Мама на выданье

Она пригубила мартини и посмотрела на меня глазами, полными слез.

— Честное слово, милый, мне в жизни еще не было так неловко. Мы с управляющим «Клариджес» ползаем на четвереньках, собирая апельсины, а из номера доносится голос Моисея, расйевающего мерзкую песенку про какую-то девицу с задом величиной с коляску мо-мо-мотоцикла.

Я сохранял серьезное выражение лица, не позволяя выплеснуться злорадному ликованию, которое наполнило мою душу, когда я представил себе картину, описанную Урсулой.

— Ну вот, мы вошли в номер, и, слава Богу, Моисей перестал петь. Вместо этого он посмотрел на управляющего и назвал его отродьем джигджигутки. Милый, что это такое? Я знаю про танец джига, а джиг-джига — это похоже на танго?

— Вроде того,— ответил я.— Этот танец изобрели в Порт-Саиде, чтобы... чтобы помочь морякам забыть, что они находятся далеко от своих любимых жен.

— О,— вымолвила Урсула, обдумывая мой бред.— Ладно, во всяком случае, управляющий был страшно мил. Сказал, что вовсе не против того, чтобы Моисей находился в моем номере, если бы только не это пение и сквернословие. Мол, другие постояльцы засыпали его жалобами, поэтому он вынужден просить меня удалить эту птицу. Вот я и привезла Моисея в «Дорчестер»... А что мне было еще делать? Всю дорогу сюда он пел и обзывал таксиста словами, которые я не стану повторять. В холле он вел себя так, что пришлось дать ему водки с тоником, и пока он пил, мы накрыли клетку салфеткой и поспешили внести сюда и поставить под стол. С той минуты он был паинькой.

— Дорогуша,— сказал я,— конечно, с твоей стороны очень мило приготовить преподобному Пенджу подарок в виде попугая. Но тебе не кажется, что чем скорее он его получит, тем лучше для всех нас?

— О, конечно! — отозвалась Урсула.— Когда ты пришел сюда, я как раз звонила Пенджи — он любит, чтобы его так называли,— сказала, что мы сегодня же привезем ему подарок, и он очень обрадовался.

— Слава Богу. Надеюсь, ты не говорила ему, что это за подарок?

— Что ты, милый, я хочу, чтобы это было для него сюрпризом.

— Не сомневаюсь, что так и будет,— заметил я.

Наш завтрак проходил в довольно нервозной обстановке, ибо на одну особу, сидевшую за третьим столиком от нас, то и дело накатывал громкий пронзительный смех. Всякий раз, когда ее разбирало веселье и она принималась ржать, мы с Урсулой подпрыгивали на стульях, потому что нам казалось, что это Моисею вздумалось петь. На Урсулу напала икота, и она была вынуждена попросить, чтобы ей принесли бокал уксуса — единственное, по ее словам, эффективное средство от этого недуга.

Наконец мы управились с трапезой, и возникла проблема — как вынести из ресторана клетку с Моисеем. Под руководством Себастьяна два официанта забрались под стол, чтобы обернуть салфетками клетку; должно быть, не один из посетителей ресторана спрашивал себя, что происходит... Наконец клетка была замаскирована, они вытащили ее из-под стола, и мы направились следом за ними к выходу — этакая траурная процессия, провожающая задрапированный белой материей куполовидный гроб. Все шло гладко, пока один из официантов не споткнулся о ножку стула, отчего пара салфеток соскользнула на пол. Моисей смерил отряд официантов ядовитым взглядом.

— Прожорливые педерасты,— громко произнес он, заставив всех находившихся в зале оторваться от еды и сосредоточить внимание на нас.

— Прожорливые выблядки,— продолжал Моисей, демонстрируя свое знание нехороших слов.

— Выносите его вон из зала, живо,— прошипел Себастьян.

Мы дружно обратились в бегство в ту самую минуту, когда Моисей приступил к пению.

Обнаружив в холле брошенный кем-то экземпляр «Тайме», я развернул газету, проделал в складке посередине дырку для кольца на клетке и накрыл Моисея в тот момент, когда он перешел ко второму куплету «Джуди О'Келли».

— Не очень-то подходящее комнатное животное, сэр, позвольте заметить,— сказал, улыбаясь, Себастьян.

Моисей замолчал.

— Мы отдадим его в хорошие руки,— ответил я.— Он будет жить вместе с одним священником.

— Вот уж не знал, что Церковь способна на такую широту взглядов,— заметил Себастьян.— Это что-то новое.

