Рюрик

- А ну, как ты его, норманна нечистого? Поведай-поведай! Не то потом забудешь!

Варяги смеялись, смелей обнимали девушек и трижды преувеличивали свою отвагу, путая словенские, кельтские, венетские и рарожские слова...

Рюрик с Эфандой, впервые счастливые за эти горькие годы, обходили веселые поляны, славили пир и принимали благодарные поклоны. Кто-то из именитых ладо-жан подарил Эфанде металлическую коробочку, обняв и расцеловав ее на виду у всех; кто-то из женщин-ладо-жанок подарил ей бусы. Эфанда краснела, принимая щедрые дары, обнимала и целовала дарителей, восторгаясь подарками, как маленькая, и не замечала счастливых слез. Она чаще, чем обычно, искала случая, чтоб приласкать мужа, со страхом следила за его спиной, постоянно гладила ее или украдкой целовала...

Веселились и две первые жены князя, почуя волю женскую, окончательно поняв, каково их место возле князя, и смирившись с этим.

И Рюрик был весел. Пил медовуху за отвагу и доблесть варягов и славян, желал всем мира и покоя! Призывал не нарушать счастливого единения воинов с людом мирного труда.

Бэрин тоже счастлив. Он был уверен, что его труд, не зримый никем, но ощутимый, дал заметный результат. Князь весел; с прямыми плечами, легкой стремительной походкой он обошел поляну с пирующими людьми и ни разу ле нахмурился, ни разу не вспомнил ни про кошмарные сны, ни про холодеющую спину. И верховный жрец вслед за князем произнес краткую, но добрую речь.

Ладожане внимательно слушали речи русичей, согласно кивали головами, обнимали то князя, то его жреца и клялись быть им верными! Некоторые рьяно требовали немедленно начать строительство Святовитова храма и поклоняться всесильному богу, яко россы, под крышей, а не под небесами. Рюрик улыбался, обнимал Бэрина и благодарил его за поддержку...

Всю ночь горели на берегу Ладоги костры, вокруг которых бродили хмельные воины и водили хороводы; и до самого утра не смолкали рарожские, кельтские, словенские песни, чарующие и слух и душу.

И только хмурые викинги-ладожане не пели песен разудалых, а зло ломали лесной сухостой и молча варили свиное мясо на кострах. Недоумевали они, вспоминая, как бежали их сородичи от Ладоги, и дивились на крепкую силу варягов-рарогов, которые в честь своей победы не убили ни одного пленного, а, поклоняясь Святовиту, принесли ему в жертву лишь животных. "Странный у них бог, - души животных берет, чтоб сохранить тела людские? - изумлялись викинги, передавая из уст в уста злым шепотом это чудо. - Наш бог войны Один требует людских жертв, и попробуй не повиноваться ему..."

БЕДЫ

Вадим сидел хмурый и весь вечер не поднимал глаз на Гостомысла. За бревенчатой стеной дома новгородского посадника гудел резкий не по сезону ветер и хлестал холодный дождь. Гостомысл, одетый в меховую перегибу, то гремел длинными металлическими с деревянными ручками щипцами в очаге, подбрасывая в него сухие короткие поленца, то с любопытством оглядывал большеголового, красивого, обычно такого открытого, а сейчас настороженно выжидающего чего-то новгородского князя, то медленно прохаживался вдоль светлицы, перебирая в голове своей одну думу за другой. Думы были разные: и добрые, и злые, но желаемого конца не давали: разбегались думы во все стороны, и никак их не удавалось связать в единую нить.

- Ну что, - решил посадник спросить Вадима, - можа, с миром теперь будем жить? - Он смотрел на богатырские плечи Вадима Храброго с завистью и никак не мог придумать повода, помирившего бы обоих князей.

Вадим даже не взглянул на новгородского старейшину. И хотя Гостомысл ни разу еще не толковал с Вадимом о необходимости жить миром с Рюриком, князь чуял, чего хотел от него посадник, но никак не мог уяснить себе, почему он этого хочет...

"По-че-му? - злился Вадим. - Неужели он хочет. чтобы я, Вадим Храбрый, подчинился варягу? Да этого никогда не будет! А заставить Рюрика подчиниться мне этот тюфяк не догадается..." - зло думал Вадим и не смотрел на Гостомысла.

Гостомысл не обиделся, что князь не отвечает ему, и. тяжело вздохнув, продолжал спрашивать.

