Кот – золотой хвост

– Да… везет мне на сочинителей, – неправильно истолковал его оживление кот. – Пристал я тут к одному… Тоже сдуру заговорил с ним, вроде как с тобой. Вот уж истинно: нет ума к сорока годам – и не будет. Так поверишь ли, он меня к приятелям своим подбрасывал, чтобы я послушал, чт? о нем говорят. Покормите, бает, кота моего с недельку, уезжаю я… А сам дома сидит, глаза выпучив. Очень был к своей славе болезненный. Ну, мне все были рады, – добавил Степан Васильевич с гордостью.

– Нет, я книг не сочиняю, – конфузясь и прикрывая рот рукою, сказал Николай Николаевич. Почему-то казалось ему, что, когда он краснеет, зубы его особенно выступают вперед. – Другие сочиняют, а я их выдаю.

– Это как? – помолчав, поинтересовался кот. – За плату, что ли?

– Нет, за так, – ответил Николай Николаевич. – Есть такие книги, что сам бы платил, только бы почаще брали.

– Так ты, значит, книги выдаешь, не сочинителей… – проговорил Степан Васильевич. Как и многие старики, он соображал с натугой. – А почто ты их дома не держишь? Комнатенка у тебя считай что пустая.

– Да ведь не мои они, книги. В специальном помещении собраны.

– Это жаль, – вздохнул кот. – Очень я книги люблю.

– Как? Ты и читать умеешь?

– По-вашему, по-теперешнему – трудно, – признался кот. – Старые книги еще могу. А в новых не разбери поймешь, кто спросил, кто ответил, кто с кем говорит. Пьесы очень люблю читать, там всё это обозначено. Вот „Кота Мура“ еще прочел.

– Ого! Так вы и Гофмана знаете?

– И Гофмана, и братьев Гримм, – с важностью сказал Степан Васильевич. – Но скажу я так, что сказки ихние немецкие намного наших страшнее. Я вот сроду людей не пугал. Смешил – это да, удивлял – это да, а пугать с души воротит. Ты-то хоть меня не забоялся?

– Я привык, – сказал Николай Николаевич застенчиво. – Со мной даже вещи неживые разговаривают. Диван, например: „Сукин сын ты, – говорит, – Николашка, совсем ты, – говорит, – меня засалил“.

– Этот? – Кот обнюхал диван, подозрительно фыркнул. – Этот может. Дух от него подлый исходит.

Посидели, помолчали.

– Значит, к книгам приставлен… – задумчиво повторил Степан Васильевич. – Это хорошо, конечно. Служба тихая…

– Тихая-то тихая… – ответил Николай Николаевич – и тяжко вздохнул.

– Вот те слава! – удивился кот. Он спрыгнул с дивана и, подойдя к Николаю Николаевичу, сел у его ног, заглянул снизу.

– Что ты, Колюшка, что сгоревался? – ласково спросил он. – Скажи.

– А, Степан Васильевич, всё то же, – отвечал Николай Николаевич. – Принес вот песку, а зачем? Всё равно ты от меня уйдешь, и опять я один останусь… – Он махнул рукой. – Ну да ладно. Ты-то здесь не скучал? Молочко не кислое попалось?

– Может, и кислое, только я его давно съел. Ты бы мне нарушил хлебца, что-то меня на твердую пищу потянуло, от молока в животе брюнчит.

– Да брось ты „хлебца“, – засуетился Николай Николаевич. – Вот я тебе тут кое-чего вкусненького купил.

– Наедки-накуски, что ли? – поморщился кот. – Не люблю. Мне бы хлебца ржаного… Э, да это рыбкой запахло. Стар я стал, не учуял от двери.

– Любишь рыбку? – обрадовался Николай Николаевич.

– Люблю… – умильно сказал Стёпа. – Я ведь кот морской, с побережья.

7

Наевшись трескового филе, Степан Васильевич лег на бок и зафилософствовал:

– Есть три лиха на свете: первое – худой харч…

– Что, что? – переспросил Николай Николаевич, допивая кофе.

– Харч, говорю, худой. Ну, здесь у тебя всё в норме, человек ты хоть и непрожиточный, но питаешься аккуратно. Второе лихо – разум худой. Тут у тебя все в порядке тоже.

– Спасибо, Степан Васильевич, – с чувством сказал Николай Николаевич.

