Ангел быстрого реагирования

— Почему же вы решили прийти ко мне с повинной? Вы — единственный человек, проживший пятьсот лет. Прямо Кощей Бессмертный какой-то!

— Звали меня и так. Надоело мне прятаться. Жизнь хо¬роша, пока молод. До такой степени надоело бездарные па¬мятники ваять! А слышать дифирамбы в свой адрес и знать, что всё самое лучшее ты сделал более пятисот лет назад, ду¬маете, легко? Я пережил свою славу! А каково жён, детей да внуков хоронить! — Старик всхлипнул.— Помер вчера сы¬нок-то последний. Пора и мне уходить.

— А камень зачем хотите сдать? Вы же говорите, что в первый раз его использовали бездарно. Такие ужасы рас¬сказываете: Малюта Скуратов — Берия, Наполеон — Гит¬лер! Зло растёт в геометрической прогрессии! Ну, Менши¬ков — Кутузов — Жуков — куда ни шло! А другие положите¬льные примеры были? Кто-то стал лучше?

Старичок вздохнул:

— Нет, не стал. Только хуже. Все начинали думать, что они — почти боги. Плохо от них людям было. Только Мен¬шиков-то и исправился. Не знаю я, зачем принёс тебе ка¬мень. Наверное, хочу, чтобы ещё какое-то время про меня говорили, помнили. Пусть хоть проклинают, но помнят.

Следователю показалось, что Старичок полез в карман за носовым платком, но тот положил на стол обломок кир¬пича. Служитель закона понял, что над ним открыто изде¬ваются. Он был уже готов вызвать охрану, чтобы опреде¬лить этого старого «шутника» на пятнадцать суток за хули¬ганство, но в дверь заглянул Доктор, знаками показывая, что хотел бы забрать своего пациента, но так, чтобы тот ни¬чего не понял. Следователь кивнул.

— Ну что ж. Вина ваша велика. Придётся немного поси¬деть у нас в КПЗ — до выяснения обстоятельств. Понимае¬те, мне нужно кое-что уточнить, проверить.

Громко, чтобы слышно было в коридоре, Следователь скомандовал:

— Уведите гражданина! Поместите его в камеру. Только без грубости. Раскрой-Харя, тебя это в первую очередь ка¬сается! Чтобы кулаки при себе придержал. А то постоянно оформляем арестантов в лазарет, после «несчастных случа¬ев».

Раскрой-Харя вместе с напарником «упаковали» Ста¬ричка в наручники и вывели в коридор. После непродол¬жительного шума за дверью в кабинет вошёл Доктор.

Следователь приподнялся в кресле, здороваясь. Врач расшаркался перед хозяином кабинета.

— Что, он действительно болен? — поинтересовался Следователь, предложив Доктору присесть.

— Увы, безнадёжно! Достался мне в наследство от пред¬шественника. Ума не приложу, как ему удаётся убегать от санитаров. Вы уже пятый представитель власти, к которому он обратился,— улыбнулся медик.— Подбирает где-то кир¬пичи и несёт сдавать. Пока он чиновникам голову морочит, мы успеваем его найти. Ну посудите сами, разве этот кир¬пич похож на философский камень?

Доктор говорил мягко, улыбаясь. Весь он светился доб¬родушием. Но когда рука медицинского работника протя¬нулась, чтобы взять обломок кирпича, Следователь неожи¬данно для себя в последний момент выхватил его.

— Извините, гражданин. Это — вещественное доказате¬льство. Руками трогать не рекомендуется.

Следователь встал и, повернувшись к гостю спиной, открыл сейф, намереваясь спрятать туда камень. Он не уви¬дел, как Доктор достал шприц, и через несколько секунд отключился, получив приличную дозу снотворного в мяг¬кое место.

Доктор приоткрыл дверцу сейфа и осторожно взял с верхней полочки обломок кирпича.

Выходя из кабинета, обернулся к лежащему на полу Следователю:

— Извини, амиго! У меня не было другого выхода. Рево¬люция в опасности! Фиделю нужна новая жизнь.

