Ч. Ю.

Широкоскулое профессорское лицо — лицо добряка — сразу утрачивает появившуюся было настороженность.

— Пожалуйста.

— Ох, да, совсем забыл. Там, внизу, такси, а у меня… — И он доверчиво выворачивает карманы.

— Конечно. Пожалуйста, — опять говорит профессор, будто и не знает других слов.

— Нет, нет. Это мы поручим Асе. Ладно, тетушка? Только чаевыми не балуй! — И профессору: — Она такая транжирка!

Ася, бледнея от злости и нежелания выдать острого чувства жалости к бросаемым на ветер деньгам, выходит расплачиваться.

Виктор тем временем красиво и душисто, со знанием дела заваривает чай. Он искренне запамятовал, чем занимается профессор, и потому смущенно говорит:

— Вы знаете, Николай Николаевич, я, пожалуй, сегодня не буду мучить вас разговорами. Вы ведь зайдете к нам еще?

— Конечно. То есть я надеюсь…

Виктор расставляет разного цвета чашки с одинаковым рисунком (гостевые!), выжидающе смотрит на дверь. Ася уже поостыла. Она рада, что здесь мир и уют.

— А у меня есть сюрприз, — сообщает она, — специально для вас, Николай Николаич, — и открывает духовку. Там пусто. — Ты не знаешь, Виктор…

Но Витя уже раскланивается с профессором:

— До свиданья. Простите. Мне завтра рано вставать…

А сам уголками глаз поглядывает на Асю. Она, конечно, все поняла. Но сейчас, при профессоре, бессильна. Только пятна по лицу.

— «А потом погода испортилась», как любил начинать большие книги старик Хем. Чего ты, мам?

Мать лежала на тахте. Лежала и сердилась. Этого Виктор, как известно, терпеть не мог.

— Мам, ты мной недовольна?

— Да.

— Не потрафил?

— Не потрафил.

— Неудачный первенец?

— Что-то в этом роде.

— А что, мам?

— То, что ты не сдаешь выпускные экзамены.

— Но ведь я же тебе говорил: я получу аттестат. У меня совершенно официальная справка. Я болен. Это не грипп и не ангина, а нервный спазм.

— Но у тебя не болит никакая голова. С чего ей болеть?

— А ты бы хотела, да? Чтобы у сына, да? У родного?

— Не будем разговаривать в этом тоне. Я надеялась, что ты поступишь в институт.

— А почему бы нет?

— Потому что… — Мама приподнялась, глаза ее сердито задвигались, рот стал маленьким. Она очень странно сердится, вся сердится: даже нос, даже руки. — Потому что, — задохнулась мама, — в институт тоже нужна справка о состоянии здоровья. Ясно? Если ты не можешь сдавать одни экзамены, значит, не можешь и другие.

— Мам, ты открываешь уже исследованные земли. — Виктор отошел от окна, сел на тахту, погладил мамину сердитую руку. — Мамочка, ну послушай. У меня будет нужная справка. Я уже договорился. Мне достанет приятель — Алик, очень толковый человек. Все будет хорошо. Если не засыплюсь, конечно.

— А где, собственно, ты собираешься засыпаться?

— В медицинском.

Мама вдруг отвернулась. И ясно было, что она плачет. Виктор понимал почему, хотя он, честно говоря, когда выбирал, не думал об отце. А теперь вдруг подумал и словно увидел его глазами матери — элегантного, сдержанного. У отца была особая улыбка, которая иногда вдруг появлялась как бы поверх серьезного и даже грустного лица — улыбка человека, умеющего, именно умеющего быть внимательным, ласковым, веселым. Выходя из своего кабинета — то есть из-за стола, отгороженного шкафом (у них тогда еще была одна комната в общей квартире), отец иногда точно сбрасывал путы своих каких-то мыслей и вдруг с этой самой улыбкой нагибался к маме, обнимал ее за плечи:

— Ну что, полетаем немного? — И это сразу отделяло их от мира, делало юными заговорщиками.

— Давай! — сразу расцветала она. — В гости? В театр? Куда скажешь. Твоя воля!

Мать убегала в ванную комнату переодеваться и выходила сияющая. Виктору казалось, что она едва сдерживается, чтобы не запрыгать, не завизжать от радости.

И он чувствовал себя глубоко одиноким.

