Страница 18 из 45
Борясь преимущественно с мелкой сошкой, Рузвельт не избежал конфликта и с наиболее влиятельными силами города, от которых зависело его будущее. Существенным стало отчуждение Тома Платта, его прежнего покровителя. Дело в том, что на национальной арене Рузвельт начал ориентироваться на спикера палаты представителей Томаса Рида, с которым близко познакомился в Вашингтоне.
Характерный штрих. Рузвельт никогда не распространялся о своем идеале общественного устройства или принципах гражданственности. В его переписке основное внимание уделено обсуждению собственного места в обществе, которое представляется ему устроенным наиболее естественным и оптимальным образом. В узком кружке политических единомышленников Рузвельт постоянно взвешивает свои шансы, добиваясь общенационального масштаба деятельности. Друзья поддерживают его амбиции. В тяжелые дни руководства нью-йоркской полицией К. Лодж пишет Рузвельту слова надежды: «Недалек тот день, когда вы войдете в более высокий круг. Можно уже думать о посту сенатора». Но и это не предел. Лодж разжигал фантазии своего протеже: «Я не говорю, что Вы станете президентом уже завтра, но я уверен, что это вероятно, и что это может случиться».
Первые, пока еще туманные предложения о выходе на поле битвы за высший пост в государстве прозвучали в 1895 году. Однажды искушенные в политической практике Джекоб Риис и Линкольн Стеффенс (последний приобрел большую известность как публицист) в разговоре без особого умысла затронули эту тему. Видимо, предмет оказался слишком важным, тема ― слишком щекотливой. Рузвельт вскочил на ноги и багровый от ярости закричал на своих поклонников: «Не смейте говорить мне об этом! Не вбивайте мне в голову такие мысли. Ни один настоящий друг не сказал бы этого. Никогда, никогда ни один из вас не должен говорить лицу, вовлеченному в политику, о том, что он может быть президентом. Это почти наверняка убьет его политически. Он подорвет свою нервную систему, он не сможет делать свою работу; он лишится основных черт, которые выделяют его как личность».
Факт многозначительный. Но у Рузвельта пока нет необходимого потенциала. Он хотел бы идти в фарватере реального претендента на этот пост, личности сильной и опытной, а главное дружественной. Таковую он усматривал в спикере палаты представителей Томасе Риде, вожде столичных республиканцев. Первые попытки выдвижения Рида кандидатом от республиканской партии относятся еще к 1891 году.
Главный закулисный воротила республиканской партии Марк Ханна, «создатель президентов», как его называли, однажды даже пригласил его к себе, в штат Огайо. Тогда, в 1891 году, это более близкое знакомство показало Ханна, что Рид ― не та фигура, которая сможет укрепить союз политиков и промышленных магнатов, выступить лучшим адвокатом индустриальной капиталистической элиты страны. Риду не хватало изворотливости, мгновенного чувства ситуации, его манеры были далеки от респектабельности, а его лозунги не обладали притягательностью, он не был способен к созданию необходимого демократического камуфляжа. Неясна была и степень покорности этого политика, в случае избрания получившего бы мощные рычаги власти. Тогда М. Ханна сосредоточился на своем земляке Уильяме Маккинли.
Их знакомство состоялось в те дни, когда Ханна собрал фонд помощи обанкротившемуся Маккинли. В ходе завязавшейся дружбы Ханна использовал его адвокатские способности сначала в ассамблее Огайо, а потом и на национальной арене. Ханна понадобилось полтора года и более сотни тысяч долларов из своего кармана, чтобы выдвинуть Маккинли кандидатом в президенты. Представители крупного бизнеса подключились к проведению избирательной кампании, внеся в кассу республиканцев около четырех миллионов долларов (одна только рокфеллеровская «Стан-дард ойл» выделила четверть миллиона). Их удовлетворение кандидатурой Маккинли не имело предела, в ходе выборов даже был выдвинут такой лозунг: «Все, в чем мы нуждаемся, так это оставить все как есть».
