Страница 125 из 163
А. Л. Потапов, сменивший графа П. А. Шувалова на посту управляющего III Отделением, после посещения узника составил такой отчет:
Он объяснил мне следующее относительно своей жизни, которое частью скрывал из тщеславия быть только интересным политическим лицом. Любя одну девицу, он встретил соперника, вызвал его на дуэль и для сего отправился в Финляндию. При виде убитого врага он понял всю тяжесть совершенного им преступления, и чтобы избежать кары закона… решил скрыться в Швеции и оттуда отправиться в Италию. Неимение средств остановило это предприятие, тогда он переехал в Англию, где содержал себя работой у Герцена. Безвыходность положения ожесточила его сердце, и тогда в уме его зародилась мысль сделаться государственным возмутителем. Первым шагом его на этом поприще было написание вышеизложенного манифеста, с которым он и прибыл обратно в Финляндию, поставив себе задачею пробраться в Архангельскую губернию и начать свою пропаганду среди тамошних раскольников. Но намерения посягнуть на цареубийство решительно у него не было никогда, и показание об этом вымышлено им уже в крепости…
С момента своего заключения М. С. Бейдеман в течение полутора месяцев оставался единственным узником Равелина, а потом тюрьма наполнилась другими заключенными. До 1866 года здесь побывали лица, отделавшиеся легко и вышедшие на волю, и через одного из них он сумел передать своим родным, что "умоляет их хлопотать об его освобождении, для избавления его от сумасшествия. Пусть лучше отошлют его в солдаты или даже в каторжную работу, лишь бы выпустили на свет Божий". Это было в 1864 году, но еще за год мать М. С. Бейдемана ездила в Крым к царю просить о помиловании сына, но по дороге умерла от горя. Через влиятельных знакомых сестра узника пыталась добиться разрешения хотя бы повидаться с братом, но ответ получила такой: "Нет возможности сказать что-либо о ее брате", и предлагалось принять это "за правило и на будущее время".
Душа М. С. Бейдемана, умирая в стенах Равелина, билась в предсмертных муках. Когда там были заключенные, он мог хотя бы вступать с ними в немое общение, ведь даже стук в стену давал какое-то облегчение его измученной душе. Через много лет полного одиночества, без свиданий и переписки с родными и друзьями, М. С. Бейдеман обратился к царю с прошением, в котором уже не было ни проклятий, ни обвинений: несчастный человек молил о пощаде, но ответа не было. Царь прочел прошение и приложил его к делу, а М. С. Бейдеман остался в Равелине еще на шесть с половиной лет. По ночам стража слышала, как узник рыдал, а потом из камеры стали раздаваться вопли человека, за 18 лет заточения потерявшего рассудок. Но в Зимнем дворце этих воплей не слышали…
Когда новому императору Александру III доложили о М. С. Бейдемане, он распорядился отвезти узника на жительство в далекие и малолюдные места Сибири. Однако министр внутренних дел Н. П. Игнатьев царское распоряжение не выполнил и распорядился отправить узника в сумасшедший дом в Казань. Он писал казанскому губернатору "принять все меры к тому, чтобы названный арестант во все время пребывания в лечебнице находился в совершенно отдельном помещении, из коего отнюдь ни под каким предлогом выпускаем не был, при полном разобщении с окружающими лицами". Таким образом, по распоряжению графа Н. П. Игнатьева для М. С. Бейдемана создали условия, которые мало чем отличались от Равелина. В архиве Казанского дома для умалишенных сохранился "скорбный лист" — история душевной болезни М. С. Бейдемана, в котором об узнике сообщалось:
Ходит по комнате вокруг постели или ложится по временам на нее, но чаще все-таки ходит, подходя и присматриваясь к окошку. Выражал постоянно отказ от предложения ему чтения, письма или рисования… Говорит, что постоянно занят собственными планами и соображениями, для которых карандаш и бумага совершенно лишни. Речь произносит невнятно, скороговоркой одно и то же, как бы заучивая фразу или афоризм, который он выдумал или к которому пришел…
Говорит, что он турецкого происхождения: Бейдеман или Деман-бейман" — по-турецки значит "топор", "де" — два, деман — значит "двойной топор". По производстве своем в офицеры уехал за границу… открыть параллель, проходящую через Стокгольм, Гетеборг и Лондон, чтобы определить угол. Чтобы уменьшить поверхность планеты, надо вступить в борьбу с центром, который охраняет целостность планеты. Но в другой раз о причине своей поездки говорит иначе или объявляет, что это — глубокая тайна…
В другой раз говорил, что огромное богатство заключается во флаконе собственной крови, которую надо разводить водой в корыте и мешать щепкой, чтобы определить кровяное начало… Кровяные капли зарыты около Петербурга там, где происходит "мертвый рост". Рождения детей от матери узник не допускает и говорит, что таким путем родятся только те уродцы, которых держат в музеях в банках со спиртом.
