Страница 17 из 45
Исполнение Рузвельтом своих прямых функций в комитете по гражданским должностям было по большей части бесплодным. В конгрессе дело о новом законодательстве в этой сфере не дошло даже до голосования. Рузвельт, однако, получил аванс на будущее от прогрессистски настроенных кругов правящего класса, считавших крайне недальновидным игнорировать рост общественного движения, выход на арену американской истории рабочего класса, объединяющегося в профессиональные союзы.
Классовая борьба в 90-е годы заставила определенную часть буржуазии добиваться уступок, целью которых было создание видимости прогресса в социальной сфере. Одной из таких мер явилось принятие в 1894 году закона о налогообложении, согласно которому обладатели высоких доходов должны платить относительно больше, чем малоимущие (в этот момент в обеих палатах конгресса преобладали демократы). Автор нового налогового законопроекта отстаивал его необходимость под тем предлогом, что он «уменьшит антипатию, существующую ныне между классами», позволит избавиться от «жалоб, которые находят выражение в насилии, угрожающем самим основаниям всех наших институтов». Однако даже эти примитивные «социально-успокаивающие» меры были встречены в штыки. Член палаты представителей из Массачусетса Дж. Уокер заявил, что «подоходный налог забирает богатство у процветающих и предприимчивых и отдает его слабым и ленивым». Сенатор от Огайо Шерман поставил все точки над i: «Эта попытка натравить бедных против богатых представляет собой социализм, коммунизм, дьяволизм».
Реакционеры не смогли блокировать эту слабую реформистскую меру в конгрессе и обратились к другому рычагу своего классового господства ― Верховному суду. Пятью голосами против четырех суд объявил закон не соответствующим конституции. «Нью-Йорк трибюн» писала: «Благодаря суду наше правительство не вовлекли в коммунистическую войну против права собственности». Так даже робкие попытки буржуазного реформизма были отринуты власть имущими.
Объективно протекавший процесс монополизации создавал гигантские тресты, могущество которых превосходило мощь любой формы элиты домонополистической эпохи. Тресты через своих адвокатов и политических креатур оказывали давление на представителей власти всех уровней ― от местного до федерального. И это стало угрожать стабильности всего государственного механизма. К концу 80-х годов обе главные американские партии отреклись на словах от трестов. В республиканской платформе 1888 года значится: «Мы объявляем о своей оппозиции всем комбинациям капитала, организованным в виде трестов». Демократы не отставали. «Интересы народа преданы, когда позволено существовать трестам». Высокопарная и пустая риторика не могла скрыть того факта, что за спиной обеих партий стояли столь «презираемые» могучие тресты. Подстраховывая стабильность капиталистического строя, конгресс США принял в 1890 году антитрестовский закон Шермана. Сенатор Дж. Шерман мотивировал его так: «Существовали монополии и прежде, но никогда они не были столь гигантскими, как в наши дни. Мы должны ослабить их влияние или приготовиться к социализму, коммунизму, нигилизму».
Сказать, что эта законодательная инициатива выбила из рук трестов оружие, значит оскорбить истину. Именно в 1890 ― 1910 годы рост трестов был колоссален. В этот период увеличилась роль банкиров, выступивших координаторами концентрации богатства. Наиболее выдающимся «координатором» явился Джон Пирпойнт Морган. Президенты не могли чувствовать себя выше того положения, какого достиг Морган на Уолл-стрит, на нью-йоркской фондовой бирже.
К концу XIX века «вершителям судеб» стало ясно, что вовсе необязательно иметь в одних руках 100 % стоимости компании, вполне достаточно 45 ― 60 %. Началось несколько замаскированное расползание компаний вширь. Буржуазные идеологи уже тогда говорили о «спасительности» акционерного общества. Это был прием, рассчитанный на уход в тень, на маскировку тех, кто является непосредственным эксплуататором, на ослабление социального давления. Суть оставалась прежней: американская жизнь определялась узкой группой трестов. С целью обеспечить политическое прикрытие тресты обращались к сонму более или менее продажных политиков. Знаменитый журналист Линкольн Стеффенс делился своими мрачными наблюдениями: «Я все время пытался проследить источники политической коррупции в городских центрах. Поток коррупции направлялся в самых неожиданных направлениях и распространялся в столь сложном хитросплетении вен и артерий, что трудно было поверить, что хоть одна часть политического организма здорова. Поток шел от политики к предосудительным занятиям и преступлениям, из политики в бизнес и обратно в политику. Огромные артерии пересекают границы штата и охватывают всю нацию. Коррупция наших американских городов носит прежде всего политический характер, но финансовый и индустриальный тоже... Эта система господствует над страной».
