Страница 83 из 163
Княгиня П. Ю. Долгорукая, приехавшая в Березов уже совершенно больной, спустя несколько недель умерла. Вслед за ней скончался и князь Алексей Григорьевич, удрученный годами, несчастиями и суровостью сибирского климата. Дети похоронили их близ Рождественской церкви и соорудили над могилой деревянный памятник, который сгорел в 1764 году. Но обуглившиеся бревна его, поросшие густым дерном, можно было видеть еще и 100 лет спустя.
Князь Иван Алексеевич после смерти родителей остался главным в семье. Но он был человек слабый, и, к сожалению, поведение его не могло внушить к нему уважения со стороны младших братьев и сестер: наоборот, оно имело на них самое пагубное влияние. Сокрушаясь более всего о потере материальных благ, Иван Алексеевич старался залить свое горе вином, не обращая внимания на слезы и мольбы страстно любившей его жены. Дни и ночи проводил он в обществе березовских приказных и мещан, напиваясь с ними до бесчувствия. Покинутая мужем, подвергавшаяся всевозможным оскорблениям и неприятностям со стороны его братьев и сестер, Наталья Борисовна, сама слабая здоровьем, находила утешение лишь у колыбели сыновей.
А „царская невеста“ — княжна Екатерина Алексеевна, несмотря на свою чрезмерную гордость, коротко сблизилась в Березове с офицером тамошнего гарнизона — поручиком Дмитрием Овцыным. Связь их стала известна, и благосклонности княжны стали искать и другие, в частности, тобольский подьячий Осип Тишин, часто наезжавший в Березов по делам службы. Как-то раз в пьяном виде он слишком нескромно выразил княжне свои виды и желания, и оскорбленная Екатерина Алексеевна пожаловалась возлюбленному. Д. Овцын подговорил двух своих товарищей, и втроем они жестоко избили О. Тишина. Последний поклялся отомстить обидчикам, а пока продолжал навещать Долгоруких и нарочно заводил с ними беседы об императрице и придворных событиях в надежде, что кто-нибудь из них да проговорится. В 1731 году болтливый князь Иван в пылу разгоревшегося очередного спора, к тому же разгоряченный вином, перестал стесняться в выражениях, назвал Анну Иоанновну шведкой и добавил еще несколько нелестных слов о ней и ее любимце Бироне. Приставленный наблюдать за ссыльными капитан П. Шарыгин тотчас донес об этом майору Петрову, но майор оказался человеком благородным и порядочным и постарался замять дело. Тогда тобольскому губернатору был подан рапорт, в котором говорилось о тех послаблениях, которые оказывают ссыльным майор Петров и воевода Бобринский. Губернатор отписал обо всем в Санкт-Петербург, и вскоре оттуда пришел именной указ: „Сказать Долгоруким, чтобы они впредь от таких ссор и непристойных слов воздержались и жили смирно под опасением наижесточайшего содержания“.
Для секретного расследования дела из Тайной канцелярии в Березов срочно отправили капитана Ушакова, родственника А. И. Ушакова, начальника Тайной канцелярии. Тот очень ловко скрыл настоящую причину своего прибытия и уверил всех, что его прислали узнать, в каком положении находятся узники и по возможности облегчить их участь. Капитан каждый день навещал Долгоруких, обедал с ними, гулял по городу, а когда выяснил все, что было нужно, отбыл в Тобольск. И на другой же день после его отъезда князя Ивана Алексеевича отделили от семьи и заключили в землянку. Кормили его грубой пищей и очень скудно, лишь бы он не умер с голоду. Княгиня Наталья Борисовна выплакала у караульных солдат дозволение тайно по ночам видеться с мужем через оконце и носить ему еду.
В сентябре 1738 года, в темную дождливую ночь, к Березову подплыло судно. На него посадили князя Ивана Алексеевича, воеводу Бобровского, майора Петрова, поручика Д. Овцына, казачьего атамана Лихачева, боярина Кашперова, березовских священников и некоторых других жителей. Несчастных привезли в Тобольск и сдали все тому же капитану Ушакову, который теперь явился перед ними грозным и неумолимым судьей. Начались допросы „с пристрастием“; всех арестованных обвинили в дружбе и сношениях с ссыльными князьями Долгорукими и наказали. Священника Рождественской церкви Ф. Кузнецова, несмотря на заступничество сибирского митрополита Антония Стаховского, нещадно били кнутом, вырезали ноздри и сослали в Охотск на каторжные работы. Бобровского, Петрова, Лихачева, Д. Овцына, Кашперова разжаловали в солдаты, высекли розгами и отправили в Оренбург — на службу, а двух последних — в каторгу.
