Посылка

Амелия встала и выключила духовку. Взяла из ящика щипцы для льда и вынула почерневшую искореженную деревяшку. Кинула ее в раковину и пустила воду, дожидаясь, пока перестанет валить пар. Затем она прошла в спальню, подняла телефон и прижала рычажки. Через минуту отпустила их и набрала номер матери.

— Это Амелия, мама,— сказала она.— Прости, что я так себя вела. Я хочу встретиться с тобой сегодня. Правда, уже несколько поздно. Может, ты приедешь ко мне и мы пойдем прямо отсюда? — Она выслушала ответ.— Прекрасно,— сказала она.— Жду тебя.

Повесив трубку, она вернулась на кухню, где вынула из держателя для ножей самый длинный из них. Подошла к входной двери и отодвинула засов, который теперь двигался совершенно свободно. Она пошла с ножом в гостиную, скинула халат и протанцевала танец охотника, танец радости охоты, радости предстоящего убийства.

Затем она села в углу, скрестив ноги. Тот, Который Убивает сел в углу, скрестив ноги, дожидаясь в темноте, когда появится добыча.

Зов смерти

Предлагаю вашему вниманию рукопись, присланную к нам в канцелярию около месяца назад. Никаких данных, подтверждающих описанные в ней события, не имеется. Судить о ее правдивости предстоит самому читателю.

I

Произошло это много лет тому назад. Мы с братом еще в детстве пленились пустующим домом Слотера. Сколько мы себя помнили, в одном из пыльных окон его первого этажа висело пожелтевшее от времени объявление: «Продается». И с мальчишеским пылом мы поклялись однажды, что обязательно сорвем его, когда вырастем. Мы выросли, а желание не прошло. Обоих привлекала Викторианская эпоха. Живопись моего брата Сола вполне отвечала духу того светлого и жизнерадостного копирования природы, которым так любили заниматься художники ХIХ века. И мои писательские труды, хотя и далекие от совершенства, страдавшие многословием, отличались тем кропотливым вниманием к мелочам и той витиеватостью сло© Перевод И. Шаргородской. га, что модернистами были заклеймены как скучные и ремесленнические.

Могло ли в таком случае найтись для творческой работы пристанище лучше, чем дом Слотера — строение, от фундамента до венца отвечавшее всем нашим сокровенным пристрастиям? Нет, решили мы, и незамедлительно приступили к делу.

Скромных средств, получаемых нами ежегодно по завещанию покойных родителей, на покупку дома должно было хватить, потому что он требовал ремонта, да к тому же туда не было проведено электричество.

А еще ходили слухи, которым мы, конечно, не верили, о водившихся в нем привидениях. Соседские ребятишки наперебой делились душераздирающими историями о встречах с великим множеством призраков. Мы же лишь посмеивались над их неуемной фантазией, уверенные, что затеяли дело выгодное и полезное.

В агентстве по торговле недвижимостью нас встретили с восторгом. Дом Слотера успели уже вычеркнуть из реестров, утратив надежду его продать. Поэтому мы быстро достигли взаимовыгодного соглашения и тем же вечером перевезли свои пожитки из тесноватой квартиры в новое, относительно просторное жилье.

Следующие несколько дней пришлось посвятить самой неотложной работе — уборке. Задача оказалась куда трудней, чем выглядела поначалу. Повсюду в доме толстым слоем лежала пыль. И при попытке ее стереть вздымалась густыми клубами, похожими на восставшие духи самого запустения. Мы с братом решили даже, что таким образом можно объяснить многие видения призраков.

Вдобавок к вездесущей пыли все стеклянные поверхности, начиная с окон первого этажа и заканчивая зеркалами в серебряных рамах, висевшими в ванной комнате на втором, покрывала грязь. Требовалось укрепить расшатанные лестничные перила, привести в порядок дверные замки, выколотить вековую пыль из ковров и много чего сделать еще, чтобы дом наконец стал пригодным для жилья.

