Страница 172 из 182
Мадам Помфри занимается всеми. сказал Дамблдор. Нимфадоре Toнкс, судя по всему, придется провести какое-то время в Св. Мунго, но она полностью поправиться.
Гарри удовлетворился тем, что кивнул ковру, который стал светлее, поскольку небо снаружи побледнело. Он был уверен, что все портреты в комнате слушали, ловя каждое слово Дамблдора, задаваясь вопросом, где Дамблдор и Гарри были, и откуда взялись повреждения.
— Я знаю, как ты себя чувствуешь, Гарри — сказал Дамблдор очень спокойно.
— Нет, не знаете — сказал Гарри, и его голос прозвучал неожиданно громко и твердо: раскаленный добела гнев бушевал внутри него; Дамблдор понятия не имел о его чувствах.
— Видите, Дамблдор? — хитро произнес Финеас Нигеллус. Никогда не пытайтесь понять учеников. Они это ненавидят. Им гораздо больше нравиться быть трагически непонятыми, упиваться жалостью к себе, вариться в собственной…
— Достаточно, Финеас — сказал Дамблдор. Гарри решительно повернулся спиной к Дамблдору и посмотрел в окно. Вдалеке виднелся квиддичный стадион. Сириус появился там однажды в образе лохматого черного пса, так он мог наблюдать за тем, как Гарри играл; он, наверное, пришел, чтобы посмотреть, был ли Гарри столь же хорош как Джеймс… Гарри так никогда и не спросил его…
— Нет никакого стыда в том, что ты чувствуешь, Гарри, сказал голос Дамблдора. — Напротив, то, что можешь чувствовать такую боль — это твоя самая большая сила.
Гарри почувствовал, что раскаленный добела гнев, кипевший в ужасной пустоте, лизнул его нутро, заполняя его желанием оскорбить Дамблдора за его спокойствие и пустые слова.
— Моя самая большая сила, не так ли? — сказал Гарри срывающимся голосом, глядя на квиддичный стадион, но больше не видя его. — Вы понятия не имеете, вы не знаете…
— Чего я не знаю? — спокойно спросил Дамблдор.
Это было уже слишком. Гарри повернулся, дрожа от гнева. — Я не хочу говорить о том, что я чувствую, понятно?
— Гарри, то, что ты так страдаешь, доказывает, что ты — все еще человек! Эта боль — часть человеческого бытия.
— ТОГДА — Я - НЕ — ХОЧУ — БЫТЬ — ЧЕЛОВЕКОМ! — заорал Гарри, и, схватив хрупкий серебряный прибор с тонконогого стола рядом с собой, швырнул его через всю комнату, тот рассыпался о стену на сотню крошечных осколков. Несколько из картин издали гневные и испуганные крики, а портрет Армандо Диппета сказал "Вот как?!
— МНЕ ВСЕ РАВНО! — закричал на них Гарри, схватил лунаскоп и бросив его в камин. — С МЕНЯ ХВАТИТ, Я ВИДЕЛ ДОСТАТОЧНО, Я ХОЧУ ВЫЙТИ, Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ЭТО ЗАКОНЧИЛОСЬ, МНЕ ВСЕ РАВНО.
Он схватил стол, на котором стоял серебряный прибор и швырнул его тоже. Тот разбился об пол, и его ножки разлетелись в разные стороны.
— Тебе не все равно — произнес Дамблдор. Он не вздрогнул и не сделал ни малейшей попытки остановить Гарри, уничтожающего его кабинет. Выражение его лица было спокойным, почти безмятежным. — Тебе не все равно до такой степени, что ты чувствуешь что эта боль будет кровоточить в тебе до самой смерти.
— МНЕ — ВСЕ РАВНО! — Гарри закричал так громко, что он почувствовал, что его горло может разорваться, и на секунду, ему захотелось подскочить к Дамблдору и ударить его тоже, разбить это спокойное старое лицо, поколебать его, уязвить его, заставить его почувствовать хотя бы крошечную долю того ужаса, который был внутри него.
— О, да, тебе не все равно, — произнес Дамблдор, еще более спокойно. Теперь ты потерял свою мать, отца, и самого близкого, родного человека, которого ты когда-либо знал. Конечно же тебе не все равно.
— ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, ЧТО Я ЧУВСТВУЮ! — орал Гарри. — ВЫ — СТОЯЩИЙ ТАМ… ВЫ…
Но слов больше не хватало, и от уничтожения вещей больше не было толку, ему хотелось бежать, бежать не оглядываясь и оказаться где-нибудь, где он не будет видеть эти ясные синие глаза, смотрящие на него, это ненавистное спокойное старое лицо.
Он повернулся на каблуках, подбежал к двери, опять схватился за дверную ручку и дернул за нее.