Вопрос о трестах волновал все слои общества в США. Жертвы призывали обуздать монстров современного мира, адвокаты монополий связывали с ними весь прогресс человечества. И миллиардерам не чужд был дух диспута. В статье «Евангелие богатства» (1886г.) сталепромышленник Э. Карнеги убеждал массы американцев, что растекшееся по карманам мелких предпринимателей золото бесполезно для общества, тогда как объединенное в одних руках оно послужит основой меценатства, будет покровительствовать моральному и идейному прогрессу. Классовый вопрос разрешится, когда миллионеры получат возможность планомерно финансировать все духовное развитие общества: создавать библиотеки, строить храмы науки и религии и т.п. «Таким образом индивидуализм сохранится, а миллионер станет лишь доверенным лицом бедняков», ― писал Э. Карнеги.
Менее наивно и более эффективно с точки зрения подрыва антитрестовского фронта велась пропаганда реформистскими лидерами Американской федерации труда (АФТ). Здесь полагали, что крупные компании ― благо для рабочих, так как они обеспечивают большую (по сравнению с мелкими предприятиями) устойчивость занятости и заработной платы. В 1890 году бессменный глава АФТ Сэмюэл Гомперс заявил: «Нам нечего бояться объединений. Это дело мелких производителей бороться с трестами». Рабочим внушалось, что с нападками на тресты усилится давление на частную инициативу и рухнет американская мечта о ждущем каждого миллионе долларов.
Несмотря на оппортунизм верхушки руководства Американской федерации труда, делегаты съезда АФТ в 1899 году приняли следующее дополнение к докладу президента АФТ: «Съезд призывает профсоюзы Соединенных Штатов и вообще всех рабочих внимательно изучить развитие трестов и монополий, имея в виду их национализацию».
Динамичная натура Рузвельта протестовала против застоя, характерного для деятельности федерального правительства США в конце XIX века. «Терять время» честолюбивый нью-йоркский политик не хотел, стремясь к должностям, где мог бы проявить свою энергию, реализовать все способности. Весной 1895 года Рузвельт принял предложение мэра Нью-Йорка и занял пост главы полиции этого города.
Как обычно, он рьяно взялся за новое дело. Два года службы ознаменовались борьбой с самыми одиозными вымогателями и взяточниками, очищением аппарата полиции от явных связей с преступным миром, попыткой проведения кампании закрытия питейных заведений по воскресеньям. Последнее ему не удалось: доллар и на этот раз оказался сильнее закона. Любители спиртного, имевшие деньги, не страдали от «сухих» воскресений, поскольку запрет на продажу алкогольных напитков не распространялся на владельцев баров при дорогих отелях. Но самое главное то, что теперь ни у кого не было сомнений в истинной сущности Рузвельта. Находясь на этом посту, он показал себя неутомимым и последовательным защитником буржуазного правопорядка. Рузвельт охотно использовал полицию при решении даже ординарных трудовых конфликтов. Несмотря на радикальный характер своих речей, он всегда оставался верен своему классу, его идеологии.
Для Рузвельта лично это был тяжелый период жизни. Конкурирующие политические силы стремились использовать полицию в своих интересах. Чтобы не оказаться пешкой в их руках, Рузвельт вынужден был маневрировать. «Весь день, ― писал он, ― я пытаюсь продвинуть свои дела; сохранить хорошие отношения с мэром, избегая при этом советов и отказываясь подчиниться его приказам; не позволить вовлечь себя в личную ссору с Платтом (босс республиканской партии в Нью-Йорке. ― А. У.); избежать раскола среди моих коллег и раскола между ними и мной; сотрудничать с реформистами типа Паркхерста и все же не связывать деятельность департамента с ними; делать нечто полезное из испорченных людей...». Ежедневные, заранее обреченные на неудачу усилия подорвали даже природный оптимизм Рузвельта. В его письмах зазвучали мотивы усталости, неудовлетворенности, разочарования.