Говорит, что "скуки совсем не знает, надо заниматься своим делом — и все пройдет", и переходит к разговору о том, что "повышение и понижение почвы зависит от осевого движения Земли… Больному не скучно, так как, окончив один проект, он занимается другим (например, проектом всеобщего отопления). Написать о своем проекте не хочет, так как… его проекты и вообще всякое улучшение быта людей только приносят вред человечеству, потому что оно вследствие этого начинает лениться и ничего не делает для мировой пользы…
У больного существует целая система бреда, которую он упорно отстаивает. О себе он сообщает, что принял обязательство искупить наложенное на Финляндский полк наказание за его измену во время 1812года… Он — последний из офицеров этого полка, который решился добровольно-своим пожизненным заключением — сгладить историю полка. Перед ним был целый ряд офицеров, которые несли тоже наказание по одному году, согласно жребию. Чтобы выполнять принятое на себя обязательство, он объявил себя государственным преступником… но военный суд может объявить ему смертный приговор, однако в силу его договора с военным законом пуля в тот самый момент, как она готова пронзить грудь, превратится во влажное облако…
В Казанском доме для умалишенных несчастный узник томился еще шесть с половиной лет и умер 5 декабря 1887 года.
Первая политическая голодовка в России
Впервые имя Н. Г. Чернышевского было зафиксировано в документах III Отделения еще в апреле 1856 года в связи с восторженным высказыванием о писателе в частном письме одного из студентов Казанского университета. В последующие годы упоминания о Н. Г. Чернышевском все чаще стали встречаться в официальных документах жандармского ведомства, в многочисленных перлюстрированных выписках из писем и анонимных доносах, поэтому к концу 1850-х годов "популярность" его была весьма велика. Согласно официальному документу, "внимание правительства обращено на Чернышевского после беспорядков, происходивших в Санкт-Петербургском университете осенью 1861 года… С тех пор за ним было учреждено постоянное наблюдение".
Царское правительство не без оснований считало писателя опасным для себя человеком. В 1860-е годы в центре революционно-демократического движения в России стоял журнал "Современник", роль которого еще больше возросла, когда в нем стал сотрудничать Н. Г. Чернышевский. Вскоре он стал общепризнанным вождем и учителем прогрессивно настроенной интеллигенции, особенно молодежи, поэтому неудивительно, что правительство увидело в нем смертельного врага. А тут в III Отделение поступил анонимный донос, автор которого прямо-таки взывал к жандармам:
"Что вы делаете, пожалейте Россию, пожалейте царя! Правительство не видит, какие идеи проводит Чернышевский — этот коновод юношей… Ежели вы не удалите его, то быть беде — будет кровь: ему нет места в России — везде он опасен… Избавьте нас от Чернышевского — ради общего спокойствия!"
Положение Н. Г. Чернышевского еще больше осложнилось, когда в сентябре 1861 года за распространение прокламации "К молодому поколению" были арестованы поэт M. JI. Михайлов, а в начале октября — В. А. Обручев, сотрудник "Современника". Со второй половины 1861 года за писателем был установлен неусыпный надзор. Дом на Большой Московской улице, где он жил, буквально со всех сторон окружали агенты III Отделения. Швейцар, подкупленный царской охранкой, отдавал ее агентам всю корреспонденцию, которая приходила на имя Н. Г. Чернышевского.