- Слыхал ли, что ладожане хвалебные песни о Рюрике поют? - ласковым голосом проговорил он.

Вадим и на это ничего не ответил. Он даже не повернулся в сторону главы союзных племен. Одетый в отличительную одежду новгородского князя: кожаную сустугу с вышитой парой деревьев, защищенных щитом со шлемом, безворотниковую фуфайку и добротные шерстяные штаны, заправленные в кожаные ладные сапоги, - он всем своим видом говорил о непримиримости к пришельцам-варягам-врагам, с которыми его хочет по-братать этот именитейший из старейшин всех союзных племен. Вадим смотрел на дождь за маленьким окном, слушал завывание ветра и не мог понять, почему Гостомысл так себя ведет.

- И норманнам они дали знатный отпор, - в раздумье, без желчи, почти про себя проговорил Гостомысл и помолился: "Святовиту слава!" Он отвернулся от князя, подошел к очагу, понаблюдал за игрой огня и снова помолился Святовиту, произнеся заклинание: "Сохрани его жизнь!"

Вадим перестал смотреть в окно, развернулся в сторону застывшего в странной позе Гостомысла, бросил на него колючий взгляд и опять ничего не сказал.

- А ты бы смог так выгнать врага? - яростно спросил вдруг новгородский посадник Вадима, круто развернувшись в его сторону и бесцеремонно уставившись на него.

Вадим выдержал тяжелый взгляд посадника и зло закричал:

- Можа, хватит глумиться мудрой старости над глупой зеленью! Я жду, когда ты дело молвишь, а ты битый час себе душу мутишь!

Гостомысл дернул головой, словно от неожиданной пощечины.

- Ишь, прорвало! Заговорил! Дело ему подавай! - глухо прорычал он. - А сам что, ничего придумать не можешь! Тошнехонько ему без дела жити! прокричал в самое лицо князя посадник и ехидно добавил, крутя бородой: Придумай такую же али лучше метательную машину и с нею напади на Ладожскую крепость! По нраву? - зло спросил Гостомысл, уперев руки в толстые бока и вызывающе глядя на князя. "Добром тебя, видно, не проймешь. На-ка, выкуси!" - казалось, говорил весь вид посадника.

Вадим вскочил как ужаленный.

- Сделаю! И не такую, как у них, сотворю машину! Ты первый ахнешь! прокричал он, разозлившись на язвительный укол посадника.

Он обошел Гостомысла, зло отшвырнул в сторону подвернувшееся под ноги поленце и снова плюхнулся на беседу. "Ты же ведаешь - у греков я не был, чуть не плача, хотел было оправдаться Вадим, - и их секретов не вынюхивал, их машин не видывал". Но сдержался, гордо вскинул голову и опять отвернулся к окну.

Гостомысл понял, что перебрал. На мгновение ему стало жаль Вадима. Да, настоящую метательную машину изготовить сложно. Те, древнейшие, доставшиеся в наследство от предков кожаные толкачи-черепахи оправдывали себя только при штурме ворот или стен крепостей, да и то лишь если те были легко доступны. Но когда стены охранялись крюками, которые использовал против норманнов Рюрик, то так просто к крепости не подойдешь и толкачом ее не пробьешь: не та сила удара. Да и сами стены крепости Рюрик клал, видимо, зная тот древний секрет, которым владели только кельты. "Недаром Рюрик всюду за собой таскает этого хромоногого Руги... - не то мрачно, не то торжествующе подумал Гостомысл. - Да... у греков этим хитростям сразу не научишься". И он опять обратился к Вадиму:

- У греков ты не был. Он нагнулся за пполеном, которое вгорячах пнул князь, подошел к очагу, бросил туда полено, понаблюдал за тем, как огонь начал лизать его, и медленно повернулся в сторону новгородского князя. Тот сидел спиной к посаднику, упершись взглядом в окно, и, казалось, его ничего больше не занимало, кроме непогоды. Гостомысл смотрел в его спину без злобы, но с тем тревожным беспокойством, которое не мог объяснить и сам. "Как же мне с тобою быти? - мрачно думал посадник, глядя в крутой затылок князя, и хотел уже было сказать слова, которые обычно вели за собой беседу: - Ну давай, Вадимушка, подумаем вместе и сердцем..." - но заметил, как неестественно напряглась спина новгородца.