Прозрение Аполлона

Вздрогнул Денис Денисыч, очнулся. В дверях стоял щуплый паренек. Сильно попорченное оспой, совсем ребячье, худенькое личико, плащишко брезентовый трепаный, темные волосы неумело, неровными рядками, стрижены кое-как, заплатанные порточки, лапти, холщовая сумка через плечо… Стоял паренек, огромными синими глазищами жадно уставясь на Дениса Денисыча.

– Ну, вот, сударь, и Павлюша наш припожаловал, – зачастила, застрекотала Егорьевна. – Это, деточка, человек городской, ученый…

– Здравствуйте, Павлюша, – почему-то робея под синим взглядом, сказал Денис Денисыч. – Очень, очень рад познакомиться с вами… Денис Денисыч меня зовут.

Странно и страшно было подумать о том, что вот в этом затерявшемся на российских просторных землях Камлыке, в этой кособокой избенке живет никому не ведомое и никем не хранимое чудо. Странно и страшно было вообразить, что чудо это легко могло быть уничтожено – оспой, голодом, лихим человеком. И гибель его прошла бы незамеченной, и навсегда исчезло бы чудо, не оставив по себе никакой памяти, лишь крестик плохенький в бурьяне сельского кладбища. Да, может быть, чей-то вздох равнодушный, к случаю, при разговоре: «Вот, мол, и осталась одна старушка наша, вовсе осиротела… Да ведь, милые, и мальчонка-то, царство ему небесное, пустой был, неправый, ему одно лишь – малевать да малевать, а чтоб там чего по хозяйству – нет, на это покойник совсем никудышный был…»

Большое богатое село Верхний Камлык, пятьсот с лишним дворов, три лавки, мельница паровая, крупорушка, две школы – одна земская, другая при церкви… Сколько народу прошло-проехало мимо, а вот никто не заметил, никто не оценил, не угадал.

Один милиционер Тюфейкин, спасибо ему.

Так что, не явись нынче сюда Денис Денисыч, все равно, конечно, помог бы Тюфейкин малому, дал бы знать о великом чуде в губернию, в Москву даже, может быть… А что – почему бы и не в Москву? Но зачем толковать об этом, когда и так все отлично сложилось. Случайно, правда, ну так что? Ведь сложилось же!

Темная, черная, вся в звездах-зернах, предосенняя ночь. Нет-нет да и упадет из мрака, царапнет по черному куполу крохотная золотая пылинка и исчезнет на полпути к земле, к камлыцкому лесу, где в неглубоких сырых землянках хоронится от милиции пустой, неприкаянный народишко – дезертиры, зеленые, как их называют в деревне. Где, прилепившись к самой опушке, едва угадывается в мглистых потемках крохотный сиротский домишко и смутно белеют вздетые на плетневые колья старые конские черепа…

Где такой между двумя людьми негромкий идет разговор:

– Я, бывало, все угольком рисовал, – тихо, ровно, как все глухие, говорит Павлин. – Все как есть стены замарал… Ну бабаня и бранилась же! Потом дядя Афоня мне книжку где-то раздобыл, атлас называется: на одной стороне всякие земли, моря, а другая чистая. И карандаши разноцветные. Двенадцать карандашей – ах, и хороши же!

– Это какой же Афоня? – Денис Денисыч тоже, как и Павлин, тихонько говорит, близко наклонясь к уху мальчика.

– Да какой-такой – Тюфейкин, который милиционер. Он, правда, баскаковский сам, да тут всех знает. Он и папашку моего знал, они вместе на германской служили. Сказывал, как папашку при нем, на его глазах, снарядом убило. А мама при родах померла, одни мы с бабаней…

Вздыхает Павлин. И – странное дело – Денис Денисыч не видит его лица в темноте, но чувствует: синим огнем горят Павлюшкины глаза.

– И как это красками малюют, сроду не знал. А тут – хлоп! – взялись мужики барина грабить. Вижу – картины тащут, ах ты, господи! Бабаня мне: не ходи, мол, детка, нехорошо, грех… А я: какой грех, думаю себе, не хлеб ведь, не худоба какая, картины же! Враз побег на барский двор, набрал картинок, какие помельче – большие-то все растащили, ну, домой уж было наладился, глядь – в мусоре, в стеклах битых, вроде как сундучок махонький, на крючочки замкнут, валяется… Это, думаю, пожалуй, грех брать, дай погляжу только… Откинул крючочки – ах, мать честная, да ведь это ж краски! И кисточки в сундучке всякие, и баночки с маслом… Вот с энтих-то пор все красками больше, уж так-то занятно!