Но дверь не открылась. Гарри развернулся к Дамблдору.
— Освободите меня — произнес он. Он дрожал с головы до пят.
— Нет — ответил Дамблдор просто.
В течение нескольких секунд они глядели друг на друга.
— Освободите меня — опять произнес Гарри.
— Нет — повторил Дамблдор.
— Если вы этого не сделаете, если вы будете удерживать меня здесь, если вы меня не отпустите…
— В любом случае можешь продолжать уничтожать мое имущество. — сказал Дамблдор отчетливо. Осмелюсь заметить, у меня его слишком много.
Он обошел вокруг стола и присел за ним, наблюдая за Гарри.
— Освободите меня — произнес Гарри ледяным и почти столь же спокойным как у Дамблдора голосом.
— Нет, пока я не выскажусь — ответил Дамблдор.
— Вы — и вы думаете, что я хочу, вы думаете, что я соглашусь — МНЕ ВСЕ РАВНО, ЧТО ВЫ СКАЖЕТЕ! — орал Гарри. — Я не хочу ничего слышать от вас!
— Ты будешь — произнес Дамблдор настойчиво. Поскольку ты пока не настолько зол, каким можешь быть. Если ты нападешь на меня, а я знаю — ты близок к этому, я хотел бы полностью это заслужить.
— О чем вы говорите?
— Это я виноват в том, что Сириус умер — отчетливо произнес Дамблдор. Или, вернее сказать, это почти полностью моя вина. Я не настолько высокомерен, чтобы взять на себя всю ответственность. Сириус был храбрым, умным и энергичным человеком, а такие люди обычно не соглашаются сидеть дома в бегах, в то время как другие, как они полагают, подвергаются опасности. Однако ты не должен не на минуту поверить в то, что была необходимость в твоем посещении Отдела Тайн сегодня вечером. Если бы я был откровенен с тобой, Гарри, так как я должен был бы быть, ты знал бы давным-давно, что Вольдеморт будет стараться заманить тебя в Отдел Тайн, и ты никогда бы не поддался на его уловку и не пошел бы туда сегодня вечером. И Сириус не пошел бы за тобой. И это вина лежит на мне, на мне одном.
Рука Гарри все еще находилась дверной ручке, но он не сознавал этого. Он пристально глядел на Дамблдора, едва дыша, слушая, и едва ли понимая то, что услышал.
— Пожалуйста, сядь — сказал Дамблдор. Это был не приказ, это была просьба. Гарри пошатывался, когда он медленно брел через комнату, засыпанную теперь серебряными осколками и кусками древесины, и сел лицом к столу Дамблдора.
— Так ли я понял — медленно произнес Финеас Нигеллус после ухода Гарри — мой праправнук — последний из Блэков, — мертв?
— Да, Финеас — сказал Дамблдор.
— Я не верю этому — резко ответил Финеас.
Гарри повернулся вовремя, чтобы увидеть Финеаса покидающего портрет, он знал, что тот пошел навестить другие картины в поместье Гримволд. Он бы шел, вероятно, от портрета к портрету, через весь дом призывая Сириуса.
— Гарри, я задолжал тебе объяснение — сказал Дамблдор. Объяснение ошибок старика. Поскольку теперь я вижу, что все то, что я сделал и не сделал в отношении тебя, несет отпечаток неудач возраста. Юноше не дано понять как думает и чувствует старик. Но старики виноваты, если они забывают как это — быть молодыми… и я, кажется, в последнее время забыл…
Солнце теперь было высоко, над горами показался край великолепного апельсина, а небо над ним было бесцветным и сияющим. Свет упал на Дамблдора, на серебро его бровей и бороды, на морщины, взбороздившие его лицо.
— Пятнадцать лет назад, когда я увидел шрам на твоем лбу, я предположил, что это может означать — сказал Дамблдор. — Я предположил, что знак связи, соединившей тебя и Вольдеморта.
— Вы говорили мне это раньше, профессор — сказал Гарри прямо. Он не боялся показаться грубым. Его не волновало бы и нечто большее.
— Да, — ответил Дамблдор извиняющимся тоном. — Да, но понимаешь, необходимо начать с твоего шрама. Поскольку, вскоре после того, как ты воссоединился с волшебным миром, стало очевидным что я был прав, и твой шрам предупреждал тебя, когда Вольдеморт был рядом с тобой, или когда ты ощущал его сильные эмоции.
— Я знаю. — сказал Гарри устало.
— И эта твоя способность — выявлять присутствие Вольдеморта, даже когда он замаскирован, и знать то, что он чувствует, когда он эмоционально возбужден — стала более явной с тех пор, как Вольдеморт вернул себе тело и полную силу.