Анджей Пилипик

Загадки воды

Что-то стряслось, определённо. Якуб Вендерович своим шестым чувством безошибочно определил неладное. По телам отдыхающих, которые грелись под солнышком на пляже, усыпанном грязным гравием, мурашками пробежал электрический разряд. Люди приподняли головы, а неко­торые из них даже поднялись и направились в сторону ка­фетерия. Экзорцист остался сидеть на месте. Он приехал в санаторий отдыхать! Врачи ему так прописали. А ещё они прописали ему много солнца и мало нервов. Легко сказать! Этот «пионерлагерь» ему был явно не по душе. Всё здесь раздражало Якуба: бетонные ограждения, отделявшие друг от друга одинаковые двух- и трёхэтажные бетонные блоч­ные постройки, асфальтовые дорожки с бетонными урна­ми около лавок, бетонная пристань, к которой пришварто­вались с десяток лодок, которые, к счастью, были сделаны не из бетона. Да, деревянными ещё были упомянутые лав­ки и бар с названием «Стёклышко» или как-то в этом роде. В центре пансионата возвышалось уродливое здание времён Союза учителей Польской Народной Республики, которое каждый сезон без изменений заселяли целые стада кошмарных мамочек с такими же кошмарными, разбало­ванными оболтусами, а через некоторое время — подрос­шие оболтусы со своими чадами, и так, казалось, будет до бесконечности. Да, был ещё один магазинчик на самой окраине пансионата, в котором можно было стоять в оче­реди до посинения, а когда приходил твой черёд, то на при­лавках уже ничего не оставалось. Но самой страшной бедой для Якуба было то, что врачи строго-настрого запретили ему пить. Спиртное, разумеется. Ну и ещё эта проклятая диета...

— Эх, мне бы сейчас в Войславицы, да в пшеничное поле. Раз в десять бы легче стало,— тяжело вздохнул Якуб в пространство.

Санаторный пленник не спеша встал и поправил не­много помятые от лежания на гравии джинсы. Посмотрел на них с нескрываемым отвращением. Лучше всего Венде­рович чувствовал себя в трофейных штанах от советского мундира и в эсэсовской куртке, но ему было бы стыдно по­казываться в таком виде перед культурными городскими жителями... Якуб хмуро всматривался в зеркальную гладь залива. Поверхность воды время от времени сморщивалась от порывов северного ветра. Где-то там, на глубине, стояли развалины домов. Вендерович знал об этом.

— Холера, нельзя им было этого делать... — сказал он сам себе.

А потом замолчал. Во-первых, кто-нибудь мог подслу­шать. Во-вторых, разговоры с самим собой в таких кругах считались проявлением психической болезни. Об этом по­стоянно твердил друг Якуба, ксёндз Вильковский. Кстати, путёвка в санаторий — это его работа.

Толпа зевак на краю пляжа росла.

—  Вот так всегда. Любит наш народ поглазеть на чужие несчастья.— Вендерович снова заговорил сам с собой.

Нелегко искоренять в себе старые привычки. Вот и Якуб, как бы против воли, не спеша потопал в ту же сторо­ну. В свое оправдание он мог бы сказать, что ноги сами по­вели его туда. Толпа зевак собралась как раз за кафетерием. За тем самым кафетерием, где продавали тошнотворное мороженое, которое прилипало к языку и оставляло на нём жирный след красителя. Абсолютно безвкусное, но зато — холодное. В нескольких метрах от берега, напротив отдыха­ющих, плавали лебеди, попрошайничая у зевак и прохожих кусочки хлеба.

Якуб по привычке сунул было руку в карман, но, к боль­шому сожалению, не обнаружил там хорошо знакомой ему велосипедной цепи. Добрую минуту старый браконьер стоял и с тоскливой завистью наблюдал за стаей откормлен­ных птиц.

— Скажите спасибо, что здесь столько народу собра­лось,— с ненавистью прошипел он десятикилограммовым тушкам, покачивающимся на волнах,— иначе с каждого из вас вышел бы неплохой бульон, а по кому-то и печка плачет на День благодарения. Начинить бы вас теми яблочками, что растут за моим забором на заброшенном дворе Михай­ла, вот был бы пир на всю улицу! И ещё чуточку самогончи­ку...

Но потом Якуб вспомнил, что Семён Панченко давно уже перестал гнать самогон на своём чердаке. В деревне, правда, остались и другие экспериментаторы, но их перва­чок был слишком уж слабый, да и гнали его из каких-то по­дозрительных ингредиентов. Разве что на Тростянце били ещё несколько родничков недорогой и смачной горилки производства настоящих мастеров, но и те пересыхали бес­следно.

— Эх, времена упадка... — пожаловался Вендерович птицам.

Лебедям явно не нравился этот старик. Неправильный он какой-то, только и знает, что болтать, а им даже крохи в воду не бросил. Стая дружно дала понять, что таким гостям она не рада, и начала прогонять Якуба шипением. Тот, в свою очередь, показал им фигу и пошёл дальше. К этому времени народу, собравшемуся на берегу, значительно прибавилось. В толпе Якуб узнал одного старичка, которо­го время от времени видел в парке возле санатория. Норма­льный человек, хотя и учёный. Как же его звали? Михал... Михал Рабинович! Только не из тех Рабиновичей, о кото­рых придумали столько анекдотов — Якуб уже спрашивал его об этом. Михал работал учителем в техникуме, а сейчас отдыхал на пенсии.