– Ну, а те картинки, что набрал на барском дворе, – понравились?

– Да сперва-то дюже понравились, а потом… – Павлин усмехнулся, замолчал.

– Что ж – потом?

– Скучные какие-то показались. Неправда в них.

– В чем же неправда?

– Вот я вам, Денис Денисыч, скажу, не смейтесь только. Ну, взять хоть бы траву, деревья, небо. Или, допустим, лицо. Там, на тех, на бариновых картинках, – одно в одно: раз трава иль дерево – значит, ровное, зеленое… Все равно как крыша на школе. А небо – голубое. Лицо – розовое, тельное. А ведь это неправда. Трава та же, допустим. В ней и золотинка, и голубинка, а дунь ветерок – так вся сединой и подернется… Верно ведь? А если лицо? Вот я пришел когда, открыл дверь, гляжу – у вас от света из двери одна щека красная, а другая, что в избу повернута, с зеленцой… А тельного-то и вовсе нету! Не просвечивает даже. А может, это все я неверно говорю? Может, мне только мстится так, а на поверку если, так по-другому? Нет-нет да такая ж тоска возьмет, – э, дурак неученой, лапоть! И куда тебя, шутоломного, несет! Беда, Денис Денисыч, не знаю я ничегошеньки… Ну, читать, писать, ну, арифметика, и шабаш! Все. Мало… А мир-то – вон бо-о-ль-шой какой… Одних звезд ух сколько! И ведь где-то люди тоже, поди, живут, да? Ах и весело же! Во-о-он, видите, аккурат над кривой березой, Лебедь-созвездие, во-о-н, верхняя-то слева звездочка как блестит… Чего б там людям не жить, верно? А то вон еще Сириус… Ну, ярче этой и нету, что ж за красота!

– Послушай, – оторопел Денис Денисыч, – откуда ты все это знаешь?

– Откуда! – смущенно засмеялся Павлин. – Да все оттуда, с барского двора. Книжку подобрал – трепаная-растрепаная, про планеты разные, про звезды. Там черная-черная такая карта – звездное небо. Я все по ней искал и много нашел. Их, созвездия-то, ух и трудно искать! Название, допустим, Лира, а на лиру ничуть не похоже. Ну, я все-таки разыскал эту Лиру – во-он, видите, где колодезный журавль…

Рано утром, чуть только солнце из-за леса показалось, ввалился милиционер Тюфейкин.

– Давай сбирайся, товарищ Легеня! – крикнул с порога. – Скачу на станцию, дело есть… Так что в тарантасе, тентиль-вентиль, барином со мной поедешь!

Распрощался Денис Денисыч с Павлином и Егорьевной, как с родными. Оставил свой адрес городской, велел, чтоб обязательно да поскорей приезжал Павлюша, а уж он, Денис Денисыч, все устроит – и с ученьем, и с жильем.

– Да ведь как, сударь, поскорей-то, – сказала Егорьевна, кончиком платка утирая набежавшую слезинку, – как поскорей-то? Собрать ведь надо малого – сапожонки там, пальтишку какую-никакую… Не в лаптях же ему в губернию ехать, право… К покрову, сударь, не раньше, как к покрову…

– Ну, к покрову так к покрову, – согласился Денис Денисыч и отправился в обратный путь.

Доехал он хорошо, без приключений.

Как ни искал молодой чекист Еремин Денис Денисычев портфель, так и не нашел. Мало что все поле оглядел, где у них на рассвете баталия вышла с бандитами, он еще и с краю леса пошарил, в том месте примерно, куда нырнул Алешка Гундырь, сматываясь от бахолдинского отряда.

Возвращаясь ни с чем к скирде, где ожидали его товарищи, Еремин рассудил так: значит же действительно уволок Гундырь портфелик, раз нигде его не видать. У него, у Еремина, глаз вострый: пожалуйста, такую мелочь, очки разглядел в стерне, а чтоб портфель не разглядеть – тьфу, не может того быть! Уволок, значит, собака… Факт, уволок! Но с другой стороны, – продолжал рассуждать Еремин, – на кой ляд бандиту пустой портфель понадобился? Непонятная и даже таинственная петрушка… Надо б товарищу Бахолдину обрисовать, не кроется ли тут какая политическая хреновина и не пощупать ли этого очкастого интеллигента на предмет выяснения его действительной личности… Мало ль что в мандате значится «научный сотрудник», – нешто их фальшивых не бывает, мандатов-то?