– Не ст?ит, – степенно ответил кот. – Ну и третье лихо – это худая жена. Так жены-то у тебя как раз и нет. Может, в этом всё дело?

– Рано мне еще жениться, – застеснялся Николай Николаевич.

– Хе-хе… Рано… – Кот усмехнулся. – Есть, наверно, какая-нибудь девица-кобылица, всем царица, грива золотая, хвост серебряный?

– Пошляк ты все-таки, – Николай Николаевич развернул газету и отгородился ею от язвительного кота.

– Ну как знаешь.

Кот пошел на диван, лег, прикрыл глаза и на мотив „Зачем ты к нам в колхоз приехал“ начал петь: – „У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…“ Голосок у него был деревенский, сипловатый. Попел немного, умолк, прислушался: Николай Николаевич, опустив газету, тупо смотрел на стол.

– Обиделся нешто? – осторожно поинтересовался кот.

– А ты думаешь, приятно, когда мохнатыми лапами лезут в личную жизнь? – отозвался Николай Николаевич.

– Ну прости меня, старика, – сказал кот. – Совсем я от ума отстал последнее время… Поделись своим горюшком со старым котом, а, Колюнчик? Если и помочь не помогу, всё ж таки легче станет…

– Да нечем особенно и делиться-то, – угрюмо сказал Николай Николаевич, не поднимая от газеты лица. – На работе у меня неприятности…

– А ты поделись тем, что Бог послал, – рассудил кот и, подогнув лапы под грудь, устроился поудобнее слушать. – Всё подряд говори, не бойся, я пойму, я ученый.

Николай Николаевич сложил газету, потупился и, краснея, стал рассказывать.

Кот слушал молча, не перебивая, изредка моргал глазами, хмурился и вздыхал.

8

На работе (то есть в библиотеке имени Шварца) Николай Николаевич слыл вольнодумцем, левозагибщиком, и заведующая Калерия Ивановна была с ним очень нехороша.

Началось это год назад – с того самого дня, когда Николай Николаевич в первый раз сел за контрольный стол читального зала. Они сразу же не сошлись в одном кардинальном для библиотечного дела вопросе.

На каждой работе есть такой кардинальный вопрос, споры по которому могут длиться веками. Космогонисты спорят о квазарах, физики – о кварках, медики – о том, как чистить зубы, по Штильману или по Штеренбергу, а библиотекари – об открытом доступе.

Идея открытого доступа проста, как жизнь: книги стоят на полках в алфавитном порядке по авторам (или по отраслям, здесь есть две различные концепции, но это уже тонкость), подход к полкам открыт, подходи и выбирай то, что нужно, из того, что есть.

Прогрессивно? Разумеется. Удобно? Смешно даже спрашивать.

И, кроме того, высвобождаются руки библиотекаря, а когда высвобождаются руки, начинает работать голова: библиотекарь становится консультантом при каталоге или, поднимай выше, отраслевиком-советчиком, своего рода ходячим хранилищем информации, следящим за всеми новейшими публикациями в области, скажем, астроботаники и в нужный момент приходящим к читателю с квалифицированным доброжелательным советом.

Это идеал, конечно, но путь к нему (в масштабах районной библиотеки) лежит именно через открытый доступ – в этом Николай Николаевич был убежден, с этим он и пришел в библиотеку имени Шварца.

Всё это было выслушано котом терпеливо и, в общем, сочувственно.

Уверенности, что Стёпа вник во все хитрости дела, у Николая Николаевича не было, но в конце концов он увлекся и забыл, что излагает свое кредо всего-навсего рыжему коту.

Никто не дослушивал Николая Николаевича до конца, когда он начинал толковать об открытом доступе: неспециалистам это было скучно, а на работе он никак не мог найти единомышленников.

Формально открытый доступ в библиотеке имени Шварца существовал, но комнаты с доступом были замкнуты на ключ, и только библиотекарь имел право этим ключом пользоваться. Комиссия – доступ отмыкается, и изумленные читатели бродят среди полок из комнаты в комнату, теряясь от обилия книг. Ушла комиссия – и снова доступ на замке.

Это была фальшь, а в борьбе против фальши Николай Николаевич готов был (если это могло принести хоть какую-нибудь пользу) положить свою единственную жизнь.

Трудно чувствовать себя одиноким в борьбе, больно слышать, как смеются над твоими убеждениями, но всё это можно пережить в самом, так сказать, процессе борения. А Николай Николаевич боролся.