,— радостно отозвалась Урсула.

— Ты святая, дочь моя, честное слово, святая,— сказал преподобный.

А я мрачно подумал, что, доведись ему испытать мучения, какие выпали на мою долю с того часа, как я встретил утром Урсулу на вокзале, наверно, он не был бы так уверен в ее святости. Мы поболтали, откупорили, по настоянию преподобного, виски и чокнулись кто стаканом, кто треснутой чашкой, кто оловянной кружкой, после чего откланялись.

Последующие два дня я блаженствовал. Лондон тогда был чудесным городом, несмотря на военные шрамы. Находиться в Лондоне весной вместе с очаровательной подружкой было мечтой всякого молодого человека, но мало кому удавалось осуществить эту мечту. Я вернулся в Борнмут в отличном настроении.

Через десять дней зазвонил телефон.

— Милый, это я, Урсула.

— Как поживаешь, любимая? — спросил я, не подозревая, что на меня надвигается.

— О, чудесно. Но, милый, у меня к тебе будет просьба, исполнишь? Это страшно важно, чрезвычайно. Скажи, что исполнишь, милый, и я скажу, в чем дело. Обещаешь?

Мне следовало уже знать, чего можно ожидать от Урсулы.

— Конечно, обещаю,— ответил я, полагая, что речь идет о каком-нибудь пустяке.

— Хорошо,— медленно произнесла она.— Ты помнишь Моисея?

Я похолодел.

— Нет! — закричал я в трубку.— Нет, не впутывай меня больше ни в какие дела с этой проклятой птицей. Нет, нет, нет.

— Ты напрасно бранишься, милый,— сказала Урсула.— И ведь ты все равно уже обещал, значит, должен. Дай рассказать тебе, что случилось. Пендж попал в тюрьму.

— В тюрьму? За что?

— Боюсь, отчасти в этом виноват Моисей,— ответила она.— Понимаешь, Пендж брал с собой клетку с попугаем, когда выходил в тот красивый маленький парк посидеть на скамейке. И Моисей начинал говорить, и вокруг скамейки сразу собирались мальчишки.

Я застонал.

— И тогда Пендж спрашивал кого-нибудь из мальчиков, не хочет ли он посмотреть, как попугай выполняет акробатические номера, и тот мальчик, конечно, отвечал, что хочет. Тогда Пендж говорил, что для этого придется подняться в его квартиру, так как здесь он не может выпускать попугая из клетки: он может улететь. И мальчик поднимался вместе с Пенджи в его квартиру. Можешь сам представить себе, что там происходило.

— Живо представляю,— ответил я.— И сколько ему дали?

— Восемнадцать месяцев,— сообщила Урсула.— И я очень беспокоюсь, милый, за Пенджи, а еще я беспокоюсь за бедняжку Моисея. Ему не с кем поговорить, некому позаботиться о нем, покормить, дать водки. Хозяйка дома говорит, что больше не может его держать, муж возмущается тем, как Моисей сквернословит.

— А кто ее муж? Епископ?

— Кажется, докер,— сказала Урсула.— Но дело не в этом. Моисея надо спасать, и я подумала о тебе.

— Но послушай...— начал я.

— Милый, ты пообещал, и если нарушишь слово, я больше никогда не буду разговаривать с тобой. Я поехала бы сама, но сейчас не могу, занята организацией одного праздника.

Я вздохнул:

— Ладно, поеду... Но больше никогда ничего не буду тебе обещать, так и знай.

— Милый, я тебя обожаю. Ты самый шикарный мужчина, какого я знаю.

— И самый глупый,— добавил я.

Пришлось мне отправиться в путь. В поезде я намаялся с Моисеем, забыл припасти водку, и он горланил так, что проводник, ретивый христианин, позаботился о том, чтобы на центральном вокзале в Борнмуте меня ждала полиция. Пришлось мне объясняться, но я успел уже добыть немного водки в вагоне-ресторане и, продолжая оправдываться перед чинами, подливал Моисею, который жадно поглощал божественный нектар. Я спрашивал себя, сколько нужно спиртного, чтобы порешить попугая, и всей душой надеялся, что купленной мной водки хватит для этого...