Князя Ивана Алексеевича во все время следствия содержали в тобольском остроге прикованного к стене — с кандалами на руках и ногах. Измученный нравственно и физически, он впал в нервное состояние, бредил наяву и даже рассказал о том, чего у него и не спрашивали — о составлении подложного завещания императора Петра II. Его неожиданное признание повлекло за собой новое дело, к которому оказались причастны дядья князя — Василий Лукич, Сергей и Иван Григорьевичи и др. В конце октября 1739 года в Санкт-Петербурге было образовано обычное для политических процессов того времени „Генеральное собрание“, которое разобрало „изображение о государственных воровских замыслах Долгоруких, которые по следствию не только обличены, но и сами винились“. По повелению Бирона их привезли в Новгород, подвергли жестоким пыткам, а потом приговорили к смерти: князя Ивана Алексеевича — колесовать, а затем отсечь ему голову, остальным — отрубить головы…
Бирон не пощадил и братьев и сестер князя Ивана Алексеевича: князей Александра и Николая били кнутом, потом им урезали языки и сослали в каторжные работы; князя Алексея отправили на Камчатку матросом, а княжон заключили в разные монастыри. В Березове оставалась одна княгиня Наталья Борисовна с двумя малолетними сыновьями, родившимися в этом суровом краю. Долго не знала она ничего о судьбе неизвестно куда увезенного мужа. Но в конце ноября на престол вступила Елизавета Петровна; по указу императрицы все Долгорукие, близкие ее племяннику Петру II, были возвращены из ссылки.
Наталья Борисовна вернулась в Петербург молодой женщиной, тогда ей было всего 28 лет. Можно было бы начать жизнь заново, но она осталась верна любви и памяти покойного мужа, отклонила усиленные приглашения ко двору и отказала всем женихам. В Санкт-Петербурге княгиня поселилась в доме своего родного брата Петра Борисовича Шереметева, одного из самых богатых людей России и владельца выстроенных им усадьб Кусково и Останкино. Унаследовав от отца 80 000 крепостных крестьян, он не отдал вернувшейся из ссылки сестре законную часть отцовского наследства. И тогда княгиня решила хлопотать о возврате ее детям 16 000 душ, конфискованных у мужа. Она обратилась с просьбой о содействии к всемогущему тогда Лестоку — императорскому лейб-медику. Тот взялся за дело и даже ручался за успех его, но потребовал за свои хлопоты великолепные часы с курантами, купленные графом П. Б. Шереметевым в Лондоне за 7000 рублей. Граф решительно не хотел расставаться с часами, Лесток отказался хлопотать, и правительство возвратило Наталье Борисовне только 2000 крестьянских душ. Княгиня очень скромно устроилась в Москве и целиком посвятила себя воспитанию сыновей. А когда дети выросли, она перебралась в Киев и там приняла постриг во Флоровском монастыре.
Но несчастья не оставляли Н.Б Долгорукую и здесь. Младший сын ее, Дмитрий, сошел с ума от несчастной юношеской любви. Наталья Борисовна, в монашестве Нектария, перевезла сына в Киев в надежде, что уединенная иноческая жизнь исцелит его. Но, чтобы постричь молодого князя из знаменитого рода, нужно было согласие императрицы: оно было получено только в царствование Екатерины II, но оказалось уже не нужным. Дмитрий Иванович Долгорукий умер в 1769 году; мать пережила сына на два года и скончалась, будучи 58 лет от роду.
„Государеву невесту“ Е. А. Долгорукую после ссылки поселили в Томском Рождественском монастыре, где держали в самом строго заключении. Она пробыла здесь более двух лет, однако несчастья нисколько не смягчили ее высокомерного нрава. Однажды приставница, за что-то рассердившись, замахнулась на княжну огромными четками. „Уважай свет и во тьме! Я — княжна, а ты — холопка“, — сказала Е. А. Долгорукая и гордо посмотрела на девушку. Та смутилась и тотчас вышла, забыв даже запереть дверь. В другой раз приехал из Санкт-Петербурга какой-то генерал, чуть ли не член Тайной канцелярии. В монастыре все засуетились, забегали; игуменья угощала высокого гостя в своих кельях, подносила подарки, образа, вышивки и т. д. Генерал, пожелав осмотреть тюрьму и монастырских „колодниц“, вошел к Е. А. Долгорукой. Княжна оказала ему „грубость“ — не встала и даже отвернулась от посетителя; генерал пригрозил ей батогами и приказал игуменье глядеть за узницей. Но в монастыре не знали, куда уж строже глядеть! И решили заколотить единственное окошечко в том чуланчике, где содержалась бывшая „царская невеста“. С тех пор боялись даже близко подпускать кого-либо к тюрьме; две монастырские девочки вздумали было посмотреть в замочную скважину, но их за это больно высекли.