Но для Рузвельта и Лоджа, лучше знакомых с Ридом, имя Маккинли ничего не значило. Поэтому Рузвельт в Нью-Йорке после переписки с Ридом выступил его адвокатом в своем штате, что и явилось причиной крайнего недовольства главного босса республиканцев в Нью-Йорке ― Тома Платта, уже вставшего под знамена Маккинли. В результате Рузвельт еще раз оказался в роли защитника обреченного дела, и это отнюдь не способствовало его дальнейшему продвижению. Он не был даже приглашен на съезд республиканцев в Сент-Луис. Отсиживаясь у себя дома в Сагамор-хилл, Рузвельт воспринимал происходящее глазами Лоджа. Стало ясно, что звезда Рида закатилась, не успев взойти. Оставалось смириться. Рузвельт после известных «словесных конвульсий» признал Маккинли достойным кандидатом «великой старой партии» ― республиканской. Главное, Рузвельт вовремя понял, что реальной альтернативой Уильяму Маккинли является не почтенный спикер палаты представителей, а лидер популистов, кандидат от демократической партии Уильям Дженнингс Брайан.
В 90-х годах фермеры западных штатов начали новый этап борьбы против существующей системы диктата монополий, против тирании железнодорожных компаний, определявших цены на сельскохозяйственную продукцию. Фермер, которому было выгодней уничтожить урожай, чем продать через посредничество спекулянтов, обращался к У. Дж. Брайану, ставшему во главе движения популистов. Он выдвигал следующие принципиальные требования: установить налог на прибыль, пресечь произвол железнодорожных компаний, расширить выпуск серебряных монет. Именно «серебряная идеология» Брайана стала козырем демократической партии в предвыборной борьбе.
В июле 1896 года на конвенте в Чикаго перед пятнадцатитысячной аудиторией Брайан произнес речь, получившую название «Речь о кресте из золота». Пока еще неизвестный большинству, представитель штата Небраска говорил об абстрактных и возвышенных идеях, а не о будничных вопросах, по поводу которых препирались его предшественники. «Я вышел сюда ради защиты дела столь же святого, как и дело свободы, ― дела гуманности... Мы обращались с петициями и наши петиции были с презрением отвергнуты; мы умоляли, но на наши мольбы не обращали внимания; мы просили, а они издевались над нами. Мы больше не просим, мы больше не умоляем, мы не пишем петиций. Мы бросаем им вызов! Мы нуждаемся в новом Эндрю Джексоне, чтобы начать бой против организованного богатства... Вы говорите нам, что огромные города стоят на стороне золотого стандарта. Сожгите ваши города и оставьте наши фермы: вы увидите, что города вырастут снова. Но уничтожьте наши фермы и трава вырастет на улицах каждого города страны... За нами массы тружеников этой страны... Мы ответим на требования золотого стандарта: вы не наденете на голову трудового люда этот терновый венец, вам не удастся распять человечество на кресте из золота».
Эта речь сразу сделала Брайана лидером демократической партии.
Брайан и его окружение при всей радикальности своих взглядов повели атаку под ложным, экономически и исторически неоправданным лозунгом расширения выпуска серебряной монеты. Эта группа питала надежды на увеличение массы находящихся в обращении денег, но не звала к реальному переустройству общества. Однако крупной буржуазии Брайан казался опаснейшим революционером. На национальной арене демократы и республиканцы схлестнулись прежде всего как сторонники и противники расширения выпуска серебряных монет.
Главный оплот американского капитализма ― союз промышленников Северо-Запада был всерьез обеспокоен. Республиканцы, чьи деньги не знали счета, прибегли к помощи прессы. Контраргументы уже почти не выдвигались, началась фаза обличения самой личности. Брайана изображали, по меньшей мере, плохим американцем и плохим патриотом; дошедшие до логического конца называли его антихристом.
В ходе острой общенациональной дискуссии Рузвельт показал себя гибким политиком. Выступая в Нью-Йорке в Лиге здоровых финансов, он говорил, что серебряные деньги не коснутся владельцев недвижимости, «их земли, фабрики и дома останутся нетронутой собственностью». Расплачиваясь по банковским счетам, они не ощутят пагубного воздействия девальвации. Зато его почувствуют те, кто вслед за Брайаном требует ускоренного выпуска серебряной монеты. В их скромных кошельках серебро быстро «полегчает», и они раскаются в своей настойчивости.