Страница 33 из 163
Но вскоре Анна поняла, что обречена. «Мистер Кингстон, — обратилась она к тюремщику, — неужели я умру без правосудия?» На это он чопорно ответил, что «и нижайшему из подданных королевских даровано бывает правосудие». Но Анна в ответ только расхохоталась: ей ли не знать, каково правосудие Генриха!
А король между тем колебался. Он желал развода с Анной, но готов был дозволить ей мирно влачить свою жизнь, если она во всем признается. Однако королева написала следующее:
Государь! Недовольство Вашего Величества и мой арест до того странны, что я не знаю… в чем мне виниться. Я тотчас поняла смысл Вашего предложения о помиловании, ибо передал мне его мой старый заклятый враг. Если, по Вашим словам, чистосердечное признание может обеспечить мою безопасность, то я готова исполнить Ваше приказание. Но не думайте, что Ваша жена когда-нибудь и в чем-нибудь будет вынуждена признать себя виновной в преступлении, о котором она никогда и не мыслила. По истинной правде, ни у одного государя не было такой верной, преданной и любящей жены, какую вы нашли в Анне Болейн, и она таковой осталась бы навеки, если было бы угодно Богу и Вам…
Вы избрали меня, Вашу верноподданную, в королевы и подруги Вашей жизни, чего я не желала и не была достойна. Если Вы со своей стороны нашли меня достойной такой чести, то не откажите мне в Вашей королевской милости… не дозвольте, чтобы незаслуженное пятно омрачило добрую славу Вашей верной жены и малолетней принцессы, Вашей дочери. Отдайте меня под суд, добрый король, но пусть суд будет законный, и не дозвольте моим врагам быть моими обвинителями и судьями…
Это смелое требование законного и открытого суда смутило врагов Анны, ведь у них не было ни одной прямой улики против нее, и шансы раздобыть их были невелики. К ней приставили четырех женщин. Все они были ее врагами. Но в этом-то и заключался замысел Т. Кромвеля, рассчитывавшего, что они обо всем будут докладывать тюремщику; тот, в свою очередь, будет наушничать ему, а уж он нашепчет королю о том, что сочтет нужным.
Отец Анны Болейн не был арестован и даже ни в чем не обвинялся, но он так испугался самой возможности ареста, что не посмел ни о чем просить короля, справедливо рассудив: чем меньше будут вспоминать о нем, тем лучше. А дочь? Что же: если она не сумела удержаться на вершине власти, значит, сама виновата в случившемся. Другие придворные тем более не стали вступаться за Анну, и скорбел о ней только Томас Крэнмер, архиепископ Кентерберийский. Он даже намекнул королю, что, быть может, тот совершает ошибку: «Я в такой растерянности, что ум мой пребывает в смущении, ибо ни о ком из женщин не придерживался я мнения лучшего, нежели о ней, каковое побуждает меня думать, что она невиновна». Но Генрих VIII желал верить в виновность Анны, и архиепископ не отважился на большее, чтобы его самого не признали сторонником королевы. Король позаботился и о том, чтобы друзья Анны не докучали ему просьбами или какими-либо сведениями о ней, которые могли бы заставить его передумать.
Суд проходил в королевском зале Тауэра, куда набились 2000 зрителей. Анна вошла, сохраняя спокойствие и хладнокровие в течение всего времени, пока Т. Кромвель зачитывал обвинение. Королеву обвинили в прелюбодеянии и измене, будто она соблазняла мужчин «посредством бесстыдных речей, подарков и прочих дел», и они «по причине подлейшего подстрекательства и приманивания помянутой королевы поддались и склонились на уговоры». Впоследствии же королева и ее любовники «помышляли и раздумывали о смерти короля», после чего она пообещала выйти замуж за одного из них, как только Генрих VIII умрет. А выкидыши у нее случались оттого, что королева удовлетворяла свою похоть во время беременности. Анну обвиняли даже в том, что король, узнав о ее распутстве, сильно огорчился, и эта печаль доставила ему телесные повреждения[15] [Неизвестно, шла ли речь о падении Генриха VIII с коня во время турнира или о беспокоившей короля язве на ноге].