Как-то отец привез Виктору из заграничной командировки отличные, очень модные по тем временам туфли. Отдал, смущаясь. Эти туфли были движением сердца — он никогда и ничего, кроме книг, не привозил. Даже маме. И тогда Виктор впервые подумал, что отец, может быть, любит его.

— Виктор! — окликнула мама (он даже вздрогнул). — Там телефон звонит. Ты что, не слышишь?

Виктор побежал в кухню.

— Але!

— А что, мамы дома нет? — спросил чей-то удивительно знакомый, но забытый мужской голос.

— Мама дома есть, — в тон отчеканил Виктор. Ему не понравилось, что его обошли приветствием.

Он потащил телефон на длинном шнуре к маме в комнату.

— Да. Добрый день, — сказала мама в трубку усталым голосом. А потом даже чуть раздраженно: — Я же просила!

Но тот, на проводе, не обиделся. Бубнил, бубнил, так что трубка гудела, заполненная его басом.

— Да что ты говоришь! — воскликнула вдруг мама и просияла, точно вышла из тени на солнышко. — А мы только что с Витькой говорили… Он? В медицинский, конечно. Ну… Не знаю, насколько это удобно. Подумаем!.. Потом он, говоря честно, не находка. Да, да, заходи, конечно. Да в любой день. Позвони только.

Мама положила трубку и кивнула Виктору на дверь: мотай, мол, отсюда, буду вставать.

Виктора распирало любопытство. Кто-то что-то такое сообщил прекрасное. Кто? И что? И при чем здесь его, Викторово, поступление в институт? Ой, как она долго! Виктор топтался у двери.

— Мам, кто звонил?

— Помнишь, был такой доктор Вихроватый.

— А… И что он?

— Подожди. Сейчас выйду.

Мама появляется и неожиданно легкой походкой проскальзывает мимо Виктора. В дверях ванной останавливается. Произносит торжественно:

— Издали папину работу.

Это событие. Человек положил жизнь на свое открытие (странно, но Виктор не знает сути. Надо бы узнать, особенно если он собирается в медицину… Хм, с чего он взял, что собирается?!).

Вода в ванной плещет вовсю. Мама любит купаться. Сегодня воскресенье, ее день. А что же этот Вихроватый? Он, значит, не первый раз разговаривает с мамой, если она не удивилась, услыхав его. Она даже успела попросить его о чем-то, чего он не выполнил: «Я же просила!..» Может, не звонить домой? А куда? На службу, вероятно. Но почему она потеплела потом и даже пригласила его? А, вот что: он продвигал папину работу. Ну конечно. Теперь неловко выталкивать его. Батюшки, а вдруг это и есть «он», о котором тогда Аська… «он»! Вихроватый. Толстый, с одышкой и красными щеками. Герой. «Он», а? Вихроватый. А может, Вихреватый? Нет, вернее, Вороватый — он любил их книжки зачитывать.

— Мам, ты скоро? Мама, он придет к нам?

— Кто?

— Этот… Угреватый.

— Его фамилия Вихроватый, — сухо говорит мама и раскрывает дверь.

Она уже выкупалась, на голове тюрбан из полотенца. Лицо покраснело. Да ведь и она, собственно, не молода. Но после папы… Тьфу! Надо бы хорошенько отбрить этого, как его… Бесноватого. Просто необходимо.

Мама идет в свою комнату. Она что-то напевает (хотя слуха у нее ни вот столечко), она открывает ящик стола, где сложены отцовы рукописи. Рада. Просто рада за отца. При чем здесь этот «он»? Виктору чуть неловко за свою агрессивность.

— Мам, я пойду в библиотеку.

Она оборачивается. Глаза огромные и такие, будто она только вернулась издалека. И вот увидела его, Виктора.

— Хорошо, сынок. Так ты занимаешься? Ты действительно хочешь…

— Да.

— Это, Витька… Это для меня… как подарок.

Она снова отворачивается, Виктор целует тюрбан на ее голове и медленно спускается по ступеням.

Он действительно идет в библиотеку.

Библиотека полным-полна. Безликая масса что-то читает и зубрит перед сессией. И только цветастое яркое пятно — праздник: Даша. Как она изогнула шею, склонила голову на узкую руку. Как тяжелы черные, всегда немного растрепанные волосы и как их много! Она здесь будто в темнице, ей нужен свет, солнце, трава, деревья!