Урсула вышла из туалетной комнаты, неся две большие сумки.

— Спасибо вам за помощь и терпение,— поблагодарил я.

— Всегда...— начал он и вдруг остановился.

— Если вы собирались сказать «всегда к вашим услугам», лучше воздержитесь,— посоветовал я.— Одного такого раза в жизни довольно.

Посадив Урсулу и Моисея в такси, я забрался в машину следом за ними и назвал водителю адрес преподобного Пенджа.

— Милый, такой шикарный завтрак, огромное тебе спасибо,— сказала Урсула и поцеловала меня.— И спасибо, что ты был так добр к бедному Моисею.

Говоря, она копалась в своих сумках, проверяя, все ли на месте.

— Что у тебя там? — спросил я.

— Да так, кое-какие мелочи для бедного старика. Пара бутылок виски, я знаю, он не прочь выпить стаканчик, а у самого нет денег, чтобы купить. Немного корма для Моисея и его любимый напиток, а также разное чтиво для старины Пенджи.

Она вытащила «Таймс», «Дейли телеграф», свежий номер «Вог», «Панч» и, к величайшему моему удивлению, «Плейгерл».

— А это еще зачем? — воскликнул я.

— Понимаешь, милый, я задумала постепенно редебилитизировать его, помочь ему исправиться. Пусть начинает побольше думать о противоположном поле и поменьше о собственном. Вот и купила для него «Вог» и этот журнал, чтобы открыть ему глаза на пробелы в его жизни.

— А ты сама когда-нибудь заглядывала в «Плейгерл»?

— Нет,— ответила Урсула.— Разве это не обычный журнал для девочек?

— Посмотри,— мрачно предложил я.

Надо же было ей открыть журнал на центральной раскладной странице, где красовался весьма обнаженный, весьма зрелый и весьма крупный молодой мужчина.

— О Господи,— ужаснулась Урсула.— Боже мой!

— Вот именно,— откликнулся я.— Вряд ли такой журнал будет способствовать редебилитации старины Пенджи, верно?

— О, милый, слава Богу, что ты обратил на это внимание. Конечно, я не могу дарить ему этот журнал. Но что мне с ним сделать?

— Отвези потом обратно в «Клариджес», подари управляющему,— предложил я.

До самого дома преподобного Пенджа Урсула больше не разговаривала со мной, и возмутительный журнал был оставлен ею в машине.

Резиденция Пенджа (если здесь годится это слово) размещалась в одном из тех замечательных старых домов, что напоминают стоящую торчком коробку из-под обуви, с двумя квартирами на каждом этаже. Преподобный, как нам удалось установить, обитал на самом верху, так что нам пришлось одолеть четыре лестничных пролета, и с каждой ступенькой сумки Урсулы и клетка Моисея становились все тяжелее. Наконец мы остановились, запыхавшись, перед дверью с приколотой к ней карточкой с трогательным текстом: «Преподобный Мортимер Пендж XXX, преподаю английский язык, а также библейские тексты (англиканская церковь)».

Урсула постучалась, и преподобный Пендж распахнул дверь. Я совсем иначе представлял себе его внешность: сгорбленный, с кожей зеленовато-белого цвета, он походил на бледную из-за недостатка света в юном возрасте фасолину. На нем были большие роговые очки, полосатый фиолетово-белый свитер с высоким воротником и серые фланелевые брюки. Голову венчала всклокоченная седая шевелюра, и руки он держал перед собой, точно кролик, сидящий на задних лапах, причем кисти болтались, будто сломанные в запястьях.

— Урсула! — воскликнул он.— Любезное дитя мое, как я счастлив видеть тебя!

Он целомудренно прикоснулся губами к ее щеке.

— Познакомься с Джерри,— представила меня Урсула.

— Джерри — какое очаровательное имя, и какой очаровательный господин,— сказал Пендж, закатывая глаза.— Как же тебе повезло, моя девочка. Но входите же, прошу, пройдите в мою скромную обитель.

Его скромная обитель состояла из двух комнат, в одной размещалась кухня и отделенный от нее перегородкой душ, другая служила одновременно гостиной и спальней. На потертом ковре стояли два просиженных кресла и узкий диван, под которым я разглядел, к великой своей радости, огромный старинный ночной горшок, любовно расписанный гирляндами анютиных глазок и незабудок. Из окна преподобного Пенджа открывался красивый вид на маленький парк с платанами, цветочными клумбами, прудом с утками и скамейками для отдыха.