Ее обвинили также в том, будто она отравила королеву Екатерину Арагонскую и замышляла отравить ее дочь Марию. На это Анна отвечала категоричным «Нет!» Многие зрители, пришедшие на суд, чтобы потешиться над падением королевы, и не сомневавшиеся в ее распутстве, уже тогда были тронуты явно нелепыми обвинениями в ее адрес и несправедливостью суда. Но суд и присяжные заседатели все равно сочли ее виновной и приговорили к смерти через сожжение или обезглавливание — «на королевское усмотрение».
Настроение Анны в оставшиеся ей дни часто менялось: то ей казалось, что Генрих VIII отменит приговор и отправит ее в монастырь, то она начинала представлять картину своей смерти, а то заливалась смехом и уверяла, что ее новое прозвище «A
Смерть пришла за Анной 19 мая 1536 года. Тюремщик мягко объяснил ей, что смерть будет безболезненной, так как король призвал палача с мечом, и меч быстрее сделает свое дело, чем топор. Анна провела руками по шее и рассмеялась: «Я слыхала, что палач — искусник, а шея у меня тонкая».
Т. Кромвель и некоторые его сторонники желали тайной казни, но, несмотря на принятые меры, народ все же собрался. Королева была одета в серое платье, отороченное мехом горностая; волосы, убранные под сетку, обнажали ее белую шею. Эшафот специально сделали таким низким, чтобы люди не могли видеть казнь во всех подробностях, но двум женщинам позволили остаться при Анне до последней ее минуты. Она попросила прощения у всех, кого когда-либо обидела; и сама прощала всем — даже убийцам, предававшим ее смерти. Она очень жалела короля, но ни в чем не упрекала его. Отблеск солнца блеснул на лезвии поднятого меча, — и голова Анны Болейн покатилась в сторону от плахи…
«Неисправимый» Мигель Сервет
В первой половине XVI века Европа переживала бурное время. Народы многих стран, изнывавшие под гнетом феодалов, поднялись на борьбу, а вместе с феодализмом зашаталось и могущество церкви, которая защищала его устои. Люди не отказывались от религии и веры, но требовали создания новой церкви и обращались к первым векам христианства, когда все верующие были равны перед Богом. Поэтому неудивительно, что в годы, когда в Европе во всю ширь развернулось движение Реформации, религиозные вопросы стали волновать людей как никогда. Не миновали они и пылкого Мигеля Сервета.
Он родился в 1511 году в Испании — в семье нотариуса, ревностного католика. Отец М. Сервета был достаточно образованным человеком и стал первым учителем для сына, а потом отдал его в школу. Учителя высоко оценивали способности подростка, который выделялся среди других учеников необыкновенной памятью (он овладел латынью, греческим и еврейским языками), живостью воображения и сердечностью. Когда Мигелю исполнилось 15 лет, отец отправил сына в Тулузский университет, чтобы тот приобрел там профессию юриста. Сервет был пытливым, старательным и упорным студентом, именитые профессора замечали его усердие и прочили ему успех в будущем, однако обстоятельства сложились иначе.
В Тулузе студент М. Сервет познакомился с Хуаном Кинтаной — духовником и секретарем испанского короля Карла V, и тот стал покровительствовать духовной карьере юноши. Тулузский университет в первой половине XVI века был не только научным центром, но и ареной острой идеологической борьбы между католиками и протестантами, хотя о свободной полемике не могло быть и речи. Строгий надзор инквизиции не создавал даже видимости свободы, но именно в этом университете Сервету удалось познакомиться с учениями различных направлений христианства. Знание языков позволяло ему читать Ветхий и Новый заветы в оригинале и сравнивать различные переводы.
15
Неизвестно, шла ли речь о падении Генриха VIII с коня во время турнира или о беспокоившей короля язве на ноге.