Но даже при всей его ветхости и запущенности покупка наша казалась несомненной удачей. Дом был полностью обставлен, более того, обставлен в прелестных традициях начала 1900-х годов. Проветренный, отмытый и выскобленный сверху донизу, выглядел он великолепно и очаровал нас с братом окончательно. Роскошные темные портьеры, узорчатые ковры, элегантная мебель, спинет с пожелтевшими клавишами — все здесь было совершенством, вплоть до последней детали, каковой являлся портрет красивой молодой женщины, висевший в гостиной над камином.

Увидев этот портрет впервые, мы с братом онемели, пораженные мастерством художника. Затем, расхвалив его технику, Сол увлеченно принялся строить вместе со мной догадки относительно позировавшей ему женщины.

Остановились мы на предположении, что это была дочь или жена последнего владельца дома, носившего фамилию Слотер,— больше мы о нем ничего не знали.

Прошла неделя, за ней другая. Первоначальные восторги улеглись, вытесненные повседневными заботами и напряженными творческими трудами.

Вставали мы в девять, завтракали в столовой и принимались за работу, я — в собственной спальне, брат — в солярии, оборудованном нами под мастерскую. Так и проводили утро, занимаясь каждый своим делом, мирно и не без пользы. В два часа встречались за вторым завтраком, скромным, но подкреплявшим наши силы, и вновь возвращались к работе.

Заканчивали около четырех, после чего сходились выпить чаю и побеседовать о том о сем в элегантной гостиной. Работать к тому времени становилось уже невозможно, поскольку на город опускался покров вечерних сумерек. А электричество в дом мы решили не проводить — как из соображений экономии, так и по более возвышенным причинам, эстетическим.

Ни за что на свете не желали мы разрушить хрупкое обаяние нашего дома слишком ярким и резким электрическим освещением. И поэтому отдали предпочтение свечам, при свете которых и играли обычно по вечерам в шахматы. Мы слушали тишину, не оскверненную назойливым бормотанием радио, ели хлеб, не подсушенный в тостере, пили вино, охлажденное в старинном леднике. Сол наслаждался, как и я, иллюзией жизни в прошлом. И большего нам не требовалось.

Но через некоторое время начались... странности. Нечто мимолетное, беспричинное, непонятное.

На лестнице, в прихожей, в комнатах и меня, и брата — будь мы вместе при этом или поодиночке — настигало вдруг загадочное ощущение, которое тут же и проходило. Но было при этом совершенно явственным.

Трудно передать его в точности. Мы словно что-то слышали, хотя не раздавалось ни звука, или видели, хотя ничто не мелькало перед глазами. То было впечатление трепетного движения, легкого и пугливого, недоступного для восприятия физическими органами чувств и тем не менее какимто образом воспринимаемого.

Объяснения ему не имелось. На самом деле мы и не говорили о таких случаях друг с другом. Слишком уж невнятным было ощущение, чтобы его обсуждать или хотя бы пытаться облечь в слова. Как ни тревожило оно нас, сравнения ему с любым другим чувством не находилось, да и не могло найтись. Даже самые абстрактные из всех мысленных построений ни в малой мере не отвечали тому, что мы в такие мгновения испытывали.

Иногда я видел, как Сол украдкой оглядывается или поводит перед собою рукой в пустом пространстве, словно надеясь коснуться какого-то невидимого существа. Иногда он заставал за тем же самым меня. И мы, без слов догадываясь, в чем дело, смущенно улыбались друг другу.

Но вскоре перестали улыбаться. Как будто опасались, что насмешка над неизвестным вынудит его доказать нам свое существование на деле. Нет, суеверными мы не были. И ни малейшего интереса к мистике не питали, иначе никогда не купили бы дом, над которым, по слухам, тяготело проклятие. Тем не менее он казался наделенным какой-то загадочной силой.

По ночам я часто просыпался и лежал без сна, зная неведомо откуда, что Сол у себя в спальне тоже проснулся и оба мы прислушиваемся в ожидании, прекрасно понимая, чего именно ждем — явления неизвестного, которое вскоре должно произойти.